Кит надеялся, что хоть немного вырастет, что хоть немного вытянется и будет выглядеть не таким слабым, но эта надежда себя не оправдала. С тех пор, как он вышел за храмовые ворота и добрался до белокаменного моста, стрелки его часов не совершили ни единого круга.

— Я тебе сочувствую, — спутник мальчишки потянулся к ножу и принялся резать остывшую отбивную на десятки одиноких ломтиков, утопающих в соусе. — Это несправедливо, что тебя занесло именно сюда.

— У твоего создания нет границы, — негромко отозвался Кит. — У него нет конца и нет видимого начала. Я прав?

Невысокий человек с дурацкой кепкой на волосах улыбнулся.

— Да. Прав.

— Как тебя зовут?

…Однажды Кита позвали прокатиться до мельницы, и он долго следил, как размеренно вращается водяное колесо и как мучается река, перегороженная плотиной. Она могла бы лететь вперед, ломая податливую береговую глину, могла бы сыпать сверкающие брызги на темные гнезда ласточек, могла бы стремиться к морю, но вместо этого работала здесь, и в ее течении натужно скрипели обветшалые дубовые лопасти. Внутри, в приземистом деревянном домике, дочь мельника рассказывала о беженцах и о войне у восточных границ; наступит время, говорила она, когда и мы будем вынуждены покинуть это место и бежать, и нашу мельницу растерзают ноябрьские ливни.

— Иногда я просто разворачиваюсь и ухожу, — негромко произнес хозяин Келетры, а звезды вертелись у него под ногами, и рассеянный голубой свет плясал на крепких иллюминаторах.

— Зачем? — удивился Кит.

Друзья называли этого человека Вестом, и он вроде бы не возражал — но мальчишка не сомневался, что для него самого это не более чем глупое прозвище. А друзей у него было много, так много, что на любой планете он рассказывал Киту о чужих якобы надежных укрытиях, о потрясающих талантах и о мечтах. Последние, кажется, вызывали у хозяина Келетры больше всего интереса; один из кошмарно длинных перелетов сопровождался его признанием в том, что на самом деле он считает всех этих людей, калипсидиандцев и прочих представителей разумных рас не столько своими приятелями, сколько своими детьми — и считает себя обязанным их поддерживать. Не всех, конечно, а только самых лучших, самых сильных и самых благородных; хотя, если честно, изредка он пытается помочь и тем, кого настигло большое горе, потому что всякое совпадение и всякая случайность на Келетре является делом его рук.

— Так зачем? — повторил Кит, сообразив, что его собеседник снова отвлекся на какие-то свои мысли. Эту «плохую привычку» Вест оправдывал тем, что нельзя быть владельцем лишенного рубежей мира, не придумывая что-то новое каждый день; по его словам, он все еще не свихнулся и все еще вполне доволен своим выбором, потому что его мозг постоянно озадачен поиском любопытных деталей и поиском логичных условий. Это, смеялся он, как будто копаться в наборе детского конструктора — и вместо изломанного кособокого домика собирать из него роскошные замки.

— Чтобы как можно острее, — Вест понизил голос, потому что мимо, убеждая девочку лет семи оторваться от иллюминаторов, прошла молодая семья с целым набором тяжелых сумок, — ощущать свое одиночество. Без него я не могу быть счастливым. Вся эта суета, все эти проблемы, все эти бесконечные сводки новостей — они были куда более драгоценными до того, как мне стукнуло двести восемь. Видишь? По сути я такой же, как и ты. Обреченный оставаться в молодом теле, обреченный волочить на себе свои девятнадцать лет. Угу, я понял, — он рассмеялся, обнаружив, какую кислую мину скорчил его спутник, — мне повезло больше. Я, собственно, вел к тому, что теперь, когда я уже не помню точную цифру, я предпочитаю жить вдали от обитаемых городов, под зелеными лесными кронами или на песке у берега моря. Еще в горах, — Вест нажал на кнопку «141» в панели вызова скоростного лифта, — но там холодно и водятся… то козлы, то йети.

У Кита едва различимо дрогнули губы.

Перегороженная плотиной река пересохла в один особенно паршивый год, мельник забрал свою семью и уехал. Ласточки лежали на треснувшем, раскаленном, покрытом погибшими водорослями дне, обжигая крылья, обжигая бока, и страшно, невыносимо страшно кричали — потому что выше, в тисках обрывистого берега, в темных уютных гнездах умирали от голода их птенцы, умирали и плакали, призывая родителей на помощь. Спасти этих ласточек было уже нельзя, но кто-то из братьев находчиво предложил их добить; Кит помнил, как бежал, закрывая уши ладонями, а взрослые монахи давились радостным хохотом у него за спиной: вот, смотрите, наш храбрый повелитель белого исцеляющего песка, наш храбрый повелитель песка, пригодного в том числе и для боя, петляет по тропинке у подножия холма, как перепуганный заяц. Жаль, что поблизости не нашлось охотника, мальчишка действительно был превосходной мишенью — а среди его старших братьев хватало тех, кто боялся и предпочел бы избавиться от медленно падающих на пол, согретых солнцем гладких крупиц — согретых даже в декабре, в ночь на стыке старого и нового набора месяцев.

Кит прятался в подвалах, за старыми, давно уже пустыми бочками. Просто сидел, таращась куда-то перед собой, и ему казалось, что он все еще стоит у высохшего обрыва.

За ним, разумеется, не пришли. Он этого и не ждал, но потом, спустя годы, вспоминал едва ли не с обидой: они же знали, что мне больно и плохо, они же знали, что я боюсь — так чего им стоило спуститься и позвать меня, мол, Кит, выходи, все нормально? А потом он понимал, что самым, пожалуй, забавным было то, что спустя долгие-долгие столетия его память взяла и выбросила имя «Тик» — и заменила его другим, перевернутым… гораздо более важным.

«Для меня ты будешь Китом».

Когда он снова появился в общей трапезной, над нестройными рядами хлипких деревянных столов пронеслась безжалостная волна смеха. Настоятель, конечно, потребовал успокоиться, но в его глазах тоже плескалось неуместное веселье — как же, ведь приятно, что единственный, кому Боги доверили священный дар, единственный, кто получил силу в благодарность за бесконечные молитвы, вот так взял и выставил себя трусом.

Он не был трусом. В те годы он просто верил, что убийство — это великий грех, и совершать его, переступая все предписанные законы, вовсе не хотел.

Пока что — нет.

…Больше всего Кита поразили планеты с нарушенной гравитацией — глыбы камней, останки руин, трава и водяные пузыри с равнодушными ко всем этим чудесам рыбами свободно висели на абсолютно разных высотах, и для железных кораблей было непростой задачей приземлиться так, чтобы ничего не задеть.

— Если неудачно прыгнешь, — подмигнул ему Вест, — наверняка провалишься в небо. Поэтому без ракетного ранца из дома лучше не выходить.

Тем не менее, были и те, кто выходил — местные дети преспокойно бегали по красноватой земле в легких розовых платьицах и белых рубашках, снисходительно поглядывали на странников и специально отрывались от поверхности метров на восемь, чтобы коснуться подошвами кроссовок проплывающей мимо колонны и как следует на ней покататься. Если Вест не шутил, то у службы спасения вечно возникали горести типа «мой ребенок улетел на север в компании какой-то крыши, умоляю, верните его домой» — и рядовые сотрудники старательно прятали улыбки в бородах, потому что мать блудного прыгуна действительно воспринимала все это, как большую беду.

После восьми лет бестолковых скитаний Кит, в принципе, никуда не спешил, и они с Вестом тоже покатались над лесами и пустошами, над огнями новых, построенных на магнитном поле городов, над сверкающими портами и над синей глубиной океана. По дороге Вест болтал, что главное — выбрать подходящее небесное течение, потому что среди них есть такие, которые неожиданно обрываются, и ты просто падаешь с огромной высоты вниз, а есть такие, которые ведут в жерла вулканов или по спирали поднимаются в облака. В облаках, жаловался он, становится нечем дышать и вообще дьявольски холодно, лучше сразу пальнуть себе в рот из автомата, чем вот так мучиться.