Милеста крепко сжал изящные кулаки и выдал самую длинную — по крайней мере, на памяти рыцаря, — «речь» в своей жизни:
— И что мы докажем? Если будем лучше? Погляди, чертов ублюдок, мы не калечим твоих приятелей с целью именно причинить им боль, а не убить? Погляди, и пускай тебе будет стыдно — так, что ли?
Пока Говард пытался опомниться и поверить, что перед ним действительно бывший командир западного пограничного отряда, Милеста переводил дыхание. Но снова с него сбился, когда рыцарь пожал плечами и спросил:
— А какая разница, испытывают они стыд или их все это забавляет? Главное, чтобы стыда не испытывали мы.
Снова складывать у себя в мыслях что-то умное, злое и, более того, длинное хайли отказался. Только отвернулся от своего собеседника, утопил в сугробе чудом уцелевший факел и бросил:
— Вы. Неисправимы.
Карминовая кайма вокруг его звездчатых зениц поблескивала едва заметно, и если бы на нее наткнулся очередной талайниец, он бы вряд ли сообразил, куда принесла его нелегкая. Принял бы ребенка лесного племени за какого-нибудь зверя, некстати разбуженного неуместной войной, и посмеялся бы: ну давай, выходи-ка на свет, любезный!
Милеста шел, как эльфийская заводная кукла. Шаг, за ним еще один, и еще; впрочем, изредка хайли начинал хромать на левую ногу, а куклы, по мнению сэра Говарда, вряд ли на такое способны.
Едва тлеющий фонарь покачивался над лесными тропами, бывший командир западного пограничного отряда занавесил хрупкое стекло обрывком темно-синей ткани. Света было так мало, что Говард ориентировался больше на звук, чем на грациозный силуэт впереди; хотя стоило огню выхватить Милесту из глухого уснувшего ничего, как рыцаря тут же принимались терзать горестные сожаления о покинутых в замке альбомах, карандашах и красках. Это какая же картина получится — изящный, нет, слишком изящный солдат в мундире с эполетами, растрепанные светло-русые волосы, низко нависающие ветви лип и вязов. Тяжелый риттершверт на кожаных, кое-где подбитых железными пластинами ремнях, и — сплошная ночь, ни звезд, ни тем более мутного лунного ока.
Милесте было наплевать, в каком состоянии находятся его макушка и затылок, в замковом углу, вне войны и вне службы, беспокоиться о своей внешности он не видел смысла. Поэтому о ней беспокоилась начальница прислуги — в особо муторные для бывшего командира западного пограничного отряда вечера она убеждала его сесть на табуретку и стригла, а потом бережно заворачивала обрезанные светлые пряди в какой-нибудь платок и молча уходила. Милеста небрежно чесал правый висок, где не осталось ни шрама, ни тем более рубца, подхватывал со стола кубок с дорогим вином и тоже пропадал, но всем было известно, что если он понадобится — искать необходимо в западной части зала.
Бывшего командира ломало и рвало на кусочки при слове «запад». Первые сражения детей леса и людей давно закончились, давно отшумели, сонно притихли горные пики Альдамаса, талайнийцы почти перестали пользоваться перевалами — а Милесте, в свою очередь, почти перестали чудиться пустые глазницы товарищей, голодный клекот в горле ободранного стервятника и стойкая вонь, а с ней — копошение червей в чужих колотых ранах. Но именно, что «почти», потому что бывали и такие предрассветные часы, когда он просыпался мокрый, как мышь, от холодного пота, хватал ртом нагретый замковый воздух и лихорадочно оглядывался, не желая признаваться даже себе, что вместо погибших воинов и скал надеется обнаружить Эли.
Она старалась не обманывать эту его надежду. Садилась рядом и гладила Милесту по голове, бормоча какие-то ласковые глупости. Он прижимался к ее плечу левой щекой, и ему не нужно было ни черта объяснять, ему не нужно было оправдываться. Девушка понимала его и так.
Потому что она тоже потеряла многих.
Ей, как и ему, словно бы вчера исполнилось восемнадцать. Они были молодыми, красивыми и сильными.
Кажется, на подсчет прожитых лет они оба плюнули в ее двухсотый день рождения. И сколько с тех пор миновало — еще двести?.. Он помнил, как господин Эс впервые появился в коридорах замка Льяно, как Его Величество Тельбарт, еще невероятно маленький, слабый и несмышленый, смеялся над его шутками. Он помнил, с какой теплотой Эли наблюдала за лордом Сколотом, якобы лучшим карадоррским лучником. Якобы — потому что Милеста не явился на стрельбища и не видел, как легко хрупкий, непрошибаемо спокойный мальчишка прикасается к телу тетивы.
В лесу и так царил настоящий зимний мороз, а у предгорий Альдамаса он словно бы увеличился — так, что поежился не только рыцарь, но и бывший командир западного пограничного отряда. К удивлению Милесты, в наиболее проходимых точках первые, более-менее пологие склоны были освещены грубыми железными фонарями — почти такими же, как и тот, что послушно волочил Говард.
— А они, — растерянно сказал рыцарь, — уверены в своих силах.
Действительно, подумал его спутник. И это было бы ясно, если бы на Драконий лес наседало многотысячное войско, но так, разбитыми на мелкие крупицы отрядами, вооруженными кто чем? На что они, Дьявол забери, надеются — на большую безумную удачу? Или на то, что хайли сами выйдут под вражеские мечи и покорно поднимут руки — мол, да, мы проклятый народ, мы не достойны жить на Тринне бок о бок с вами, так давайте же, убейте нас поскорее?
А-а, немедленно возразил себе он. Глупости, нет же — они бы не сунули свои носы на тропы нашего леса, если бы их мучили хоть какие-то сомнения. Они же постоянно сидели на границах и копошились там, как голодные вши, издалека стреляли по детям лесного племени и ждали, пока Эли скомандует наступление. Ждали, чтобы героически его отразить, а в итоге умирали, как мухи, на остриях копий и под лезвиями тяжелых мечей, поднимали выцветшие глаза к небу — а-а, вот как… значит, это и называют смертью…
На вопрос, почему сегодня им хватило наглости на такой дурацкий набег, на бестолковое скитание по темным силуэтам дорог, у Милесты напрашивался только один ответ. И он ему совсем не нравился, хоть бери и падай в какой-нибудь сугроб, чтобы тебя, упаси Боги, не заметили и не вывернули наизнанку, словно тряпичную, опять же, куклу.
— Веди себя, — требовательно произнес бывший командир западного пограничного отряда, — как можно тише.
— Угу, — кивнул рыцарь, не спеша напоминать, что он и так едва касается белого покрывала снега носками своих сапог и старается лишний раз не дышать. — По-твоему, с ними колдуны?
— По-моему, — согласился Милеста.
Говард нахмурился. Если так, то понятно, почему люди разгуливали по лесу втроем. Они — что-то вроде пушечного мяса, маяки для носителей магического дара. Их задача — найти лесной патруль, спровоцировать его на атаку и, если это необходимо, умереть — пускай хозяева замка Льяно почувствуют себя сильными, пускай поверят, что победа обойдется им очень дешево. Пускай расслабятся — и станут невероятно легкой мишенью для какого-нибудь заклятия…
— В оба, — продолжал беспокоиться бывший командир западного пограничного отряда, — смотри.
И почему-то принюхался.
Дальше все происходило куда быстрее, чем сэру Говарду было дано уловить. Хайли превосходили своих противников по скорости, ловкости и силе, и когда Милеста рванулся к рыцарю и сцепил тонкие пальцы на воротнике его свитера, тот успел разве что неуклюже дернуться и едва-едва потянуться к рукояти меча.
А потом Говард полетел. Кувырком, и там, где он до этого стоял, крохотной внезапной бурей взметнулись белые снежные клочья и разбитые камни, а вокруг по-змеиному обвилась темная струйка дыма.
Альдамас отозвался рокотом, где-то высоко вверху треснула корка свежего наста, и снег поехал по склону в черные глубины ущелья. Милеста прыгнул, под его ногами образовалась новая выжженная воронка, и бывшего командира западного пограничного отряда бросило назад — так, что он покатился по скалистому предгорью, и сначала треснули швы его мундира, а затем… уже вовсе не швы.
Стройная человеческая фигурка возникла на каменном карнизе, в ореоле света фонаря. Полюбовалась хайли, который пытался — и не мог — отодрать себя от земли, бегло покосилась на рыцаря и громко уточнила:
