– Ладно, всё обошлось, и то хорошо, – вставил своё слово Антошка.

На этом разговор о кухонном происшествии закончился, Василий забросил свою удочку, и рыбалка возобновилась.

По окончании ловли мы все вместе пошли от реки к городу. У первых домов распрощались, и каждый направился в свою сторону. Прежде чем расстаться, я на вечер пригласил новых друзей в гости. Гриша и Антошка отказались, сославшись на дела, а Василий сказал, что, может быть, и придёт.

Не знаю, что меня повело, только я сделал крюк, свернув в один переулок, в другой… Когда в отдалении уже показалась крыша «Таверны Кэт», возле одного из домов раздались налитые злостью неразборчивые крики и на середину проезда выбежал какой-то парень; ростом он был с Василия Камашова и примерно тех же лет, только в плечах поуже. Лицо его было красное, словно распаренное, а на левой щеке отчётливо виднелись бледные следы, явно оставшиеся от оплеухи. Кто-то, похоже, только что знатно отоварил его.

Из распахнутой калитки выскочил мужчина лет сорока.

– Придёшь домой, ещё получишь! – с ожесточением крикнул он вдогонку парню, грозя кулаком.

Мне подумалось, что это отец с сыном – очень уж они были похожи. И возрастной разницей соответствовали. В одном из окон дома показалось округлое девчоночье лицо. Расширив глаза, девочка возбуждённо смотрела на зрелище, происходившее на улице и скорее всего являвшееся продолжением событий, случившихся в самом доме.

– Приду, как же, ждите!

– Жрать захочешь, собака, придёшь, куда ты денешься!

– Сам ты пёс паршивый! – крикнул в ответ парень. И в свою очередь погрозил кулаком: – У-у, суки! Я как вырасту, всех вас удавлю! Вот увидите! Вы у меня попляшете!

Мужчина покачал головой и захлопнул за собой калитку; раздавшийся деревянный стук приглушил его слова.

Парень же, заметив мой взгляд, вспыхнул новой злобой.

– Чего уставился?! – негодующе воскликнул он, ступая ко мне. – В рожу захотел?

Посчитав за лучшее не отвечать, я отвернулся и прибавил шагу, чтобы поскорей уйти.

Под вечер Камаш пожаловал в нашу таверну, и я познакомил его с тётей Розой.

– О, какой у тебя хороший товарищ появился! – сказала тётушка, оценивающе глядя на Василия и сравнивая мою худобу с его ладной спортивной фигурой. – Ты ведь защитишь Максимку в случае чего? – спросила она, трогая меня за плечо и не отрывая взгляда от гостя.

– Обязательно, – сказал мой друг. – Я уже сказал кому надо; пусть только кто тронет Макса, будет иметь дело со мной.

Тётушка ласково потрепала его по голове, провела нас в таверновский зал и, усадив за один из столиков, лично подала нам чай и вкусные-превкусные пирожки с маковой начинкой.

За чаепитием я рассказал Василию о послерыбалочном происшествии, свидетелем которого стал.

– Это Шкворень со своим папашей, – презрительно проговорил он.

– Кто такой Шкворень?

– Шурка Терентьев с Марьинской улицы. Та ещё паскуда. У него двое дружков. Мы с ними давно воюем. Одному тебе лучше им не попадаться – могут насовать.

– В смысле?

– Морду могут набить. И карманы обчистить. Но я их всех троих скопом не боюсь.

– А что за девочка в доме Терентьевых?

– Сестра Шкворня. Груня. Отличная девуха. Братец против неё тьфу. Будет случай, познакомлю вас.

Через день я отправился к себе в Чукалино. Василий провожал меня до самой автостанции.

Я зашёл в салон автобуса и устроился на своём сиденье.

– Приезжай ещё! – донёсся голос моего нового друга.

– Обязательно приеду! – крикнул я в приоткрытое окно.

Жесточайшая летняя засуха самым неблагоприятным образом отразилась на финансовом положении нашего фермерского хозяйства, сделала нас, по сути, банкротами.

Я уже упоминал, что посевы выгорели, зерна мы намолотили меньше, чем посеяли, из-за чего даже кур на птицеферме и тех кормить стало нечем.

В течение осени и в начале зимы мы избавились от всего поголовья птицы, распродав её на ольмапольских рынках. Молодки ушли живьём, а взрослых несушек и петухов пришлось забивать и пускать через мясные прилавки.

Но это ещё полбеды. На отце висела крупная банковская задолженность, расплачиваться за которую было нечем. Деньги он брал в банке «Ольмазайм» на покупку зерноуборочного комбайна, сеялок с культиватором и ещё чего-то, надобного для полевых работ, надеясь вернуть заём с процентами выручкой от продажи урожая. Время платежей подошло, только рассчитываться было нечем. Банк грозил обратиться к коллекторам, а известно, какими жестокими способами они выколачивают денежки из людей, попавших в финансовую кабалу.

Кончилось, однако, тем, что долги наши выкупил фермер Мишка Шабалин. И в счёт их забрал все поля, которые отец обрабатывал – как арендуемые, так и принадлежавшие непосредственно нашему семейству. А также трактор, грузовую «Газель» и всю сельхозтехнику вместе с комбайном, будь он неладен.

К весне, кроме дома с приусадебным участком, старенького «Жигулёнка» шестой модели, коровы с телёнком и десятка кур, у нас ничего не осталось.

Некоторое время отец ещё хорохорился, говорил, что нам только бы до лета дотянуть, а там он у Никифорыча, своего старого дружбана, тоже фермера из соседнего села, возьмёт в долг десятка два поросят и займётся выращиванием свиней на откорм. С последующей продажей свинины на ольмапольских рынках.

– Два десятка – это для начала, – говорил родимый батюшка, закатывая глаза в новых мечтаниях. – На корм я в Калиновом болоте травы накошу – силос будем готовить. На одной траве, понятно, свиней не вырастишь. Но ничего, картошку ещё посадим – весь усад пустим под неё. Картошечка и пойдёт хрюшатам в качестве добавки. Кроме этого, тут уж ничего не поделаешь, фуражное зерно покупать придётся, потому что без зерна какой откорм?! Ну что же, купим. А потом настоящую свиноферму откроем. Вот и будем торговать. И свежим мясом, и окороками с бужениной. Пока же Матильдушка поможет продержаться.

Корова наша Матильда, и правда, удойная была и меньше полутора вёдер молока в сутки не давала, не считая двухмесячного сухостойного периода, предшествующего отёлу. Тёплое парное молоко я каждые утро и вечер пил – жирное такое, вкусное. Вдосталь было и сметаны, и творога, и сливочного масла.

Излишки продуктов опять же шли на ольмапольские рынки, а на денежки, вырученные от продажи, родители покупали тот минимум необходимых продуктов и вещей, которыми мы в тот скудный период обходились. Словом, бурёнка наша была настоящей кормилицей, без неё мы не знаю, что бы делали.

Так мы просуществовали осень и зиму и стали уже привыкать к новому образу жизни и крайней ограниченности в деньгах.

Отдельным чередом промелькивали, а когда и мучительно тянулись школьные уроки.

Домашние задания я почти не учил. Не было надобности. За исключением письменных работ. А меня часто вызывали к доске.

– Интересно слушать тебя, Максим Журавский, – говорили учителя. – Словно учебник читаешь. Хорошая у тебя память развилась. Берите с него пример, ребята – недавно только, в прошлом году, на одни тройки учился, а сейчас… Садись, Максимка, пять тебе!

Особенно забавными казались мне уроки английского, на котором я научился говорить лучше нашей престарелой англичанки Дэнны Артемьевны Синицыной. Чтобы не обескураживать её, мне специально приходилось допускать грамматические ошибки и коверкать произношение. Но как-то раз, сам не зная зачем, я начал излагать задание на безупречном южном британском диалекте. Учительница широко распахнула глаза и на минуту словно застыла.

– Максим, мне показалось или нет? – спросила она, приходя в себя.

– Что, Дэнна Артемьевна?

– Ну-ка ещё расскажи нам…

Я рассказал. Но с обычными искажениями.

– Значит, всё же показалось, – заключила Дэнна Артемьевна. – Ох, возраст! – Она знала ещё французский и немецкий языки, и я мог бы и на том и другом с ней говорить, и на многих других языках, которые с недавней поры прямо-таки теснились в моём сознании, но зачем лишний раз озадачивать старушку?