Габриэль почему-то замер, хотя, согласно Кодексу, верить на слово своему противнику — это все равно, что заранее погибнуть.

— Учитывая, что корабли у варваров есть, я бы еще поспорил, кто именно здесь недоумок, — весело заключил смешливый. И тут же поинтересовался: — А как насчет господина Кьяна? Он уже добрался до ратуши?

— Полагаю, да. Но меня беспокоят восточные ворота. К ним выступили копейщики и стрелки, но, по-моему, чертовы местные пьяницы выиграли достаточно времени, чтобы их родные успели добежать до какого-нибудь укрытия.

Млар выдохнул, но, к счастью, вражеской беседе этот выдох не помешал.

— Беспокоят они его, — иронично повторил смешливый. — А по-моему, не о чем беспокоиться. Господин Кьян распорядился, чтобы к воротам пошли не только наши лучники, но и шаманы. И если промахнется обычная стрела, то магическая, — судя по звуку, он хлопнул своего товарища по плечу, — вряд ли.

Побледневший полковник жестами показал, что, пожалуй, пора откланяться. Рыцари подождали, пока смешливый со своим приятелем, обмениваясь шутками и обсуждая скоротечный бой, не уберутся от окон, и аккуратно обошли потерявший хозяев дом.

У Йохана дрожали руки. Не от страха, а от ярости; едва убедившись, что расстояние между ним и врагами вполне годится для едва различимого шепота, он бросил:

— А если бы у вас не было иных вариантов, — силуэты птиц на его кирасе ловили розовые блики восходящего солнца, и казалось, что за их спинами тоже начинается рассвет. — Если бы вас потащили в подземелья насильно, и при этом вы все видели и все понимали… что бы вы сделали, господин Ансельм?

— Я бы умер, — тихо, но твердо сказал пожилой полковник. — Умер, но не указал бы врагу на потайные ходы.

— А если бы вас тащили, — Йохан криво усмехнулся, — ваши любимые друзья? Те, с кем вы пили, и ели, и воевали, и танцевали в какой-нибудь местной таверне. Те, кто присылал вам длинные письма, если долго не появлялся на родине — из Хальвета, или Никета, или из Талайны. Те, кто при вас женился, и волновался о беременной супруге, и радовался рождению первенца… как бы вы поступили? Что бы вы предприняли, а, господин Ансельм?

— Я бы умер, — пожилой полковник бледно улыбнулся ему в ответ. — И забрал их вместе с собой.

— Вы посмели бы, — наслаждаясь каждой буквой, процедил молодой рыцарь, — напасть на своих товарищей?

Мужчина кивнул. Спокойно и так естественно, будто разговор шел об осенних штормах или о лунном календаре на ближайший месяц.

— Да, если бы это было необходимо. В жизни бывает всякое. Ты молод, Йохан, и сегодня тебя настигла твоя первая серьезная беда. Всего лишь первая. А пытаться что-то навязать мне, — пожилой полковник смотрел на своего младшего товарища без обиды и возмущения, — так же бессмысленно, как умолять об аудиенции настоящего талайнийского короля. Я предлагаю забыть о твоих далеко не благородных сомнениях. И прикинуть, как дальше быть. Давайте выберем хоть какое-то направление.

В итоге двинулись на север, минуя основные площади, ныряя в зыбкие непостоянные тени, насквозь проходя постоялые дворы и самые крупные дома. Пламя на окраинах медленно угасало, и черный дым вился на фоне светлого серого неба с яркими пятнами розовых облаков. Голубоглазые люди в темно-зеленой форме сновали по городу безо всяких опасений, и Габриэля все больше охватывала злость. Если бы рыцари были готовы, если бы рыцари не спали на караульных постах — ничего бы не произошло. Бомбарды спели бы свою колыбельную любому вражескому судну, и оно пошло бы ко дну раньше, чем успело бы выплыть из тумана.

Пока что им везло, и они ловко избегали стычек. Йохан, тем не менее, не выпускал рукоять меча из удивительно тонких и нежных пальцев, а Млар то и дело напряженно оглядывался. Промокшие повязки съехали ему на брови, и он был так бледен, что едва не светился в полумраке покинутых залов чужого особняка — но держался упрямо и гордо, как… настоящий рыцарь. В свои-то семнадцать лет.

В свои-то семнадцать лет, насмешливо подумал Габриэль. Если быть до конца честным, то я уже в одиннадцать повсюду бегал с деревянной саблей, а дедушка забавно шлепал меня по спине и говорил, что я похож на кособокое деревце. А в пятнадцать я состоял в так называемом юном гарнизоне, и меня учили убивать упырей, гулей и волкодлаков…

Общий курс обучения, как правило, занимал два года. Ему, Габриэлю, каким-то чудом хватило одного.

Он припомнил, с каким уважением на него смотрели тогдашние выпускники. Он припомнил, с каким уважением на него смотрел дедушка, радуясь, что хотя бы этот его потомок увлекается нужными вещами, а не глупым и бесполезным рисованием.

Он прекрасно умел бороться не только с нежитью, но и с людьми — хотя до нынешней ночи последний навык ни разу ему не пригодился. Его учили фехтовать и учили безжалостно рубить, его учили стрелять из лука и арбалета, его учили бросать ножи так, чтобы они вонзались в мишень и причиняли ей как можно больше ущерба. Военная школа Этвизы, включая гарнизоны для подростков и малышей, которым серьезно вручали дубовое или кленовое оружие, действительно была самой лучшей на Тринне. По крайней мере, до того, как исчез народ хайли, а с ним — и всякие помыслы о войне, исключая, конечно, недоразумения между эльфами и гномами.

Вот уже семнадцать с половиной лет у рыцарей только и было развлечений, что кататься по миру в компании резвой лошаденки, бдительно изучая придорожные кусты в поисках нежити. Кое-кому везло, и он приезжал домой с головой дракона под мышкой. Кое-кому — нет, и его безутешные близкие умоляли таких вот пожилых полковников, как господин Ансельм, отыскать их «подающего надежды» ребенка. Впрочем, бывало и такое, что поиски приводили к уютной деревянной избе в какой-нибудь глухой деревне, и бывший рыцарь неловко объяснял, почему не вернулся — и не планирует возвращаться. Но чаще выходило, что, пока безутешные близкие топтали пушистые ковры в личных апартаментах более опытного и менее бесхитростного бойца, их наследник догнивал в неделе пути от полосы тракта, и если кто-то видел его смерть, то лишь дикое зверье, весьма довольное таким поворотом событий.

…с отрядом копейщиков они пересеклись неожиданно. Полковник даже не понял, откуда вышли его враги, но испугаться, как и любой уважающий себя рыцарь, не удосужился. Как и сбежать, потому что копейщиков было всего лишь трое, а воинов Этвизы — четверо.

Скидки на состояние Млара он, увы, не сделал. И в ближнем бою, вроде бы успешно орудуя мечом и уверенно оттесняя голубоглазого бойца к таверне, чья дубовая дверь, украшенная резьбой, была сорвана с петель, съедаемый жаром юноша на секунду ослеп. И его неуклюже повело — он так и не сообразил, куда, влево или все-таки вправо, потому что копье вонзилось ему под ребра и так ловко прошило предательски ослабевшую горячую плоть, что Млару почудился рваный рукав теплого зимнего свитера, заботливо связанного мамой, и острие тонкой серебристой иглы.

Он упал, не ощутив ни удара, ни вообще боли, и бессмысленно попросил:

— Пожалуйста, извини… я это не специально…

Вероятно, мальчишке повезло, потому что миновала секунда, и уцелевших копейщиков, раненых и крайне опечаленных этим фактом, спасла магия.

Шаман вышел из тени, издевательски улыбаясь рыцарям, и молитвенно сложил свои широкие ладони. Черты лица у него были какие-то хищные, заостренные, и пожилой полковник подумал, что сейчас перед ним скорее животное, беспощадное, равнодушное к мучениям человека животное, готовое сожрать любого, у кого не хватит сил убежать… снова.

— Снег, — протянуло оно, — падает с небес, падает на гибкую спину ветра, ломается, ломается, рассыпается на сотни и тысячи невесомых снежинок. Снег, — повторило оно, — касается полей, и пшеницы, и травы, и все живое погружается… погружается в сон…

Его надо, опять подумал пожилой рыцарь, обязательно уничтожить. Его надо стереть, от него надо избавиться, какую бы цену ни пришлось потом заплатить. Он — животное, всего лишь озлобленное животное, и таким нельзя… таким ни за что нельзя ходить по живой земле.