– Эх, – Федька всей пятерней почесал давно не мытую голову. Взъерошив спутанные волосы, он даже и не пытался их пригладить. Подумаешь! Что он девчонка, чтобы красоту наводить, и так сойдет!

Парнишка вздохнул и сплюнул. Так они и живут теперь.

Мамка пьет, буянит, иногда плачет, горько и безутешно. А Федька… Он, жалея ее, горемычную, сам иногда выходит в холодный и грязный подъезд и моет стертые ступеньки лестницы. Иногда, проспавшись, мать прижимает его к себе и, покрывая поцелуями голову и лицо сына, все просит и просит у него прощения. За что? Федька не понимал, да и не хотел понимать… В такие минуты они просто крепко обнимались и плакали.

Федька школу уже два раза бросал. А чего там делать? Только и слышишь: «Лентяй да олух! Пороть тебя некому… Лоботряс!»

В общем, хотел убежать куда-нибудь, например на Северный полюс, да мамку жалко. Ведь совсем сопьется без него! Пропадет!

Федор засопел и мечтательно прикрыл глаза:

«Эх, если б можно было мамку вернуть… Ну, чтоб она стала такой, какой раньше была! Смеялась, пироги пекла, песни пела…»

Робкая слезинка выкатилась из его глаза и, оставляя еле заметную прозрачную дорожку, несмело покатилась по детской щеке. Парнишка хлюпнул носом и проговорил вслух, словно убеждая самого себя:

– Ничего, вот подрасту и вылечу мамку! Обязательно вылечу!

Вечерело.

Сырой и прохладный воздух делал свое дело. Федька замерз и, чуть поежившись, решил идти домой: надо картошки начистить да поставить варить, а то мамка проснется – кричать станет.

Федор встал и уже было собрался войти в подъезд, как его внимание привлекла сгорбленная низенькая фигурка, осторожно двигающаяся по размытому тротуару. Невысокая, одетая в темное бабулечка медленно перебирала ногами, чуть покачиваясь при каждом шажке и наклоняясь вперед. Парнишка, сдвинув брови, взлохматил и без того всклокоченные волосы:

– И куда идет в такую погоду?! Ведь грохнется! Как пить дать – упадет…

Он еще постоял, недовольно покачивая головой, а потом решительно махнул рукой и зашагал прямо через огромные лужи к крохотной старушонке, неуверенно шагающей по скользкой дорожке.

– Эй, стой! Стой, тебе говорю!

Старушка испуганно подняла глаза на него:

– Чего тебе? Иди своей дорогой.

– «Иди-иди», – сердито передразнил ее Федька. – Куда прешь-то? Упадешь ведь в лужу.

Бабушка, тяжело дыша, удивленно взглянула на него:

– Что ж делать-то? Жить-то надо… Вот за хлебом ходила.

Федька задумался, постоял мгновение и резко протянул ей руку:

– Держись за меня… переведу тебя через грязь. А то давай до дома тебя провожу, ты где живешь?

Бабушка, еще не веря своим ушам, изумленно всплеснула крохотными ручонками, изъеденными безжалостными морщинами:

– Боже праведный! Неужто теперь такое бывает? Ах ты, детка моя!

Она чуть выпрямилась, подалась вперед и, вытянув дрожащую руку, погладила Федора по давно не мытой голове:

– Ах ты, внучок… Золотой мой! Душа у тебя чистая…

Он смущенно отвернулся, нахмурился, чтобы спрятать счастливую улыбку, и взял у нее пакет с хлебом.

Они осторожно двигались по залитой дождем улице.

Лучисто улыбаясь, спокойно и умиротворенно шагала старушка, держась, как маленькая, за руку Федора.

А Федька…

Шел по лужам и улыбался миру настоящий человек. Чистая душа. Федька.

День начинался бурно и суетливо.

С утра хлестал холодный, колючий и очень надоедливый дождь. Он бездушно и как-то тоскливо-обреченно барабанил по стеклам, собираясь на почерневшем от влаги асфальте в огромные бесформенные лужи.

Осень, вместо давно привычной – солнечной, золотобагряной поры, в этом году вдруг оказалась плачущей, капризной и бездушной. И то сказать, почти ежедневно моросил противный бесконечный дождь, заливающийся за воротники и делающий обувь сырой и неуютной. По улицам нескончаемым потоком плыли разноцветные зонты, хоть как-то разнообразившие ужасающую серость дождливого дня.

Гришка сидел дома за столом и бесцельно водил простым карандашом по листочку в клетку, выдранному из обычной школьной тетрадки. Ему было скучно и тоскливо. А чего, собственно, радоваться? Отец уехал в командировку, мама все время на работе, Танька, старшая сестра, вечно болтающая по телефону, зубрит историю, у нее, видишь ли, завтра то ли контрольная, то ли зачет!

Гришка вздохнул: «Эх, скорее бы вечер…»

Что случится вечером, он и сам не знал, но отчего-то был уверен, что вечером непременно станет веселее.

Мама вернулась внезапно.

Так всегда бывает: ты ждешь-ждешь чего-нибудь, но именно в самый важный момент вдруг отвлечешься на что-то незначительное и пропустишь то, чего так нетерпеливо ждал весь день с самого утра.

Услышав, как в прихожей хлопнула дверь, Гришка опрометью кинулся туда, сшибая на пути стулья. Мама, промокшая и отчего-то пахнущая жухлой травой, аккуратно снимала сырые туфли, стараясь не наследить на чистом полу. Гришка, увидев ее, широко раскинул руки и ринулся к ней, закрыв глаза. Ему вдруг показалось, что он не видел маму целую вечность или даже больше. Однако мама его порыв не оценила:

– Эй-эй! Милый, постой, постой… Я вся промокла! Испачкаешься!

Она осторожно отстранила его, раскрыла зонтик и, поставив его сушиться на пол, подошла, улыбаясь, к сыну:

– Ну, вот теперь – здравствуй, сынок! Как дела?

Гришка пожал плечами и засопел носом:

– Никак… Скучно.

– Вот тебе раз, – мама опять светло улыбнулась и развела руками, – что ж, милый, тебе и заняться нечем?

– Нечем! – Гришка сердито насупился. – Танька все по телефону болтает, все время «алло да алло!», ты на работе, папа уехал… Тоска!

Мама весело рассмеялась:

– А ты знаешь что? Ты найди себе дело по сердцу, вот тебе и счастье будет! Вот увидишь, ты попробуй!

– Счастье? – Гришка озадаченно нахмурился. – Как это? Как это, счастье будет?

Мама развела руками и пожала плечами:

– Счастье? Так, сынок, бывает…

Она на мгновение задумалась, словно подбирая нужные слова:

– Понимаешь, если очень-очень долго чего-то ждешь, то, когда получаешь, счастье и наступает.

Гришка удивился:

– Точно?

– Ах ты, Фома неверующий… – усмехнулась мама. – Хотя кто его знает, может быть, не совсем так, но мне так кажется. Счастье – это здорово!

Гриша посерьезнел:

– Да? А какое оно, это твое счастье?

Мама ласково потрепала сына по кудрявой голове:

– Счастье? Мне кажется, что каждый человек хотя бы раз в жизни испытывал это чувство… Трудно сказать, какое оно! Знаешь, как будто душа поет, сердце выскакивает из груди, хочется прыгать от радости, орать что-то во все горло…

– Да? – Гришка удивленно хмыкнул. – Ничего себе! Это всегда так?

– Нет, – мама покачала головой и обняла его. – Не всегда, милый. Счастье – оно разное, потому и описать его трудно. Иногда оно тихое… Хочется спрятаться куда-нибудь и помолчать, прислушаться к себе, своему сердцу. А иногда плакать хочется от счастья – так переполняют тебя эмоции, что слезы льются ручьем. И это тоже счастье… Понятно?

– Угу, – мальчишка замолчал на минутку, словно переваривая только что услышанное, а потом нетерпеливо поднял голову и придирчиво взглянул на мать, которая, уже отправилась на кухню готовить ужин. – А когда?

– Что когда? – мама рассмеялась. – Это о чем ты спрашиваешь, а?

– А чего сразу смеешься? – рассердился Гришка. – Сама же сказала, что «счастье будет», вот и хочу понять, где и когда его искать.

Мама не успела ответить, потому что на кухню вошла дочь Татьяна. Гришка, увидев ее, насупился: «Вот противная, вечно не вовремя, сейчас воспитывать начнет, корчит из себя взрослую!»

И точно, заметив младшего братишку, Татьяна насмешливо хмыкнула:

– Ой, и он здесь… Мамуль, ну чего ты разрешаешь ему здесь болтаться? Он же мальчишка! Пусть пойдет порисует или полепит, пластилин же новый вчера купили.