Литмир - Электронная Библиотека

На пирсах сидел взъерошенный беловолосый мальчишка. И болтал босыми ногами в соленой океанской воде, сосредоточенно хмурясь какой-то своей идее. Пока лето, пока жара и пока спрос на торговлю не упал, пока жители городов закупают всякую дрянь с Адальтена и Харалата, есть шансы как следует заработать. Чтобы зимой жить не на кладбище, не в полуразрушенном чужом склепе — идея чудесная, соблазняет жутко, но костер не согревает в беспощадные декабрьские ночи, а повторно заболеть и мучиться аж до первой недели мая совсем не хочется, ему никогда не было так плохо, одиноко и страшно, как в те нескончаемые дни. Чтобы жить не на кладбище, а на постоялом дворе — или, если повезет, в каком-нибудь затерянном съемном домишке. С печью, набором одеял и с наглухо заколоченными ставнями — никакие ветра не заберутся в щели, никакие ветра его не потревожат.

Он болтал босыми ногами в соленой океанской воде, а там, далеко внизу, на мутном песчаном дне загорались десятки молочно-розовых соцветий. Напоминающих только что вырванные из плоти кости.

А схожу ли я с ума, спрашивал себя мужчина. Или это — правильно, и где-то на Вьене живет взъерошенный беловолосый мальчишка, а где-то на Тринне — носитель совершенного кода, совершенное дитя, до определенной поры не способное понять, как тесно его судьба связана с двумя исчезнувшими на карадоррских пустошах?

Днем это проходило, и храмовник с облегчением пояснял дочери, что выйти из деревянной цитадели и устроить развеселый каток нельзя — это же столица, шумные забавы запрещены, да и местные дети, гордые своей родословной, наверняка откажутся иметь с ней дело. Девочка ругалась, кривилась и едва не плакала, а потом ее позвал Эдлен, и она тут же умчалась копаться в сундуке со старыми игрушками.

Игрушки были невероятные — деревянные куклы с мастерски нарисованными лицами, в шелковых, бархатных и парчовых платьях, оловянные солдатики, изящные статуэтки животных. Милрэт особенно понравился гладкий белый единорог, и в конце дня она утащила его с собой в западное крыло цитадели, где располагались ее личные комнаты.

Эдлен расставил целое войско на подоконнике. Подняв мечи, арбалеты, копья и луки, оловянные солдатики замерли по обе стороны от вымышленной границы, от места, где должны были сойтись две безжалостных армии. Но, вероятно, у юного императора не вызывала интереса их битва; он уселся, рискуя рухнуть и разбить нос о мраморные плиты пола, на спинку не менее старого, чем его сегодняшняя находка, кресла. И притих, и храмовник заключил, что ему надоело играть и что его заедает скука — а на самом деле, не отводя сверкающих синих глаз от черных силуэтов под запертыми ставнями, Эдлен буквально слышал, как с лязгом и звоном сталкиваются мечи, как тренькают — одна за другой — упругие тетивы, как умоляют о помощи раненые, а те, кого еще не задело, воинственно кричат — мол, мы не уступим, мы не сдадимся, мы не опустим руки…

— Это какая же цитадель, — не оборачиваясь, тихо произнес он, — должна быть, чтобы в ней поместилась армия? Я много читал о войнах, но как можно с кем-то воевать, если ты ограничен этими стенами, этими ярусами, которых всего шестнадцать?

Венарта ощутил себя сволочью. Распоследней, чтоб ее черти утащили в Ад, сволочью, которая очень хотела признаться юному императору, что его обманывают, что все это неправда, что за стенами — колоссальное количество полей, и дорог, и портов, и городов, но не могла, потому что у нее… перехватывало горло.

Чертова старуха, ожесточенно подумал он. Клянусь, ты однажды приедешь, ты однажды снова потянешься к своему ребенку — хотя твой ли он, если ему всего лишь девять с половиной лет, а ты — всего лишь дряхлая развалина? — а я встану у тебя на пути. Я не позволю и дальше ему врать, я заставлю тебя ответить, я заставлю тебя все объяснить…

— Венарта? — Эдлен все-таки обернулся. — Ты в порядке?

— Да, — рассеянно отозвался мужчина. — А насчет войн… да, они — сложная и довольно противная штука. По-моему, лучше не иметь такой цитадели, в которой они… поместятся.

Юный император забавно сдвинул золотисто-рыжие брови.

— Даже в целях защиты?

— Угу.

Потом произошел тот случай с кухаркой, и Эдлен так и не вышел из-за двери, удачно закрытой перед самым носом храмовника. До вечера ни одна живая душа не показывалась у его личных апартаментов, и на следующий день тоже — ни одна живая душа; разве что Милрэт, улизнув от расстроенного и, чего там греха таить, испуганного отца, умоляла своего друга плюнуть на все и не бросать ее в одиночестве. Какая мне разница, горячо убеждала мальчика она, что ты кого-то убил, если мне без тебя грустно? Какая мне разница, горячо убеждала мальчика она, что ты кого-то убил, если я тебя люблю?!

Она понятия не имела, что все это время Эдлен сидел в углу у кровати, массируя пальцами виски, и его мучило острое, невыносимое, почти вездесущее желание сделать так еще раз.

Ну давай, бормотало оно, ты ведь размазал по стене одну женщину, так почему бы не выйти и не размазать кого-нибудь еще, почему бы не измараться в крови по самые уши, почему бы не посмеяться, топчась по останкам чужого сломанного позвоночника? Это приятно, это здорово, и если ты согласишься, больше не будет никакой боли, никаких воспоминаний о матери, никакого железного корабля. Будешь ты сам — и деревянная цитадель, залитая багровыми лужами, нет — багровыми озерами; будешь ты сам — и голодная темнота у порога, и если ты не испугаешься, если ты ее все-таки минуешь, то за ней, там, снаружи…

Странное слово больно царапнуло по слуху. Что такое «снаружи», уточнил у самого себя мальчик — и, конечно, не получил ответа.

Мне надо успокоиться, говорил он себе. Несмотря ни на что, мне надо успокоиться, мне надо привести себя в некое подобие нормы. Я не помню, как она погибла — а значит, она погибла не совсем по моей вине; это все боль, засевшая под моими ключицами, внезапная и такая жуткая, что я удивляюсь, почему все еще жив. А что, немедленно предполагал он, если это и был единственный способ выжить — убить кого-то иного?

Но Венарта прав: нельзя так беспечно рассуждать о гибели человека. Неважно, кухарка или нет, но у нее были чувства, у нее были надежды, у нее, вполне возможно, были мечты. И вот — все потеряно, все разлито по коридору, по картинам и по изогнутому деревянному своду, и какой-то глупый ребенок в ужасе таращится на останки тела, будучи не в силах осознать, что вместе с ним уничтожил кое-что гораздо более ценное.

Но я убил ее не специально, повторял себе Эдлен. Если бы в ту секунду я был… ну, как будто самим собой — я бы ни за что ее не тронул, а если бы и тронул, то постарался бы исцелить. Я не знаю, думал он, не реагируя на просьбы Венарты и слезы его дочери, как это получилось — а из этого следует, что я… не знаю, кто я такой?

Был особенный день, и мама подарила мне кусочек мела, чтобы я нарисовал какие-то круги, звезды и руны.

Был особенный день, и мама привела меня в тронный зал, а там на мои волосы лег черный змеиный венец, и десятки людей выдохнули: «Да здравствует император!»

Я не знаю, почему я император. Я не знаю, почему я здесь живу, почему слуги так упорно мне подчиняются, почему генералы и послы так нуждаются в моих советах. Я — всего лишь ребенок, такой же, как Милрэт, и я не просил, чтобы мне дали эту магию, этот венец и эту деревянную цитадель.

Но…

По обе стороны от вымышленной границы отважно замирают стойкие оловянные солдатики. Чтобы драться, не смея сойти с линии фронта и подарить своему врагу победу.

Как и они, сказал себе Эдлен, я не могу опустить руки. Я не могу.

Я не имею права.

…он вышел из комнаты на рассвете, улыбнулся Венарте и вежливо извинился перед его дочерью. Мол, сам не понимаю, что это на меня нашло — но, клянусь, больше такого не повторится. И да, Милрэт, если ты хочешь, я с удовольствием поиграю с тобой в пятнашки.

Храмовник наблюдал за Эдленом как-то напряженно, а на любые фразы отвечал коротко, словно не испытывал желания с ним говорить. Юный император беспечно от него отмахнулся, погонял свою подругу по оружейному залу, принял восточного генерала с новостями о голоде и назревающем бунте в окраинных деревнях (то есть, разумеется, в окраинных цитаделях…), пообедал, взахлеб рассказывая очередной служанке о недавно прочитанной книге. Девушка смеялась и в нужные моменты изумленно таращила глаза, и тот ужас, который в них возник при виде маленького мальчика с черным змеиным телом на светлых волосах, пропал — чего Эдлен, по сути, и добивался, хотя ни Венарта, ни тем более Милрэт ни о чем не догадались.

32
{"b":"670822","o":1}