Адриан однажды решил, что, если так, то о камерах можно не беспокоиться. И попался — в ту злополучную ночь на охранника напала бессонница.
Они курили, одинаково прижимаясь к холодной стене спинами. Адриан был шире в плечах и немножко выше, а Талер выглядел старше, хотя на самом деле было наоборот. И курил он с куда большим удовольствием, чем его кареглазый товарищ, и марку сигарет успел подобрать свою собственную, не размениваясь на тысячи видов и не спеша экспериментировать — и лишь с недоумением наблюдая за Адрианом, который увлеченно обсуждал с кассиршами особенности того или иного типа.
Сигареты кареглазого мальчишки пахли весенней вишней. Сигареты его спутника — дымом, настойчивым и терпким, таким, что его запах въедался в одежду, и учителя принимались настороженно вертеть носами: как, неужели их фаворит нарушает общие правила?!
А вот когда их фаворит нарушил чужой приказ, они этими носами не вертели. Потому что, как ни странно, до них дошло, что если бы Талер ушел, если бы он подчинился тамошнему командиру, никакого Адриана Кельмана больше не было бы в Академии. И пустая парта притягивала бы потрясенные, недоверчивые взгляды мощнее, чем притягивал бы их магнит.
— Талер, слушай… я это уже говорил и, наверное, здорово тебе надоел… — кареглазый мальчишка виновато почесал затылок. — Но спасибо. Еще раз. Если я могу что-нибудь… что угодно… сделать, скажи. Одно твое слово. Только одно, и, клянусь…
— Адриан, — Талер посмотрел на него очень серьезно. — Я старался не ради твоего «спасибо». И не ради твоих взаимных стараний. Ничего не нужно, у меня все есть. Поверь, там я не думал, что, если я волочу тебя в укрытие, потом ты будешь обязан это оплатить. Я волочил тебя, потому что ты мой друг, и я тобой дорожу. Если бы ты погиб, я… — он осекся, поморщился и ненадолго притих, сосредоточенно выдыхая горький сигаретный дым. — Мне было бы грустно. И конспекты, опять же, стало бы не у кого списывать.
Кареглазый мальчишка улыбнулся:
— А тебе лишь бы шутки шутить свои дурацкие.
Талер деловито ему кивнул:
— Ну конечно.
По мнению Адриана, эта тема совсем не подходила для шуток. Но если Талер называл ее таковой, значит, она должна была оставаться вне зоны доступа для таких вот неожиданных ночных бесед.
Тем не менее, глядя на своего соседа по комнате в течение пары, или пока тот ужинал, с неохотой вылавливая из тарелки серое синтезированное мясо, или пока садился на краешек своей кровати и медленно, предельно осторожно переносил раненую ногу с пола на матрас, он был не в силах избавиться от десятков по-прежнему свежих и ярких образов, бережно сохраненных памятью.
…Он очнулся в темноте подвала, бестолково пошарил по карманам и с горем пополам активировал запасной фонарик. Густые облака пыли, сырые каменные стены, сорванная с петель дверь. Запах гари, плесени и железа, но самое худшее — худой человек на полу рядом и блестящая в зыбком белом свете багровая лужа.
В ладони раненого все еще была сжата исцарапанная панель рации. Сквозь помехи пробивался испуганный, смутно знакомый голос:
— Рядовой Хвет, рядовой Кельман, прием! Вас вызывает капитан Рой. Сообщите, где вы находитесь, и мы пришлем туда спасательную группу…
Талер не пошевелился. Адриан тупо наблюдал за берегами красного озера на полу, и чем дольше он сидел, тем паршивее ему становилось.
Где мы находимся, безучастно рассуждал он. Где мы находимся? У меня отсутствует необходимая информация, капитан Рой. Единственное, что мне точно известно, что я точно ощущаю, что я могу уловить — это жар таких же красных, как вот это озеро, липких ручейков, ползущих по моей скуле. И тошнотворно мягкую вмятину там, где пару часов назад был изгиб моего виска.
— Рядовой Хвет! — надрывалась чертова рация. — Рядовой Кельман! Если вы немедленно не отзоветесь, я, Дьявол забери, сейчас же…
Дернулась тонкая ладонь. Задрожали темные ресницы, и луч фонарика выхватил из клубящейся пыли и темноты искаженное болью и белое, как мел, лицо.
— Капитан Рой, — едва слышно произнес Талер. — Прием. Это рядовой Хвет. Мы в подвале дома у западных окраин, через минуту я вышлю вам координаты.
Из рации донеслось нечто весьма счастливое, облегченное — и матерное.
Пальцы раненого скользили по крохотному сенсору, слепо натыкаясь не на те буквы и цифры, что крутились у Талера в голове. Миновала обещанная минута, капитан Рой напрягся и принялся торопить своих подопечных, а раненый сдался и отчаянно обратился к Адриану:
— Эй, приятель… у меня что-то не получается, я так плохо их вижу… нажми, пожалуйста, в строке сообщения: сектор D-15, точка AL-91. С пометкой «срочное». А-а-а, — кареглазый мальчишка отражался в голубизне его радужек черным зловещим силуэтом, — Шель. Привет, Шель, я так рад, что ты меня все-таки не бросил…
Рация упала на залитый кровью пол. Застывший, ни черта не соображающий, Адриан был не способен заставить себя отвернуться — или хотя бы двинуться, хотя бы выхватить такой необходимый предмет из липкого неукротимого озера.
— У тебя в кабинете что-то изменилось, да? А-а-а, ты повесил новую картину? Она красивая. Правда, я не очень люблю пейзажи, всякого навидался, пока ездил по Малерте, Линну и Соре, но художник молодец, да? Что со мной такое? Все нормально, о чем ты, я вернулся всего лишь сорок минут назад. По крайней мере, если верить сабернийским часам на башне…
Адриан облизнул как-то разом пересохшие губы.
— Талер, — умоляюще позвал он, — перестань.
— Прости? А-а, тебе интересно, как поживает Лаур? Замечательно поживает, у него больше нет никаких сомнений. На днях я познакомился с его матерью, невероятно милая женщина, а главное, такая заботливая… Шель, — и без того тихое бормотание перешло в едва различимый шепот, — я соскучился. Прошу тебя, не смейся, ладно?
— Талер, — Адриан понял, что еще секунда, и он либо сойдет с ума, либо заплачет. — Талер, пожалуйста…
Он запнулся на полуслове. Только что болтал, рассеянно улыбаясь кому-то, кого не было в пыльном сыром подвале, и вот — наступила тишина, такая вроде бы желанная, с таким трудом, как чудилось Адриану, отвоеванная, и все же — еще более страшная.
Он дрожащими руками поймал ускользающий контур оглохшей рации. Щурясь, вывел упомянутые боевым товарищем коды, встал и прошелся до широкой лестницы, уводящей наверх. Там, наверху, она была завалена — неподъемные для человека бетонные блоки лежали горой, и чудо, что лишь несколько достигли крохотного помещения, откуда стремительно убегал всякий намек на воздух.
— Рядовой… э… то есть лейтенант… — Адриан отдавал себе отчет в том, что несет какую-то околесицу, но ее надо было нести. — Погодите, я вспомнил — капитан Рой? Докладывает… рядовой Гофман… то есть, извините, рядовой Кельман.
Ему что-то отвечали. Он силился разобрать, что именно — и не мог.
— Здесь… нечем дышать. И еще… если позволите… ну ужас до чего жарко. Если вы поторопитесь, я буду вам… до гробовой доски… благодарен…
…Это потом ему рассказали, что его оглушило в ходе наступления. И что, пока в городе продолжали безжалостно копошиться танки, он валялся в мутной грязи и беззаботно посмеивался. И что если бы не Талер, если бы не подросток с перебитой, а вскоре — и почти надвое рассеченной левой ногой, его бы вдавили во влажный после дождя асфальт. Вдавили на уровне молочно-розовой кашицы, мало похожей на человека.
А тогда он лежал, чувствуя, как забавно качаются носилки под его телом, и смотрел в затянутое клубами дыма вечернее, постепенно угасающее небо. И где-то под его разбитым виском неуверенно, мягко повторялось: «А-а-а, Шель. Привет, Шель, я так рад, что ты меня все-таки не бросил…»
Он долго мучился вопросом, кто это, о ком была речь. Но стоило рассказать об этом Рози, как она схватила Адриана за ухо и потребовала пообещать, что он сдержится, что он ни за что не будет настаивать на объяснениях. И он пообещал, потому что она, Рози, понимала Талера куда лучше, чем понимал его лучший — и неясно, лучший ли? — друг.
