Дождь не прекращался, он оказался ласковым, каким-то приветливым, радушным, что ли… Он поливал меня очень теплой водой, словно боялся застудить влюбленную девчонку.

Я плясала под дождем, и душа моя летела, летела, летела ввысь!

Алексей сначала недоуменно оглядывался вокруг, словно не понимая, что делать, а потом…

Не поверите!

Он отчаянно махнул рукой и прямо как был – в туфлях, рубашке и светлых брюках тоже кинулся под дождь!

Мы обнимались и хохотали. Счастье захлестывало меня.

Я подняла голову вверх и, взглянув в серое беспросветное, затянутое низкими облаками небо, тихонько проговорила:

– Спасибо тебе. Я запомню этот дождь навсегда…

Ездили в заповедник. Собирали ягоды. Я сплела венки и надела их на нас.

Красиво. Словно в церкви во время венчания. Мы затихли и долго-долго молчали, обнявшись.

Интересно, о чем он думал?

Я вдруг впервые подумала тогда, что совсем его не знаю. Но люблю…

Мне кажется, я готова за него умереть. А он?

Алеша целовал мои руки.

Нежно, трогательно, страстно. Каждый пальчик, запястье, ладошку…

А я, закинув голову, считала падающие звезды и по вечной традиции загадывала желание.

Я хочу состариться с ним вместе и умереть в один день.

Пожалуйста, Господи!

Сегодня я улетаю.

Это последний день моего отпуска. Лучше бы он никогда не наступал.

Алеша только что прислал мне записку. Странно, почему он сам не пришел?

………………………………………………………

Оказывается, я ничего о нем не знала.

Ничего!

Ни-че-го…

Знаете ли вы, что такое жестокость?

Нет, не просто, теоретически – жестокость… А жестокость по отношению к вам? Вашим чувствам? Вашему сердцу?

Это больно. Это так больно! Нестерпимо. Словно сердце начинает кровоточить или словно на открытую рану медленно насыпают соль…

Теперь и я знаю, как плачет душа.

Я знаю…

Вот и все. Правду говорят, что все в жизни имеет свое начало и свой конец. Мне тяжело.

Я комкаю в руках его записку: «Я тебя люблю. Но вместе мы не будем никогда. Прости…»

Ни объяснений, ни адреса, ни номера телефона. Просто – прости!

Плохо, тягостно.

Хочется умереть…

А как же любовь?

Разве любовь умирает?

Санаторный автобус увозил меня в аэропорт.

Нина Петровна вышла проводить. Ничего не говорила, не поучала, не охала сочувственно. Молчала. Обняла крепко на прощание:

– Я тебе позвоню.

И перекрестила меня, махнув пухленькой ручкой вслед отъезжающему автобусу. Все-таки она, что ни говори, – Премудрая.

Автобус тронулся. Я все же надеялась на чудо.

Резко обернулась.

Санаторий быстро удалялся и удалялся, уходя в небытие…

Все закончилось.

Ну что ж… И такое бывает.

Я вздохнула.

…………………………………………………….

А может быть, это все приснилось мне?

Дождь уже закончился.

Солнышко как-то лениво, нехотя выглянуло было из-за низких туч, но, словно испугавшись царивших повсюду слякоти и сырости, быстренько убралось восвояси.

Их городишко, и без того не больно-то чистый и опрятный, теперь, после проливного дождя, выглядел и вовсе плачевно. То тут, то там образовались широченные лужи, размытые дорожки потеряли свои очертания, песок из песочницы растекся вместе с выливавшейся через край водой, заборы и лавки почернели от сырости. Редкие прохожие поеживались от попадающих за шиворот капель, срывающихся с промокших насквозь деревьев, и, поскальзываясь на размытых тропинках, громко ругались, не стесняясь в выражениях.

Федька, распахнув дверь подъезда ногой, медленно вышел на крыльцо и, смачно сплюнув, покачал головой:

– Ну и погодка… Не везет.

Почему не везет, он и сам не знал, но чувствовал, что дождь этот совсем не к добру. Придется отложить кучу дел. Каких? Да кто ж его знает каких, но в том, что дела всегда найдутся, Федька не сомневался ни на секунду. Вон, того и гляди, Колька на своем доживающем век велосипеде примчится, потом Петька заявится, малышня всякая подвалит… Вот уж веселье пойдет, пацаны соберутся, в картишки перекинутся, анекдоты свеженькие расскажут… А тут! Федька поежился, опять смачно сплюнул и вразвалочку двинулся к длинной, насквозь промокшей скамейке.

– Надо же! Вот дождь дурацкий! Не везет…

Он вздохнул. Все. Вечер испорчен.

Федька взглянул на древнюю скамейку:

– Ишь, раскисла вся. Точно размазня. Да ладно, наплевать…

Он плюхнулся на мокрые холодные доски и с отвращением почувствовал, как сырость скамейки, проникнув сквозь ветхое нижнее бельишко, добралась до его худого тела. Но деваться уже было некуда, да и все эти «бабские» тонкости и штучки не очень волновали Федьку, ему, настоящему мужику, все эти мелочи казались нелепыми и смешными.

Сидя на скамейке, парнишка огляделся:

– Да, скукота… Хоть бы пацаны скорей выходили.

К подъезду, прихрамывая, подошла тетка с пятого этажа.

Недовольно взглянув на парнишку, азартно жующего жвачку, она сердито дернула на себя входную дверь, но не выдержала и, чтоб самой не захлебнуться, плеснула-таки ему в лицо своей злобой:

– Эй ты, отморозок! Чего расселся здесь, шантрапа? Шел бы уроки учил… Вот шпана! Ты смотри, так и околачивается здесь, так и шныряет глазами, так и шныряет! Бить тебя некому!

Федька, не ожидавший, в общем-то, ничего хорошего и уже привыкший к тумакам и оскорблениям, все же сейчас не выдержал:

– Отвали ты, жирная скотина…

Соседка же, очень довольная своим удачным, на ее взгляд, выпадом, уже спокойно, не обращая внимания на его ответ, вошла в подъезд, горделиво улыбаясь, а Федька, сморщившись, тоскливо вздохнул:

– Эх… Не жизнь, а дрянь какая-то!

Хотелось как-то поразвлечься. Потешиться, как говаривала когда-то баба Стеша. Да, жаль ее, померла почитай, уж как года три. Жаль… Любила она Федьку, жалела, подкармливала, на праздники денежку давала. Немного, конечно, но все же… Федор, вспомнив ее, еще больше загрустил. Смахнув скатившуюся по грязной щеке слезу, он хлюпнул носом, сжал ладони в кулаки и посмотрел куда-то в сторону, словно хотел где-то там, в сырой, серой дали, увидеть ее, бабу Стешу, сутулую, седую, ласковую.

…Федька родился в нормальной, как поначалу казалось докучливым соседям, семье. А что? Все как у всех: мамка – санитарка в городской больнице, отец – слесарь на заводе. Жили, как говорится, слава богу, не тужили… Мамка им попалась такая веселая, сноровистая, легкая – все везде успевала: и гладила, и пекла, и шила по ночам. И все с песней! А какая она была красавица! А как улыбалась! Федька изо всех сил зажмурился и попытался представить себе мамину улыбку. Выходило плохо, память отчего-то прятала что-то самое важное, оставляя парнишке только светлое ощущение чего-то теплого, доброго и очень любимого. Он открыл глаза и отчаянно сглотнул ком, вставший в горле. «Мужики не плачут», – пробормотал он и крепко сцепил зубы.

Отец все время работал. Высокий, сильный, чернявый, он приходил по вечерам, и с его появлением мамин смех звучал громче, а улыбка ее сияла еще ярче, освещая их небольшую квартирку. Сколько длилось их беззаботное счастье, Федор теперь не помнил, да и какая разница? Горе оно и есть горе, когда бы ни пришло…

Все рухнуло в одну минуту.

Отец, ушедший утром на завод, вечером не вернулся. А днем все надсадно ревел и ревел заводской гудок, оповещая окрестности и обывателей о страшном несчастье.

Побросав все дела, люди, с искаженными от страха лицами, со всех ног бежали к заводскому главному входу, и страшась, и галдя одновременно. Бабы, толпясь у главного входа, всполошенно оглядывались, взволнованно перешептывались. Но от горя не скрыться, не загородиться, не убежать… Авария унесла тогда много жизней. Федь-кин отец погиб сразу, спасая заводское добро. Станки остались, а отца не спасли. Мамка, как узнала, повалилась без чувств, соседки, воя и толпясь у ее ног, отливали мамку водой. Голосили над ней, причитали как над покойницей. А она как очнулась, так и стала вроде покойницы: все понимала, все по-прежнему умела, но жить не хотела. Какие уж тут песни? Даже на работу ходить не могла поначалу, все лежала в постели, рыдала до судорог, все звала отца да жаловалась кому-то неизвестному на свою горькую судьбинушку. А дальше – еще хуже… Все пошло кувырком. Мамка работу бросила, стала подъезд мыть, начала горе свое вином заливать. Сперва то рюмку, то две, украдкой, исподтишка, чтоб сын не видел, а уж потом по полбутылки сразу выпивать стала, пристрастилась… Прятаться перестала, до целой бутылки добралась.