— Что, если эта наша последняя ночь на земле? — Кроули спрашивает, наконец, то, о чем боялся спросить. О чем думал. О чем он думает прямо сейчас. Это временная игра. Временные петли. Как бы то ни было, ты все равно возвращаешься к этому. К стандарту.

— Не будь глупым, Кроули, мы справимся.

Не будь глупым, Кроули, черт побери, я пытаюсь, но рядом с тобой — не могу.

— Мы, — вторит он, и у него в груди что-то разбивается. Будто бы скорлупа. Что-то, о чем бы он не хотел думать.

мы были всегда.

бесконечное количество времени были мы.

— Ты выглядишь запугано, дорогой, — Азирафель подмечает, и осматривает его с ног до головы. Пытается выцепить причину, но нет, милый, нет, она глубже, чем ты можешь вообразить, её не вижу даже я. И никогда не видел.

— Может быть, это усталость, которую сможет исправить какой-нибудь солодовый виски, — Кроули ощущает, как у него болит кожа от того, как уголки губ ползут вверх для кривой усмешки. Будто бы кто-то рвет ему кожу. Это вес фальши на его лице. — Да, однозначно.

— Кроули, — Азирафель кладет руку на его плечо, и Кроули замирает.

Так, как замирает секундная стрелка в поломанных часах. Как пешеход замирает за секунду до того, как его сбивает машина. Эта секунда, в которой ты замираешь и переосмысливаешь все. Каждый миг своей жизни. Так проходит жизнь.

Расскажи мне о том моменте, где начинается жизнь и закачивается существование. Открой мне его.

— У нас ведь есть ещё время. Какое-то время. Некоторые часы…

за секунду до смерти.

у нас есть рай на полчаса, да, Азирафель, он есть, ты прав…

так позволь мне, умоляю, позволь.

— Есть, — Кроули в ответ хрипит.

Он перехватывает чужую руку, сжимая в своей. Так, как мать хватает за плечи ребенка, которого не видела годы. Годы, в которых он был без вести пропавшим. Так берет за руку Кроули. Отчаянно, остервенело, умоляюще.

умоляю, скажи мне, что я не сплю.

разбуди во мне меня.

открой мне глаза.

открой меня.

я знаю, так можешь только ты.

допусти меня.

— Нам надо что-то с этим сделать, — Азирафель повторяет те самые слова, которые недавно вызывали в Кроули перепады давления, галлюцинации, навязчивые мысли. Так происходит бредовое состояние. Так ощущал себя Кроули. Между явью и сном — вот то место, где происходит их реальность.

— Надо.

Черт возьми, катастрофически надо.

К Дьяволу эту гребаную дистанцию, пускай сделает с ней, что захочет, Кроули ощущает дыхание Азирафеля на своей шее.

к черту мир, к черту рай, к черту ад.

к черту. все это к черту.

Несколько часов до смерти, у них есть то, чего они хотели все свое существование бок о бок. Есть то, о чем не смели просить, но то, о чем смело мечтали, не давая себе допустить мысли о реальной возможности.

— Что бы ты загадал у падающей звезды, Кроули? Те звезды, которые ты создавал. Если она упадет — твоя звезда — что ты загадаешь?

Тебя.

только тебя, мне больше нечего желать.

Самое странное здесь то, что эти слова он все-таки произносит вслух. Хрипло, низко и шепотом — он говорит их, и ими на протяжении ещё какого-то времени звенит вся тишина. Напряженная и сжатая, он слышит свой голос в ней. Видит в глазах Азирафеля, слышит в воздухе.

И сам пугается своих слов.

Только пойми меня правильно, умоляю, только пойми. И дай мне доступ к себе. Я сделаю то, чего мы оба хотели, за что сражались столько времени. Только позволь мне.

Вот губы Азирафеля — розовые, мягкие, теплые. В такой малой дистанции, что держать её просто неприлично. Либо отталкивай, либо примкни. Сделай свой последний выбор.

Тот выбор, который ты в действительности можешь сделать.

— Сколько падает звезда?

— Пока не сгорает.

черт возьми, и я сгорю вместе с ней. прямо сейчас.

дай мне.

позволь.

— И я люблю тебя. И буду любить, пока не сгорю.

Взгляд Азирафеля — ответный и понимающий. Принимающий.

Нет места, где Кроули бы вписался. Есть человек, который его принимает. Некий ангел. Некое сверх-существо с точно такими же заморочками, как у него самого.

Падают не звезды. Это горящий космический мусор, который просто совершает свой полет. Первый и последний от пункта а, до пункта в. А между ним есть мы.

Дай сюда свои руки.

Вот губы Азирафеля — действительно мягкие и теплые, податливые. Этот рот, который рисует невероятные улыбки.

Какой цвет получится?

Цвет боли?

Губы Кроули не сгорают. Их губы соприкасаются, отдаляются на секунду и снова — соприкасаются. Влажные, теплые, они стремятся к друг другу так же, как и сейчас жмутся друг к другу их тела. Ближе и сильнее. Руки Кроули — которые он себе не выбирал — скользят по спине, рукам, плечам и возвращаются опять к спине, чтобы вцепиться. Вцепиться с такой силой, с которой вцепляются друг в друга падающие люди. Коснуться тепла за секунду до смерти.

Вот его руки — такие голодные и жадные. Они на его спине, они прижимают ближе. Они хотят больше, и Кроули лишь рвано выдыхает в поцелуй. То, как соприкасаются их губы, как они танцуют — это самый чувственный танец.

Танец их тел, их губ, их сердец.

Азирафель и вправду — другой.

Цвет, который рождается при слиянии некого очень наглого и светлого ангела и некого очень возбужденного трепещущего демона — цвет чувственности.

Чувственность — это то, что находится между страстью и нежностью. Вот что рождается, если смешать эти два чувства. Вот что конкретно порождают их тела, их сущности, их губы.

Так происходит рождение чего-то прекрасного.

Они отдаляются, кажется, одновременно, и это происходит ровно на несколько миллиметров. Кроули по-прежнему ощущает его дыхание на своих губах. Рваное, оно пахнет шоколадом — какао, проще говоря. Ещё чем-то — крепко, жгуче. Это все умещается в нем, на его губах. Это его вкус.

Какао с коньяком. С виски.

Ласка с желанием. С рвущим, разрывающем желанием к большему.

Зрачки Кроули — расширяются. Его дыхание сбивается окончательно, и он опирается о стену ещё сильнее, ещё больше вдавливая угол косяка меж своих лопаток.

Азирафель смотрит ему в глаза и разлом меж пространством окончательно трескается. Есть две стороны, и они — меж.

Они — граница. Они центр смешения оттенков.

Они — понятие цвета как такового.

Белый.

безграничный белый цвет.

— И что мы будем с этим делать?

Расскажи мне. Расскажи мне об этом. Дай мне понять, что я должен делать. Что ты хочешь, чтобы я сделал. Я сделаю. Безусловно, я сделаю.

Голос Кроули ползет по коже как змея. Пробегает мурашками, и Азирафелю всех сил стоит то, чтобы не вздрогнуть. К Кроули тянуло, тянет и будет тянуть. Даже в этот момент, когда он в его руках — им обоим мало.

Ангел и демон, смешание двух сущностней — так врезаются самолеты.

Горит пламя, бушуют искры, кто-то умирает.

прекрасно.

красивая смерть. ужасающе-болезненная.

Только тут почти нет боли. Почти. Только нытье в груди, только дрожь в сердце, только ты и я, мои руки и твое тело — вот что хотела сказать нам Богиня.

никакой непостижимости. только мы.

мы были всегда.

Нечего тут делать. Всё давно было прописано, всё было продумано.

Когда Азирафель подается вперед, вылавливая для себя поцелуй. Когда Кроули сдавленно стонет, когда его руки сцепляются каменной хваткой за чужой спиной — так поезд сходит с рельс. Это чувство сейчас испытывает Кроули. Без названия и истинного существа, оно разжигает в Кроули то, что он в будущем назовет притяжением.

Первое чувство, которому он даст имя.

Поезд, сошедший с рельс — притяжение наших тел.

Черт возьми, это же ужасающе. Поистине ужасающе.

Под ладонью Азирафеля бьется чужое сердце. Которому вовсе не обязательно биться. Оно бьется для него. Этот танец ритма моего сердца — для тебя.

ты слышишь?

Расскажи мне о том, что ты слышишь. Расскажи мне.

Расскажи мне себя, черт тебя дери.