— Нормально, — кивнул полицейский. — А ты?
— А мне очень плохо, — признался О’Лири. И быстро, почти неуловимым резким движением поднял правый кулак.
Дуло пистолета серьезно посмотрело в невероятно светлые, как будто выцветшие, голубые глаза Талера. Дуло пистолета — темное размытое пятно — отразилось в безучастных коралловых глазах Нила.
Океан ревел, у человека с пушистыми силуэтами ночных мотыльков на переносице и висках давно и безнадежно промокли волосы. Мелкие брызги оседали на ресницы младшего лейтенанта, мелкие брызги блестящими солеными каплями приютились на его губах.
— Господин О’Лири, — выдавил из себя юноша, — вы задержаны по подозрению в убийстве сорока восьми человек, из них девять — обычные туристы, пятнадцать — переехавшие на Землю с Марса и Сатурна и двадцать четыре — местные коренные жители. Пожалуйста, Нил, — сорвался он, — пойдем со мной. Тебя убьют, если ты откажешься. А если ты согласишься, то всего лишь…
— …загремишь в изолятор? — с горечью предположил О’Лири. — Как сумасшедший, как больной, как… невменяемый? Нет, извини, Талер. Или как там положено тебя называть? Господин полицейский? Господин Хвет?
Его рука едва заметно дрожала. Он был белым, как мел, и мотыльки на его коже походили на пятна старомодных чернил — как если бы он долго писал что-то пером по телу желтого пергамента, писал неуклюже и торопливо, а потом забыл как следует умыться.
Предательски щелкнули фиксаторы на с горем пополам заживающей ноге. Земным сырости и холоду все-таки удалось их довести, и Талер едва не упал — а у его спутника дернулся палец, и курок сошел с одной предусмотренной позиции в другую, тоже… предусмотренную.
«Чтобы я мог полностью на него положиться, а он мог полностью положиться на меня. Чтобы я бесконечно ему верил, а он бесконечно верил бы мне».
Убийца видел только янтарную вспышку, неожиданную и короткую, и спустя секунду уже не поручился бы, что она была.
А Талер не видел ничего. Темное дуло чужого пистолета, сухощавый палец на безжалостном теле курка; какое-то жалкое мгновение, и становится страшно больно, как если бы его плетью ударили по лбу.
И его действительно ударили. Но не плетью, а осколками исчезнувшего янтаря.
Я тебя выручил, но система не активирована — значит, я не имею права тут задержаться. Ты — Гончий, распятый на проводах, и если бы ты помнил о заснеженном острове, о ритуальном зале и об алтаре, куда возносится любой ребенок, погибший за пределами Вайтер-Лойда, ты бы наверняка не испугался ни выстрела, ни…
Кровь ручейками бежала по его щекам, веки были неподъемно тяжелыми. Он, кажется, упал, но все еще не собирался ни в ад, ни тем более в рай, хотя какого Дьявола — непонятно, и непонятно, зачем едва теплые ладони О’Лири хватают его за плечи, если им надо просто нажать на все тот же курок снова, и тогда юный полицейский точно…
— Талер, — дрожащим голосом звал его Нил. — Талер, пожалуйста, не издевайся надо мной так. Пожалуйста, посмотри на меня…
Он сидел на песке, а О’Лири сидел напротив, и два брошенных пистолета лежали на песке, забытые и никому не нужные.
— Гребаные рефлексы, — расстроенно сказал человек с пушистыми силуэтами ночных мотыльков на скулах. — Если бы не щелчок, я бы так и не решился… на сорок девятое убийство. Но я рад, что оно обошло тебя стороной. Как это получилось? У тебя забавные фокусы. Бах, и пулю просто на куски, на ошметки разносит, а твою башку едва задевает по касательной! Что за магия? Не поделишься увлекательной историей?
Талер качнул головой. И сразу об этом пожалел, потому что горло стиснул невыносимый рвотный позыв.
О’Лири помолчал, покосился на далекий мост и на свое покинутое оружие, а затем криво, неумело пародируя своего приятеля, усмехнулся.
— Я не пойду в изолятор, — негромко повторил он, — даже с тобой. Но у меня есть альтернатива. Не палате с мягкими стенами, разумеется, а всей этой ситуации в общем. Ты ведь должен меня арестовать, я прав? А что, если арестовывать будет некого?
Талер виновато поежился:
— Извини?
— Когда-нибудь, — удивительно нежно протянул его спутник, — я бы нашел того, кто сумел бы меня любить. Кто сумел бы любить меня одного, не отвлекаясь на посторонних. И я бы ни за что не сдался, я бы ни за что не опустил руки. В конце концов, я — без пары шагов Создатель, я был на границе живых миров, я касался великого ничто. И я… вернулся на Келетру, потому что если бы мне удалось построить обитаемые континенты, если бы мне удалось построить обитаемые острова, они все равно были бы калькой с нее, были бы жалким подобием этих планет, этих безвоздушных путей, этих туманностей, этих звезд. Я бы не превзошел господина Веста, я бы не разорвал себя — так, я ужасно устал, пока добирался до старого кладбища, до Некро Энтариса и до Орса. Я бы не сочинял новые вещи так часто и так щедро, как сочиняет их господин Вест, я бы заперся в какой-нибудь землянке и больше из нее не выходил бы, я бы испортился, как от старости, бывает, портятся тряпичные куклы. Прости, пожалуйста, я помню, что ты совсем не такой, помню, что ты родился и вырос на EL-960, помню, что для тебя все это — набор бессмысленных предложений… но ты…
Он запнулся и выпрямился, чтобы шагнуть к утопающему в песке оружию.
— Не бойся. Я не причиню тебе зла, потому что… потому что я имею дело с тобой. И пускай ты меня обманывал, и пускай ты работаешь в полиции, и пускай… да что угодно — пускай, но ты не похож на… них, и я…
Он запнулся опять. До боли стиснул рукоятку и обернулся через левое плечо.
— Я хотел их любить, — признался он. — Любить, а не убивать. Я каждого из них обожал. Я был готов поделиться абсолютно всем, отдать абсолютно все, но… рано или поздно они меня предавали. Неразрывная связь, — он смахнул соленые капли со своего лица, — не должна быть такой. Им было недостаточно меня одного. Им нужны были матери… им нужны были друзья… случайные собеседники в интернете… а я это ненавидел.
Он притих, вспоминая залитый кровью белый песок, и мрачно улыбнулся.
— Я действительно их любил, ты мне веришь? Поначалу мной двигала именно любовь. А затем… я понятия не имею, как все это выходило, — он посмотрел на сердитое серое небо, на океан, на его шумное пенистое безумие и на черные пятнышки у самого горизонта — может, обычные корабли, а может, небесные, отсюда не разберешь. — Они ведь все были потрясающе красивыми, — тоскливо добавил он. — Потрясающе. И мало в чем друг на друга походили. А ты, — он поднес пистолет к своему виску, продолжая натянуто улыбаться, — был самым великолепным из них. Самым сложным. Спасибо, что ты сюда приехал. Спасибо, что из тысяч убийц ты охотился именно за мной. И спасибо, что ты меня в итоге остановил, потому что… если не врать, то мне здорово надоело просыпаться на этих гребаных пляжах, в обнимку с мертвецами, и находить у себя в карманах окровавленные ножи. Кстати о карманах… у меня с собой телефон, забери его, пожалуйста, и поступи так, как посчитаешь необходимым. Ладно?
Он безрадостно рассмеялся какой-то внезапной глупой идее, кивнул и закончил:
— Ну все, Талер, давай, спокойной ночи.
Младший лейтенант следил за ним, не отрываясь.
На Земле было мало журналистов, и никто не совался на восточный пляж острова Метели, тем более что спустя какой-то час налетел пронизывающий до костей ветер, и покидать уютные, согретые каминами и электронными печами дома стало откровенно опасно. Океан рычал и бешено бросался на берега, словно бы намереваясь их поглотить, и выбрасывал из своего нутра неисчислимое множество изможденных медуз.
…он сидел на песке, насквозь промокший и такой разбитый, что не хватало сил ни пошевелиться, ни нормально задуматься. И ощущал, как беснуется в кармане коммуникатор.
На лечение он потратил около трех недель — врачи, сетуя на его паршивое отношение к своему здоровью, собирали плоские пластины фиксатора едва ли не по новой. Подкручивали шестеренки, затягивали пружины, болезненно кривились при визитах капитана Соколова и принимались жаловаться: мол, что же за подчиненный вам достался, постоянно нервничает, постоянно курит, постоянно шляется по коридорам, хотя ему положено валяться в постели и побольше спать, иначе как организм восстановит затраченные резервы?!
