Слова о мудрости и доброте короля застыли у Кэм на языке. Дело не в доброте. Это всего лишь бизнес. Осознав, что из огня, похоже угодила в полымя, девушка сочла за лучшее ничего не говорить.

— Итак, как тебя зовут? Не могу же я обращаться к тебе „милочка“, — улыбнулась Ванда.

— Камилла.

— Нет, это имя не подходит, слишком длинное и сложное, рабыня должна появляться по первому зову господина, и зов этот должен быть коротким. Тебя будут звать Аль, если твой господин захочет дать тебе иное имя, ты примешь его с покорностью и благодарностью. Понятно? Но это я уже приступила к обучению, а ведь ты наверняка голодная? Пойдем на кухню, я прикажу тебя накормить и вымыть. Эти отбросы совсем не следили за тобой ведь так? Здесь начнется твоя новая жизнь, Аль. Здесь нет печатей и оков, но уйти до окончания обучения ты не сможешь. Тебя заберет отсюда твой новый господин, когда ты пройдешь обучение, и не волнуйся, кем бы он ни был, он будет лучше, чем Фиам и его сын.

Очень обнадеживает — подумала про себя Кэм, но вслух ничего не сказала.

Ее накормили и отвели в комнату для омовений. Ванда сама раздела ее и осмотрела.

— Ай-яй, как нехорошо, — проведя тонким пальцем по шрамам на спине Камиллы покачала головой Ванда. — Варвары, испортить такую кожу. Не волнуйся, Аль, я все исправлю. В моем доме есть не только маги огня, как Приам, хватает и лекарей, и чудотворцев. Они все исправят. Твоя кожа станет нежнее шелка, она будет дарить усладу очам и перстам твоего господина, и он никогда не узнает, что этот ужас покрывал всю твою спину.

Ванда сбросила свое покрывало, и Камилла смогла, наконец, ее рассмотреть. Золотистые волосы женщины были аккуратно свиты в косы и уложены на голове на подобии венца, миндалевидные почти черные глаза, ее можно было бы назвать неотразимой, если бы от нее не веяло холодом и злостью. Пухлые яркие губы, румянец на щеках, белоснежная кожа без единого изъяна, не женщина — картинка.

— Нравится? — улыбнулась Ванда, демонстративно повернулась, хвалясь своим идеальным телом. — Я сделаю тебя такой же, идеальной. Вот только работать нам предстоит не только и не столько с твоим телом, сколько с твоей головой. Видишь ли, ваши женщины очень плохо адаптируются к нашей жизни, их преследуют воспоминания, одолевают сожаления, тяготят мысли, это портит вас, как товар. А вот если очистить твою память, все будет просто замечательно. Но тебе не стоит волноваться по этому поводу, это не больно. В моем доме нет места боли, боль убивает любовь».

Боль убивает любовь. Камилла резко села в своей кровати. Похоже, каким-то чудом ей удалось уснуть. Она чувствовала себя разбитой и раздавленной, избитой и уничтоженной, но она все еще дышала и боли больше не было.

С трудом переставляя негнущиеся ноги, Кэм доковыляла до ванны, приняла теплый душ, смыла с себя ужас прошедшего дня. Одеваясь перед зеркалом, она непонимающе уставилась на свое отражение.

— Невеста Франкенштейна и та посимпатичнее была, — заключила она, рассматривая синяки и кровоподтёки по всему телу. — Впору идти побои снимать, только вот кому предъявить? Странно это все, слишком странно.

Лишившись последних сил, она упала в кровать и уснула, впервые за долгое время крепким сном без алкоголя и таблеток. И ей ничего не снилось. Не было ни воспоминаний про несуществующий мир и Моргана, ни терзаний из-за смерти напарника. Просто сон, глубокий и безмятежный.

Утром ее ждало очередное потрясение. Она просто делала себе тосты, ничего необычного, но вынимая горячий хлеб, она обожгла пальцы. С ней такого не случалось уже… лет семь, если не больше. Она не обжигалась, не царапалась, не ломала ногти.

— Черт, — засовывая горящие пальцы под струю холодной воды, выругалась Кэм. — Как такое возможно?

Потягивая кофе, Кэм смотрела в окно, тучи, повисшие над городом, обещали скорое наступление зимы, выпадет снег, земля замерзнет, как и вода. Воздух станет чище, наверное, можно сказать, кристаллизуется. И только на огонь зима никак не повлияет. На фоне размышлений о погоде, словно гром среди ясного неба в мозгу всплыло предупреждение Варика.

Защиты больше нет.

Со звоном выпала из рук чашка, горячий кофе уродливым коричневым пятном расползался по светлому кафелю кухни.

— Черт! — выругалась опять Кэм, порезав палец об осколок чашки. — Два раза за утро случилось то, к чему я стремилась последние семь лет. Похоже мой ангел-хранитель устал от меня и взял отпуск!

Но это было лишь начало. По дороге на работу она подвернул ногу. Едва она успела переступить порог, как ее вызвал к себе капитан и сообщил, что через неделю ей предстоит тест на подтверждение звания и порекомендовал усиленно тренироваться, отложив прочие дела, кроме рабочих.

Подвижек ни по одному из дел не было и Кэм решила передохнуть и подумать во время тренировки, раньше ей это всегда помогало расслабиться и сосредоточиться, но не теперь. Первый же удар по груше отозвался тупой болью в плече, списав это на неудачный замах, девушка ударила еще раз и поморщилась от боли. Что-то было явно не так, как обычно. Задуматься она об этом не успела, один из ребят предложил Камилле выйти на ринг. Она с легкостью согласилась. Но уже пропустив два первых удара, пожалела об этом. Раньше, даже если кто-то и пробивался сквозь ее оборону, то она чувствовала лишь легкий толчок, секундное неудобство, но сегодня, она ощутила не просто удар противника, она почувствовала, всю силу вложенную в этот удар, он прошелся ей по ребрам каждой костяшкой своей руки, от чего кости, казалось, едва не треснули. Охваченный азартом противник не обратил внимания на ее замешательство и продолжил атаковать. Она продержалась еще минуту, но после этого пропустила мощнейший удар в челюсть и упала на маты без сознания.

Когда Кэм открыла глаза, над ней стояло человек шесть, все, кто был в этот момент в зале.

— Эй, ты в порядке, Кэм? — спросил ее противник по рингу. — Что-то ты сегодня не в форме. Ты прости, что я так тебя приложил, я же не мог подумать, что…

— Все нормально. Не мой день просто. Вот с утра как-то не задалось, — успокоила его девушка, чувствуя, как наливается синяк на щеке, как опухают ребра. — Пойду-ка я лучше за столом посижу, бумажки поперекладываю. Завтра приду в норму и накостыляю тебе.

Но ни завтра, ни послезавтра, ни даже через неделю, она не пришла в норму, но это было потом, а сейчас Кэм просто переоделась и села за свой стол. Пустующий стул напротив, сразу заставил ее забыть о своих мелких неприятностях. Она все еще очень остро чувствовала, что потеряла что-то очень важное, кого-то очень нужного, но было уже слишком поздно, она не могла вернуть время вспять. Нужно научиться жить с этой дырой в области сердца. Просто жить: есть, пить, ходить на работу, встречаться с Робертом. Даниэль хотел бы этого, наверное. Призывно зазвонил телефон. Роберт. Она подняла трубку и услышала массу слов о том, как он волновался, как собирался бросить все и приехать, как его задержали на работе. Она рассеянно слушала, понимая, что ей все это безразлично. Он хотел встретить ее, поздравить с прошедшим праздником, но она отказалась, сославшись на занятость. Пообещав перезвонить, она отключила телефон. Но работать так и не получилось. Шеф заметил ее пустой взгляд и выпроводил домой, приказав не появляться, пока она не придет в себя. Ей дали отпуск. На неделю. До самой переэкзаменовки.

Вернувшись в свою квартирку, Кэм устроилась на кровати, включила телевизор и задумалась. Прислушиваясь к своим ощущениям, она готова была признать, что внутри нее что-то испортилось, сломалось, исчезло, перестало существовать. Если раньше она была несгибаема и непреклонна, то теперь этот стержень больше ее не поддерживал. Она перестала быть собой. Ей хотелось спрятаться под одеяло и рыдать, пока не закончатся слезы. Нужно было наверстывать упущенное. Она не оплакала мать, пыталась сдерживать слезы когда терпела унижения из-за Джека, а после попытки самоубийства и возвращения вообще словно окаменела. А теперь еще и Варик. Эти сдерживаемые долгие годы слезы рвались на свет. И не было больше сил игнорировать их настойчивую потребность. Говорят, что это приносит облегчение. Она еще сопротивлялась некоторое время, но потом слезы просто потекли по щекам, оставляя соленые дорожки. Одна. Две. Нескончаемый поток давно сдерживаемых эмоций. Давно забытой боли.