Каждый второй его шаг отзывался мелодичным позвякиванием фиксаторов.
Он не волновался об учениях так, как волновался о них Адриан. Да, задание выполнить не получилось, но оно изначально было обречено. Да, боль в ноге поначалу была невыносимой, но теперь-то все хорошо, теперь-то у него есть полные карманы таблеток, и штатные доктора участливо интересуются его состоянием каждое чертово утро. Ткани, вроде, потихоньку соединяются, никакой опасности нет, более того, ему даже костыль не понадобился. Можно и дальше посещать занятия, можно гулять по сонному окружающему городу и вопреки неизменной просьбе учителей выходить на крышу, чтобы лежать в зыбкой тени тамошней ограды и следить, как уползают на юг темные июньские тучи. Можно — тут он все-таки улыбнулся, — ходить в кафе со своими дорогими товарищами, уединяться у раздаточного столика с Рози и делать ставки, признается ли Адриан в любви Ларе, а если признается, то сегодня или подождет еще пару лет.
— Ты ей нравишься, — уверенно сообщала Рози, пока Лара махала им рукой из проема распахнутых ворот Академии. — Совершенно точно. И она обрадуется, если ты скажешь. Давай, не трусь, — она пихала Адриана локтем, — скажи. Она девочка, ей по статусу не положено. А ты мальчик, ты надежный, храбрый и жуть до чего крепкий. Повторяю: давай. О, — она весело хохотнула, — сейчас я буду играть в академический громкоговоритель. Искренне соболезную, мне жаль, но я вошла во вкус. Итак…
Адриан сникал и отчаянно притворялся, что это сумасшедшее создание оказалось рядом случайно. Рози подмигивала Талеру и механическим, почти полностью равнодушным голосом чеканила:
— Уважаемый господин Адриан Кельман, сегодня вы обязаны признаться в любви уважаемой госпоже Ларе Гофман. Уважаемый господин Адриан Кельман, сегодня вы обязаны…
— Молчи, молчи! — по-змеиному шипел Адриан. — К черту, какая тебе разница? Ларе, как и вам, всего лишь пятнадцать!
Рози удивленно хлопала русыми ресницами:
— Ну и что? Пятнадцать — это же самое время. Надо любить сейчас, пока вы оба находитесь на одной и той же планете. Что? — она недоуменно вскинула брови, заметив, что ее приятель не пошутил и по-настоящему злится. — Разве я не права? Обитаемый космос — огромен, и ни у кого из нас нет гарантии, что мы встретимся на этом же месте, например, спустя год. Вон, Талера у нас отберут, едва он успеет вывести итоговую букву в своем экзаменационном бланке. Он же гений. Засунут его в какой-нибудь проблемный сектор, и все, поминай как звали. Хорошо, если из вечерних новостей хоть слово о нем услышим.
Талер себя гением не считал. Он просто хотел найти работу с более-менее хорошим окладом, ежедневно посещать ее где-то около четырех лет, а потом выбросить на ветер все свои деньги, чтобы летать по космосу на корабле типа «Asphodelus», выполняя задания более сложные, чем битвы с отчетами и бесполезный обход какого-то определенного участка.
Он хотел… приключений, хотел опасностей, хотел чего-то потрясающего, пускай и жуткого. Он хотел стоять — не гением, не лучшим учеником на курсе, а отважным героем, высоким, немного уставшим, зато — знающим, что его старания ценны, что он помогает людям, что он действительно есть, и что это не напрасно, это имеет смысл.
Рози не дожидалась ответа и огорченно звала:
— Талер? Эй, Талер? Между прочим, я с тобой разговариваю. И сейчас ты поступаешь невежливо. По ощущениям, мы как будто теряем тебя уже.
Он сдержанно улыбался.
— А по-моему, вы меня обсуждаете. Или ты ведешь монолог, потому что Адриана это смущает.
Тогда, через два дня после учений, они гуляли в парке аттракционов. И Лара испугалась высоты, на которую поднималось чертово колесо, а Рози махала ей рукой из окна — пока эта самая высота позволяла, гордо и снисходительно, потому что она, Рози, никакого страха не испытывала.
Всю третью пару он сидел, опустив голову и толком не слушая пожилого учителя. Тот не обиделся, наоборот — покосился на юношу с пониманием. Трусливые девчонки тут же принялись обмениваться набором измятых записок, выясняя, попросит ли «невыносимый Хвет» у кого-нибудь из них сегодняшние конспекты — а потом разочарованно обнаружили, как, не сводя с кафедры сощуренных глаз цвета коньяка, водит авторучкой по старому блокноту «невыносимый Кельман».
Бывало, что он искоса поглядывал на тугие пластины темно-серых фиксаторов. Они были и под штаниной необычно рассеянного приятеля, и над — обхватывая тонкую темно-зеленую ткань, сжимая разорванную плоть и кости как можно крепче. Шестеренки боковых регуляторов были максимально выкручены, и поврежденная левая нога, по сути, ниже колена не двигалась вообще. Разве что лодыжка.
На перемене Адриан хвостом ходил за своим приятелем, уточняя, в состоянии ли он куда-то идти. Его приятель сначала бормотал, что, конечно, в состоянии, потом начал кивать, потом — болезненно кривиться, а потом не выдержал и сказал:
— Адриан, прекращай меня опекать. Я не маленький ребенок и в курсе, что если пойду вопреки плохому самочувствию, это испортит вечер и тебе, и Рози, и Ларе.
— Как же, не маленький он, — ворчал его спутник. — А ночью мы не пойдем курить за восточный корпус?
Талер виновато поежился и ругнулся. И мысленно поблагодарил звонок, оповестивший о следующем этапе занятий.
Это было ночью, в полумраке их общей комнаты, залитой бледными лунными лучами. Адриана разбудило какое-то странное, очень тихое потрескивание, и если бы ему не снилась объятая огнем улица в точке проведения полицейских учений, он бы ни за что не проснулся. Да и так лишь неуклюже стащил с гудящей от боли головы одеяло, моргнул… и замер, потому что увидел.
Его сосед по комнате приседал, беззвучно — и, по мнению Адриана, как-то мрачно, — подсчитывая каждое новое движение вверх — сорок восемь, сорок девять, пятьдесят… Мальчишке показалось, что он откровенно сердится, хотя в случае Талера об этом сложно было судить — он редко повышал голос, а хмурился еще реже, предпочитая любому другому безучастно-вежливое выражение лица. По крайней мере, вне его, Адриана, общества.
Мальчишка сосредоточился на потревожившем его звуке, дернулся и приподнялся на локтях:
— Талер, какого черта?!
Потрескивали фиксаторы. Глухо и обреченно, готовые сломаться, если хозяин их не пожалеет.
— Терпеть… не могу… эту чертову… слабость, — по-настоящему зло произнес Талер, и это было настолько удивительно, что Адриану и спустя неделю не удалось забыть о тоне, взятом приятелем. — Улавливаешь? На дух… не переношу…
Черная майка на его груди и спине была мокрой от пота. Хорошенько подумав, он сделал паузу и медленно опустил до этого отведенные под затылок руки.
В ночной темноте, разгоняемой, как звенящими струнами, светом эльской луны, на этих руках выступали не особенно внушительные, но четко прорисованные мышцы.
— Ты не слабый, — глупо возразил Адриан. Отступать было некуда, и он продолжил: — Ты не слабый. Тебе всего лишь нужна реабилитация. И таким вот образом ты ее, по-моему, только продлеваешь.
С минуту помолчав, его сосед по комнате сел на краешек своей постели.
— Все так, — согласился он. — И все равно… знаешь, у меня уже нервы не выдерживают.
Фраза была какой-то скомканной и неловкой, и Адриана — боже, еще более глупо, — потянуло на смех:
— У тебя? У Талера Хвета, лучшего ученика на курсе, чьи блестящие перспективы затмевают собой в том числе и блеск лысины директора? Да ладно, не шути так. Сходи лучше покури в слепую зону камер у восточного корпуса. И я с тобой, пожалуй, схожу, — он решительно вылез из-под одеяла, — а то всякая бурда снится.
Они крались темными коридорами, опасаясь, что из какого-нибудь кабинета выйдет заспанный — и от этого еще более опасный — преподаватель. Охранника на посту не было — мальчишки жили в Академии не первый год и давно выяснили, что он сидит за низким деревянным столиком до полуночи, а затем уходит спать в каморку для уборочного инвентаря. Веники, швабры и ведра нисколько его не трогают — он расстилает пальто на старом поддоне и ставит будильник на четыре часа утра, а с четырех и до конца рабочей смены лениво читает какую-нибудь книжицу. Бумажную, не электронную — шелестя ее хрупкими страницами нежного кремового цвета.
