Он умел веселиться. Днем. От рассвета — и до ранних сумерек, но… стоило стемнеть, как он готов был на потолок лезть от страха.

Его пугала наступившая темнота. Его пугали ночные тени, и шелест ветра, и звук падающих капель. И он ненавидел прибой, ненавидел море, ненавидел синюю соленую глубину — хотя понял это, лишь добравшись до захваченного Шакса вновь.

Тогда, почти месяц назад, у него не было времени, чтобы вернуться домой и выяснить, где именно, в какой из комнат, в каких знакомых декорациях были убиты его родители. А теперь ему не хватало смелости. Он бы ни за что, ни за какую цену, даже если бы ему угрожали смертью — не поехал бы в Шакс опять. Он бы ни за что не пересек тамошние ворота, ни за что не оказался под тамошними стенами — и не за что не смог бы терпеть песню моря, которое допустило, которое позволило, чтобы корабли господина Кьяна оказались у берега Этвизы.

— Я конфет купил, — широко улыбнулся Габриэль. — Может, по чаю?

— По чаю, — обрадовалась госпожа Ванесса.

…Гертруда взахлеб рассказывала, как здорово ей жилось в лесу. Габриэль поддакивал, господин Хандер смешно оглядывался на дверь; дедушка сэра Говарда, отец госпожи Ванессы, хотя и принимал участие в переговорах с королем Драконьего леса и признал его условия вполне выгодными, лесное племя на дух не переносил.

— А Ри, — заложила брата девушка, — целыми днями пропадал в комнатах господина Альберта. Не знаю, о чем они там говорили, но ходили потом такие задумчивые, как будто у них в тайнике валяются планы по захвату мира, и они в этих планах пытаются найти минусы.

Габриэль виновато почесал бровь.

— У господина Альберта были… кое-какие вопросы. А когда он получил ответы, нам обоим… стало не по себе.

— Что за вопросы? — неуверенно уточнила госпожа Ванесса.

Габриэль покачал в широких ладонях фарфоровую чашку.

— Например, — негромко сказал он, — Гертруда… спрошу у тебя, как у профессионального историка: в летописях Этвизы есть хоть одно упоминание о подземной огненной реке?

В светло-карих глазах девушки отразилось недоумение.

— О чем?

— О подземной огненной реке. По словам Уильяма, верховный шаман племени эделе подчинил ее себе, но взамен река потребовала пищи, а в пищу ей были пригодны лишь такие же дети ангела, как он сам. И он согласился. Он рассудил, что лучше огромная сила, чем живая и счастливая Эдамастра.

Господин Хандер заинтригованно подался вперед:

— Если не ошибаюсь, этого не было в докладах.

— Верно. Уильям не обязывался их предоставлять. Он унес эту информацию домой, в замок Льяно, и там попробовал найти что-то, что сумело бы ее подтвердить, но… если Гертруда, опытный историк, не в курсе о подземной огненной реке, то не в курсе больше никто. Разве что хальветские эльфы, но они вряд ли признаются. Хотя Уильям, похоже, не теряет надежды.

— Не теряет? — господин Хандер напрягся.

— Его Величество Улмаст пригласил короля Драконьего леса, внука господина Тельбарта, на ежегодный зимний фестиваль. Король Драконьего леса принял, — по лицу Габриэля было ясно, что ему это совсем не нравится, — данное приглашение.

— Он надеется, что эльф ему что-то объяснит? — не поверил господин Хандер. — Эльф? Это не какая-нибудь глупая шутка?

— Нет, — возразил Габриэль. — Но это и не самое важное.

Пользуясь тем, что никто на нее не смотрит, Гертруда стащила последнюю конфету.

— А что, — медленно, будто взвешивая каждую букву, произнесла госпожа Ванесса, — по-твоему, важно?

Габриэль с тоской покосился на пустую жестяную коробочку.

— Важно то, — отозвался он, — что расстояние между Этвизой и Эдамастрой — это всего лишь день, а может, и полдня пути на корабле. А подземная огненная река подвижна. «Она пылала от восторга, пожирала город за городом»… — так выразился о ней верховный шаман. А значит, она перемещается. Постепенно. Ей требуется… какое-то определенное время. И если она по-прежнему голодна, — Габриэль допил чай и поставил чашку на блюдце, — то Этвиза, а с ней и вся Тринна — это ближайший источник пищи.

Господин Хандер и госпожа Ванесса переглянулись.

— Но ты говорил, что в пищу ей пригодны лишь эделе, — напомнил мужчина. — А у нас их нет. В этом бою мы не брали пленных.

— Она обманула, когда пообещала верховному шаману силу, — пожал плечами Габриэль. — И могла обмануть еще раз.

— Получается, — господин Хандер тоже с явным сожалением убедился, что конфеты приказали долго жить, — помимо того, что она подвижна, она еще и разумна? Она — живое создание?

Габриэль немного помолчал.

Пламенели горицветы на жестяной коробочке. Косился на витражное окно сэр Говард, наверняка жалея, что уехал из Драконьего леса — и не понимая, почему о подземной огненной реке и будущем визите к эльфам рассказал ему не король и не кто-нибудь из народа хайли, а никак, по сути, не связанный с ними хромой кузен.

— Уильям, — признался Габриэль, — сказал об этой реке кое-что очень странное.

— Очень странное? — повторила госпожа Ванесса.

— Точно. Он сказал, что уже видел ее раньше.

Вода в бассейне была такой горячей, что он бы сварился, если бы туда прыгнул. Да он и прыгать-то не умел — поэтому подождал, пока слуги принесут небольшую деревянную лесенку, а с ней — набор полотенец и накануне выстиранный халат.

Пока вода остывала, он читал потрепанную книгу. Одну из любимых; и какая разница, что это роман, а не какой-нибудь научный фолиант, если роман — вынуждающий забыть о дыхании?

Все давно спали.

Ему было страшно спать.

Раненая нога отозвалась такой болью, как если бы выверна ударила по ней снова. Он зашипел, стиснул зубы и нырнул. Изломанный силуэт под линией поверхности.

Сероглазый человек стоит на вершине каменной башни. И смотрит на лес, какой-то обесцвеченный, какой-то осиротевший к осени лес. Этот человек не любит осень, потому что осень делает все вокруг него мертвым. Осень убивает. Или — погружает в сон.

За ним опасливо наблюдает хайли в черной военной форме с эполетами. Звездчатые зеницы похожи не только на звезды, но и на кресты.

— Знаешь, — говорит человек, — у меня что-то не так… с головой.

— Снова болит? — настороженно спрашивает хайли. Не сомневаясь, что нет, его собеседника волнует вовсе не боль.

— Нет, — подтверждает его опасения тот. — Не болит. Я хожу по замку, и мне чудится, что я лет на восемь старше. И что волосы у меня длиннее, и что вот я поверну, допустим, в трапезный зал — а там сидит мой отец, но мой отец — это не Фридрих, это не талайнийский король. Нет, мой отец — альбинос, и он одет во все белое, он улыбается и называет меня… ты сам понимаешь.

— Нет, — повторяет за ним хайли. — Не понимаю.

Человек улыбается. Мягко и очень красиво.

— Вчера, — добавляет он, — я спускался по винтовой лестнице. И мне почудилось, что я спускаюсь… куда-то глубоко под землю. И под океан. И что меня ждет, меня уже двести пятьдесят лет ждет какой-то человек внизу… а я не могу к нему выйти. Не могу до него дотронуться. Понимаешь?

Хайли пятится. И прижимается к холодному каменному зубцу.

— Нет.

— Талайнийское знамя, — продолжает его собеседник, — тоже напоминает мне… о чем-то. И это горькое… это плохое… это…

Он запинается. И заканчивать не спешит.

Хайли смотрит в синее небо, кое-где подернутое пеленой туч.

— Есть, — сообщает он, — определенные травы… если приготовить настойку, она, вероятно, поможет. По крайней мере, если это обычные миражи. Такое бывает, вам не стоит паниковать. Нарушение психики… после того, что с вами произошло, это не удивительно.

— Моя психика в норме, — перебивает человек. — Дело не в ней. Я не шучу, Альберт, все это действительно было. Не со мной, а отчасти — и не здесь, но было. Имело место. Кто-то шел по ступеням в подземные тоннели, шел в тоннели… Сокрытого…

Он снова замолкает. И бледнеет.

— Извини. Я пойду. Будь, пожалуйста, осторожен, ты плохо выглядишь. И если тебе встретится Эли, передай, что ужин я сегодня пропущу.