— Мой король, — вежливо поклонилась она, — позвольте, я поеду с вами.
Он улыбнулся, но это была не знакомая девочке улыбка. Не прежняя. Не такая, как до битвы с эделе — и не такая, как после битвы, окончательно измененная, тоскливая… жутковатая.
В день, когда Уильям очнулся, госпожа Эли была счастлива. И осторожна; она поочередно поймала всех жителей замка Льяно и приказала ни за что не рассказывать юному королю о грядущей войне с Талайной. Мол, он только выздоровел, и мы не можем подвергать его такому риску. Мы обязаны его беречь, а там, на границах, генерал и его солдаты совладают с королевой Дитвел без помощи ее сына.
Тем больший вес имело возмущение начальницы прислуги после приказа немедленно собирать необходимые в походе вещи. Госпожа Эли нависла над королем Уильямом, как грозовая туча, и зловещим «Какого Дьявола?!» призвала его к ответу.
— Я уже написал господину Улмасту, что приеду, — пожал плечами юноша. Вернее, пожал плечом, потому что правое все еще немного болело и отзывалось на такие движения укоризненными уколами где-то глубоко внутри. — Если я откажусь от своего обещания, он обидится и начнет испытывать к нашему лесу неприязнь. Успокойся, пожалуйста, — он смотрел на девушку так невозмутимо, как если бы совсем ее не боялся. — Я в полном порядке. Видишь? Стою на своих ногах, рассуждаю вполне, по-моему, здраво, никаким сумасшедшим бредом ни тебя, ни твоих товарищей не мучаю.
В комнате, словно тень, повисло не произнесенное им: «Хотя мог бы».
Далеко-далеко на Карадорре есть озеро, окруженное каменными цветами. Они похожи на ликорис, и они тоже звенят, если их коснуться, но рядом с ними тишину разбивает в клочья не смех, а пароль к немедленной активации кода. Человек, чей радиус предоставил этим цветам шансы вырасти, лежит на песчаном дне, и сквозь чистую голубую воду все еще видна его последняя кривая улыбка. Кривая не потому, что ему было горько, страшно и очень больно, а потому, что из-за рваной полосы шрама он так и не научился улыбаться широко и правильно, как все — разве что закрыв эту полосу ладонью, но швы трещали под его пальцами, и щеке становилось горячо от крови…
Именно человек. Не ребенок племени Тэй. По крайней мере, если ребенок — то… процентов на восемь, и хотя виток в его ДНК был «чистым», эта чистота в итоге убила своего носителя, стерла с лица Мора, как слишком настойчивую букашку. Раздавила, как порой давят комара в ласковом полумраке июньской ночи: хватит, затихни, сколько можно пищать?..
Далеко-далеко на Карадорре есть кособокая деревянная хижина, в которой жил наследник высокородной семьи, тоже получивший огрызок, обломок «лойда». Но его огрызок был таким невесомым, таким крохотным, что ни в чем толком не сумел проявиться — кроме камней, ближе к восьмидесяти годам выросших под его лопаткой. Словно зачатки умирающего крыла. Основание полета. Надежда на то, что, как ни вертись, не могло с ним произойти.
— Ты ведь не зря бежала за мной через половину леса, — негромко сказал Уильям. — Так уж и быть, присоединяйся.
Ежегодный зимний фестиваль начинался пятнадцатого декабря и заканчивался двадцать шестого. Сроки поджимали, и небольшой отряд явно торопился.
Изредка на ветвях каштанов или кленов им попадались караульные. В ноябре все пограничные посты утеплили, и отдыхающая смена проводила свободные часы в аккуратно сбитых домиках, оснащенных маленькими печами. Как и в любом жилище лесного племени, главной задачей было не упустить огонь из виду, не позволить ему высунуться из-под крепких заслонок; одному из караульных, сидевшему на высоте двух человеческих ростов над землей, скучающий и добросердечный товарищ на глазах Уильяма вынес полную чашку ягодного чая. Заметил своего короля, изобразил нечто вроде поклона — не так уж это и просто, если ты стоишь на древесной коре, а твой повелитель — на заснеженной дороге, — и виновато почесал заросший светло-русыми прядями затылок: мол, не обессудьте, что вышло так.
Ночевали они с теми же пограничниками, ради общего удобства разделив отряд на две части и два поста. Уильяму не спалось, а вот Нори, измотанная долгой дорогой, уснула, едва получив запасное походное одеяло. Ее пышные медные волосы разметались по лавке, уступленной караульным.
Его Величество напряженно думал. Понятно, что вести себя надо, как и раньше — словно бы ничего не изменилось, словно бы он такой же, словно бы ему остро требуется поддержка и защита. Понятно, что рассказывать обо всем Эли, ее товарищам, Альберту или даже Говарду глупо. Это как с теми снами о госпоже Элизабет и Фридрихе, об эльфах и о семечке льна, подброшенном в кубок молодой королевы.
Но ведь где-то — знать бы еще, где, эта информация была бы весьма полезна, — был еще и Эс. Или, вернее, лаэрта Эстамаль, и он, обитавший на Карадорре и лично помнивший тамошнюю версию господина Талера Хвета, наверняка не стал бы сомневаться в рассказе юноши. Наверняка бы не испугался, не посчитал бы, что это новый — и какой-то особенно сумасшедший — приступ его бреда. Он бы объяснил, а если бы повезло, то и показал, где находится белый обледеневший остров, где находится алтарь, залитый кровью «чистых» детей — и где находится девочка, уснувшая под старыми стенами около двух веков назад, чтобы хотя бы во сне дотянуться до своего Гончего.
Нет, покачал головой Уильям. Он не был ее Гончим, она не испытывала к нему тех эмоций, какие должны быть между Повелевающим и его слугой. Нет, повторил юноша; для нее он был… всем.
Внизу, под деревом, хищными янтарными лепестками поблескивал его радиус. Колоссальный каменный цветок, до поры до времени запертый под слоем почвы и наста. И он словно бы шептал: если я понадоблюсь, если тебя настигнет какая-то беда… помни, что я здесь. И воспользуйся моими лезвиями — как ты воспользовался ими в башне Мила, пускай и непреднамеренно.
Помни, что я здесь.
Он скомандовал просыпаться, наверное, за полтора часа до рассвета; по черному полотну неба на юг уползали пушистые облака. Звезды отсюда выглядели россыпью точек, едва различимых и смутно мерцающих — и ему вспомнилось, какими яркими и какими живыми они казались у талайнийского перевала.
Он сбежал из дома лишь потому, что испугался какой-то гномьей принцессы. Как там ее звали? Хайна? Теперь это звучало так смешно и так по-дурацки, что он глуховато рассмеялся, вынудив своих сопровождающих почти одинаково содрогнуться и покоситься на хрупкую фигуру юного короля. Вокруг звездчатой формы зрачков пламенела, опять же, почти одинаковая мрачная карминовая кайма: все ли нормально, Ваше Величество?
Он кивнул — мол, беспокоиться не о чем, — и продолжил вспоминать.
Тогда для него это было страшно и рискованно — сунуться в темный, давно покинутый хозяевами лес в поисках настоящего дракона. Спасти раненого человека, принять в оруженосцы рыцаря, надеть корону, украшенную сапфирами. Выдвинуться на подмогу Этвизе, потерять едва ли не полсотни своих бойцов. Немного пострадать — вон, раненое плечо никак не может определиться, выдержит ли оно вес меча или тут же его уронит — причем, вполне вероятно, Уильяму на ногу. Кстати, любопытно, как превозмогает такое же увечье Альберт? Судя по его решительному участию в обороне лесных рубежей, он или игнорирует неожиданные вспышки боли, или они задевают его меньше.
Радиус продвигался по лесу единовременно с юным королем. Как ни ступи, как ни повернись, как ни — он был уверен, — бегай, ты все равно будешь находиться в его центре. Или не так — ты все равно будешь его центром, он рождается под твоими сапогами, он — такое же твое тело, как, например, пальцы, уши или кисти рук.
На границе Хальвета и Драконьего леса, где одинокие клены все еще пытались расти в ныне обледеневших крупицах белого песка, Уильям неожиданно ослеп. И, судя по сердитым и недоуменным окрикам воинов, не только он.
Это не заклятие, радостно шепнул ему радиус, и не эльфийское нападение. Эльфов нет поблизости, остроухая делегация, обязанная тебя встретить и отвезти в место проведения фестиваля, прозябает, как и было обещано, в миле от спорного клочка территории. Не-е-ет, мой дорогой, это… небо. Оно исчезло, оно погибло, его не стало — как однажды не стало над потеплевшими, случайно получившими свою весну и свое лето карадоррскими пустошами. Ведь тебе известно, ведь ты не забыл, ведь ты уже видел точно такую же пустоту и мрак, а в нем — ни намека на солнце, луну или звезды…
