Он стоял у двери, внимательно изучая схему общих узлов. Диаграмма была великолепна, но у него не было учителя — и не было конкурентов, чтобы сравнить с их заклятиями свое.

Впрочем, если бы старуха Доль не обманывала его так упорно, он бы сообразил, что Мор банально обделен магами подобного уровня. Что он — самый сильный и самый талантливый, а еще — самый… страшный.

Он не слышал, как лопались, выли и стонали швы под килем ежегодного харалатского корабля, не способные волочить на себе такую тяжесть. Он не видел, как сквозь тучи, низкие холодные тучи радостно проглядывала изнанка, не видел, каким все было покореженным и каким вывернутым. И — не отдавал себе отчета в том, насколько опасен.

Он полагал, что его магия такая же, как у всех. Вон, мама тоже умеет колдовать — и колдует вполне успешно, хотя он, Эдлен, отыскал бы ее формулам тысячи более мощных, удобных и надежных замен. И какая разница, что, помимо нее, в цитадели Мительнора больше нет магов, если в цитадели Вьена, цитадели Адальтен и цитадели Тринна они есть?

Он опустился на корточки перед южными гранями ритуального рисунка — и коснулся их ладонью, прохладной и решительной, а еще — абсолютно непобедимой.

Вокруг него были деревянные башни и запертые ставни, и что происходит за ними, он понятия не имел.

Понятия не имел, что эрды на боевом посту забили тревогу, и короля Кая оторвали от позднего ужина. Понятия не имел, что на Вьене объявили срочное собрание, а на Тринне пару часов назад очнулся невысокий тип с поровну белыми и черными волосами — и замер на заснеженной лесной тропе, потому что лунный свет погас, и не стало звезд, и все, что было — исчезло, кроме…

…кроме тысяч и тысяч каменных янтарных цветов, неторопливо сломавших наст и выглянувших наружу, и мелодично, невероятно мягко зазвеневших — мол, ведь без нас у тебя уже не получится найти дорогу?

========== Глава десятая, в которой Эдлен задает вопросы ==========

С тех пор, как Венарта переехал жить в деревянную цитадель, самыми лучшими вечерами для юного императора стали вечера, проведенные вместе.

Какая-нибудь небольшая комната, любой из огромных залов, да пускай даже тесная каморка с ведрами, швабрами и вениками внутри. Согретая камином трапезная, запах недавно принесенного пирога с черной смородиной, потрескивание пламени, шелест пожелтевших за века страниц. Если Милрэт и Эдлен его просили, храмовник читал вслух, выразительно и со вкусом, выбирая самые длинные — и, бывало, самые жуткие — мительнорские сказки.

Юный император слушал его с нетерпением и ждал, пока — бегло, а может — влияя на сюжет, — в сказках появятся журавли. Ни глупая служанка, ни тысячи рисунков, ни прошедшие полтора года не смогли отвадить его от чудесных крылатых созданий, и он все еще ими бредил, он все еще обожал выводить на пергаменте высокие птичьи силуэты. Все его личные апартаменты были украшены этими неуклюжими картинками; впрочем, они выглядели интересно, а Милрэт возомнила своего маленького друга настоящим художником и порой подходила к нему, чтобы униженно попросить: а ты нарисуешь мне елочку? Новогоднюю, украшенную гирляндами и шарами елочку — помнишь, папа, мы видели такие в Керцене?..

Эдлен очень старался, и девочка восторженно пищала, показывая всем результаты его трудов. Слуги вежливо улыбались, Венарта хвалил обоих — и юного императора, и свою дочь, потому что спустя месяц вообразить кого-то одного из них без другого было невозможно. Милрэт по-своему влияла на Эдлена, Эдлен по-своему влиял на Милрэт; храмовник смеялся, как сумасшедший, захлебываясь каждым выдохом и вдохом, когда его маленькая дочь вообразила себя великим магом и, нисколько не расстраиваясь, что ее заклятия не работают, начала радостно «колдовать».

Она забралась на стол, вытянула руки — юный император тоже так делал, если заклятие было примитивное и не требовало никаких серьезных усилий — и уверенно зашептала:

— …и нависнут огни над туманами и болотами; все вы будете мертвыми, слышите, все вы — мертвыми!

Эдлен оторвался от какого-то жуткого старого свитка, исчерканного вьенскими рунами:

— Почему?

— Подойди, — гордо приказала девочка. — Я тебе на ушко скажу.

Юный император послушно подошел. К этой причуде своей подруги — постоянно что-то говорить на ушко — он уже привык, и, пожалуй, она ему нравилась.

— Потому что я буду некромантом, — страшным шепотом сообщила Милрэт. — Самым сильным повелителем кладбищ в истории, и передо мной упадут на колени все маги этого мира! Ну кроме тебя, конечно, — она милостиво улыбнулась. — Мы же друзья.

Правда, ближе к ночи от веселья храмовника и следа не осталось. Он помолился перед тем, как улечься на подушки и забыть о черных ритуальных одеждах, сладко зевнул… и с ним произошло, наверное, то же самое, что и тогда, у Змеиного Алтаря.

…на пирсах сидел взъерошенный беловолосый мальчишка с ядовито-зелеными сощуренными глазами. И прикидывал, не пора ли ему прыгнуть в зыбкое тело океана — чтобы захлебнуться его соленой водой.

— Это все вранье, — отчаянно бормотал он. — Они завидуют, а на самом деле у меня есть дар. И я буду некромантом, — его слова ударили по мужчине больнее, чем ударила бы случайная молния. — Я буду самым сильным повелителем кладбищ в истории!

Рядом с ним никого не было, и никто ему не ответил — кроме глуховатой песни прибоя и белых портовых чаек. На пушистых белых ресницах неожиданно заблестели слезы, и… Венарта очнулся, хватая ртом воздух и сжимая побледневшими пальцами воротник.

«Прими память», — прозвучало, кажется, отовсюду. — «Возьми прошлое».

И, словно бы эхом, соединилось в полное мольбы:

«И сохрани настоящее…»

А схожу ли я с ума, подумал мужчина. А безумие ли это? Или, может, я просто… как бы это описать… могу видеть немного больше, чем видят Милрэт, Его императорское Величество и жители Мительноры вообще?

Ему все еще не давало покоя озеро. Обледеневшее озеро, на берегу которого, порождая мелодичный звон, покачивались каменные цветы. Ему все еще не давал покоя храм, и девочка, уснувшая под метелью, и винтовая лестница, уводящая куда-то вниз. А бывало — редко, но он все равно боялся этого до полусмерти, — что ему чудилось некое подобие человека, обычного, нормального человека, запертого где-то глубоко под землей. Он, обреченный гнить в сырых тоннелях и пещерах, изредка поднимал тяжелую голову к пронизанному лезвиями кристаллов ненадежному потолку: если честно, я бы хотел, я бы страшно хотел снова посмотреть на небо. Хотя бы один раз…

«Прими», — настойчиво требовал кто-то, кого Венарта не знал. — «Ты — Взывающий, ты — последняя цепочка связи между островом и его детьми, рожденными вдали от частокола…»

А еще были горы. С верхушками, занесенными снегом, и серой изломанной линией перевала. И кто-то любовался ими, сидя у распахнутого окна — о Великая Змея, здесь, в деревянной цитадели, храмовник так соскучился по распахнутым окнам, что всей душой завидовал персонажу своих видений, — кто-то невысокий и хрупкий, весьма похожий на Эдлена, хотя, если приглядеться внимательнее — совсем не похожий. Примерно того же роста, с вежливой полуулыбкой на тонких розовых губах, но — всеми презираемый, всеми покинутый. Вроде бы наследник, вроде бы король, во всяком случае — спустя годы. Но — не окруженный заботой, как маленький подопечный Венарты, а — как будто нарочно ее лишенный.

Однажды, обещал себе этот мальчик — в густой тени различить его лицо было невозможно, как ни пытайся, — однажды все изменится. Мама поймет, что я — хороший и что на меня можно положиться, а папа выйдет из кухонь и погладит меня по щеке — я помню, я пока еще помню, что такое было, что он меня любил, что я не казался ему таким беспомощным, наивным и бесполезным, как сейчас.

Я пока еще помню.

Но пройдет месяц, а за ним следующий, и хотя снег на горных вершинах не растает, но в Талайну явится долгожданная весна. Зацветут абрикосы, потом — вишни, черешни и яблони, а я… забуду, и перестану поглядывать на него с обидой, перестану виновато мяться у его кресла. Я перестану волноваться о нем вовсе, потому что какой в этом смысл, если он обо мне — ни капли не волнуется?!