— Я люблю тебя, мама.

…Глубокий вдох. Выдох. Сначала — успокоиться, поверить, что для воина, вооруженного мечом, поблизости нет ничего опасного. Потом — выйти на крыльцо, повернуть медный ключ в пасти замка и небрежно сунуть в карман — мало ли, может, он больше не пригодится…

Его затянуло в бой буквально с первого шага. Он помнил чье-то искаженное гневом лицо, помнил, как рослый капитан в кирасе назвал его по имени, помнил, как чья-то рука в измятой латной перчатке схватила его за плечо и вынудила пригнуться, чтобы алебарда избавила Габриэля не от головы, а от все того же криво надетого шлема.

Противников было много. Так много, что ему почудилось, будто на город наступает река — единая река, единый порыв, единое сильное течение. Но против этой реки отважно выступила еще одна, и эта еще одна была закована в белое железо.

Он рубил, он уклонялся и приседал, он бил рукоятью по чужим вискам, он вертелся, почти танцуя, и едва успевал понимать, кто именно его атакует. Он запрыгивал на каменные бортики фонтанов, он стоял — по колено в потеплевшей и почему-то красной воде, и боялся, что подошвы сапог не выдержат и все-таки его подведут. Но его противники поскальзывались чаще, вопили — он полагал, что за целый час до удара, но проходила всего лишь доля секунды, и поверженные солдаты в темно-зеленой форме навсегда теряли свой голос.

Потом до него начало доходить, что у них у всех была одинаковая черта. Небесно-голубые, светлые, широко распахнутые или сощуренные глаза, живые или мертвые, испуганные или злые. И неважно, какими ресницами они были окружены, или как выглядел их очередной хозяин, потому что цвет и рисунок по радужке не имели между собой отличий. Но, подумал Габриэль, не может быть, что все эти воины — семья. Просто не может быть… и все-таки…

Прошло еще какое-то время, и он сообразил, что людей в кирасах и кольчугах стало ужасно мало. И что противник постепенно вырезает каждого уцелевшего.

Никто не умел драться так же яростно, как рыцари Этвизы. Никто не был таким же принципиальным и готовым умереть за своих любимых, как они; и тем не менее капитана Грейхарта пригвоздили копьем к порогу постоялого двора, а сэр Найер неожиданно осел на каменную брусчатку, и под его шлемом не было ничего, кроме оскаленных челюстей и крови.

Но Габриэль все-таки не сдавался, пока не явились… эти.

Огненно-рыжий тип, чьи пылающие пряди были собраны в косы, двигался по улице так спокойно и грациозно, будто находился у себя дома. Оранжевое пламя билось у его запястий, металось по его телу, не спеша вредить ни одежде, ни тем более плоти, и радостно поглощало всякого, кто рисковал перейти мужчине дорогу.

— Только магов нам тут и не хватало, — сердито произнес пожилой полковник с алыми розами, вышитыми на воротнике. — Млар, Йохан, Габриэль — отходим!

Трое, с оторопью осознал он. Помимо господина полковника, нас трое. А было… сколько нас было в самом начале битвы?

Ему говорили, что бежать — недостойно рыцаря. Что лучше позволить вражескому топору сделать из твоих костей порошок, чем развернуться — и ловко нырнуть в узкую сеть переулков, топча подошвами крыс.

Но полковник бежал, и он — младший по званию, — бежал за ним, чувствуя, как противно меч оттягивает левую руку. До тех пор, пока противник не остался далеко позади, он и вообразить не мог, насколько вымотался. Ноги были мокрые, штаны — перепачканные багровым, особенно под коленями, на которые сегодня ему то и дело приходилось падать. Застежка на груди треснула, и бесполезная кожаная куртка перестала прятать воина от ноябрьской погоды, хотя сейчас, конечно, эта погода имела очень маленькое значение.

— Млар, — окликнул пожилой полковник, — ты ранен?

Мальчишка лет семнадцати неуклюже утерся рукавом.

— Это мелочи, господин. Я в порядке.

— Дай посмотрю.

За их спинами все еще звенели крики, но у врага, похоже, не получилось оказать хоть сколько-нибудь достойное сопротивление сотням крохотных улочек и дворов, кое-где завешенных тонкими летними одеялами, простынями и бельем.

— Дьявол забери, — высказался Йохан, присаживаясь на покинутую старую телегу. — Каковы наши планы, уважаемые товарищи?

Пожилой полковник посмотрел на него задумчиво.

— У этих голубоглазых тварей, — глуховато произнес он, — есть корабли. Как у эсвианцев, но эсвианцы не явились бы к нам и не стали бы жечь окраины. Их куда больше занимает вечная борьба с Талайной.

— И? Что нам дает ваша информация? — насмешливо уточнил парень. На его кирасе были выжжены хрупкие силуэты птиц. — Город пал. Я не знаю, удалось ли хоть кому-то уйти. Если эти голубоглазые твари не совсем дураки, то первым делом они нашли и заперли восточные ворота. Вы заметили? Они пришли не грабить, не насиловать и не брать в плен. Они пришли убивать. Целенаправленно. И если я не ошибаюсь, то они сделают все, чтобы до Сельмы не добрался ни один выживший.

Стало тихо. Пожилой полковник молчал, угрюмо наблюдая за повязками на лбу раненого мальчишки.

— Нас трое, — напомнил Йохан. — Четверо, если у Млара меч из руки не выпадет. Как бы мы ни хотели, у нас не получится никого спасти. Я полагаю, что сейчас надо заняться поисками выхода.

— Если бы у меня были какие-нибудь мысли на этот счет, мы бы не прозябали в этой подворотне, — хмуро сообщил пожилой полковник. — Но их нет. Подземелья перекрыты, а если не перекрыты и если мы туда сунемся, какова гарантия, что чертовы голубоглазые твари за нами не пойдут? Они ведь не слепые и не глухие. Я понятия не имею, какого мнения о них ты и твои младшие товарищи, но я бы не хотел, чтобы из-за меня враги вышли на след высокородных. Рядом со мной, — он поежился, но явно не от холода, — погибло много смелых, упрямых и верных своему делу рыцарей. Чтобы дать кому-нибудь шанс уйти. И я, ступавший по их телам, скользивший по их крови, посмевший покинуть улицы, на которых они потеряли все… ни за что не сделаю их смерти напрасными. Очень жаль, что в гарнизоне тебя, Йохан, подобному не учили.

Где-то поблизости неожиданно хлопнула дверь, и чужой грубоватый оклик надвое расколол мертвое затишье. Молодой рыцарь, собравшийся было ответить, лишь недовольно поджал губы и стиснул побелевшие пальцы на рукояти меча.

Судя по всему, голубоглазые твари вошли в дом, у западной стены которого стояли Габриэль, Йохан, Млар и пожилой полковник. Судя по всему, они попытались бегло изучить его содержимое — один из них уронил то ли кастрюлю, то ли сковороду, и его приятель нежно, мягко, едва ли не по-женски рассмеялся. Город, совсем недавно подверженный атаке, его нисколько не пугал. В конце концов, он, улыбчивый, в общем-то вполне добродушный и честный парень, был на Тринне, в Шаксе, у побережья Сумеречного моря. И здесь мертвые не вылезали на свет и не обрастали ни шипами, ни когтями, ни перьями, как на лишенной кладбищ и некрополей Вьене.

Габриэль буквально чуял, как там, за крепкой каменной стеной, двигаются две размытых фигуры. И напрягся, хотя ни справа, ни слева не было окон, и враги никак не могли его обнаружить.

А вот северная стена окнами владела. Распахнутыми, а затем и разбитыми окнами, оскаленными в раннее утро.

— Не слишком-то это место похоже на землю воинов, — неизменно мягко произнес второй голубоглазый. — По мне, так это скорее земля пьяниц. Из тех, кто попался мне на берегу, трезвыми были хорошо если трое.

Пожилой полковник беззвучно выругался.

— Да ладно, — лениво отозвался первый. — Какая разница, пьяные они или нет? Главное, что брусчатка у них под ногами не горячая. И дымов на горизонте тоже нет.

— Теперь есть, — хохотнул его спутник. — Но меня больше удивляет, что у них не было ни единого корабля. Ни маяка, ни порта, ни хотя бы маленького дозорного поста у берега.

— А крепости мало? — насмешливо уточнил первый. — И вообще, чем ты слушал господина Язу? Жители Тринны думают, что их материк — единственный. Что есть архипелаг Эсвиан и есть недоумки-варвары, а больше никого нет.