Если космос располагает безграничным запасом времени, это не просто означает, что может произойти всё, что угодно. Это означает, что всё когда-нибудь действительно произойдет.

Эрленд Лу

На улице достаточно темно для того, чтобы не видеть лица собеседника. Кроули бы в действительности предпочел бы никого не видеть, но он видит. Вот он — рядом. Его рот и глаза. Рот, говорящий те вещи, которые Кроули не хочет слышать. Он часто говорит такие вещи. Глаза, которые смотрят на него — на него, уставшего, обессиленного, без желаний и стремлений.

Кроули видит, потому что он не человек, и он способен на то, что человеческое тело делать не может. Будто у его тела был выбор.

Вот его тело — слепленное из материи, специально для него. Было ли оно чьим-то раньше? По какому принципу оно создавалось? Почему его тело такое? Он его не выбирал, и не то чтобы он мог считать его неправильным, но, все-таки.

Как это работает?

Вот его длинные ноги — они вытягиваются. Его тонкие руки и длинные ловкие пальцы, которые цепляются за торчащую из бутылки пробку и вытаскивают её. Вот его профиль — немного загнутый у переносицы нос. Его губы. Его скулы — такие острые, что о них можно было бы порезаться. Его едва щетинистый подбородок.

Кроули не бреется за ненадобностью — волосы просто не растут, потому что он не хочет. Но на его щеках и подбородке всегда легкая неприятная щетина.

Это работает на два фронта. Поцелуи в шею всегда волшебные, в губы — колет, кожа раздражается и партнеру придется использовать что-нибудь увлажняющее. Поэтому никто с Кроули не целуется.

Кроули целоваться не любит.

Это что-то вроде иголок у дикобраза или ежа.

Просто не лезь ко мне, и я не сделаю тебе ничего.

И, в конце концов, вот его напряженная спина и плечи. О них можно разбить кирпич или чью-то голову.

не лезь, и никто ничего не разобьет.

Пробка закатывается под скамейку, а Кроули делает один большой глоток. Он морщится и вытирает рот рукой. Нет необходимости в дорогом вине, потому что он может пить даже бензин, и он будет иметь вкус изысканного дорогого вина, которое уже не продают.

Это всё — формальности.

То, как Азирафель принимает бутылку, то, как они соприкасаются пальцами — это формальность.

Так обычно происходит жест вежливости. Так тебя целует в щеку дальний родственник, колет щетиной и ты морщишься.

Поцелуи в шею с щетиной — приятные.

Кроули так кто-то говорил. Мужчина или женщина — он не помнит. Он так не уверен в том, что ему это не приснилось. Ему часто снится то, что ему что-то говорят.

Кроули любит спать, потому что там он иногда разговаривает с Азирафелем, и он говорит ему то, что больше всего мечтает услышать Кроули.

и то, что боится.

В любом случае, после произошедшего он хочет спать неделю и не слышать ничего.

Между ними лежит коробка. Это всё — просто формальность.

Убитый подавленный голос Кроули тоже — формальность. Формальность прикрытая тем, будто бы он мог чувствовать.

Может, и в самом деле мог. Может, и нет. Он не знает. Чувства, которые растут из его начала не имеют названий. Они — безымянные. Кроули ими не интересуется. Куда больше интереса он проявляет к своим цветам.

Они говорят о своей стороне. Эта тема проскакивает второй раз за сутки, и это то, что заставляет Кроули ощутить какое-то странное напряжение в груди. Так ощущается горечь от не самого приятного продукта в глотке. Вот что примерно он сейчас ощущает. Такое чувство вызывает желание залезть в свое горло по локоть в попытке выскребсти это.

Кроули смотрит на свои руки. Вот его пальцы — достаточно длинные для того, чтобы он смог достать через рот до этого чувства.

Он сжимает и разжимает их в кулак. Моргает. И забывает об этом.

Азирафель опять осекается о той, своей стороне.

нет у нас своего, есть только я и ты, наше существо, мои и твои руки, твои и мои гу… черт, нет, нет. нет, это не об этом. это никогда и не было об этом.

Кроули говорит — это формальности. На самом деле, он не хочет ничего говорить. Вообще. Так ощущается примерно то, как человека переезжает фура. Вот что конкретно ощущает сейчас Кроули. Так чувствуется это безымянное чувство из его начала. Или существа. Или конечного. Кроули не знает. Не хочет знать.

Ему Азирафеля иногда хочется перешить. Переиначить.

Сделать к нему добрее, честнее. Заставить переосмыслить некоторые вещи.

блять, нет, о чем ты думаешь, ты не должен думать о таком. это странно. это ненормально. ты — ненормален.

Кроули стучит каблуком кожаных туфель по асфальту.

Они кожаные. Из настоящей змеиной кожи. Такую же могут содрать с него там, под землей. Они могут заставить его страдать, ненавидеть своё существо, каждую клеточку своего тела, каждый атом.

Вот что они могут сделать из него.

Чудесные кожаные туфли. Могут сделать отбивные из его мяса. Замариновать печень и сердце. Так много можно сделать из него там, внизу.

Кроули не думает об этом, потому что это — формальности.

из меня бы вышла отличная кожаная куртка.

Их сторона — это то, как выглядит звездопад. Отчаянно и красиво.

Землетрясение — это всего-то оргазм планеты. То, как почва под ногами трещит и дрожит, ломается, расходится.

Это то, что происходит внутри Кроули, когда Азирафель смотрит на него, пока делает глоток вина. Он все равно пытается не сводить с него взгляда.

Атомы в нём сходятся и расходятся. Все в нем дрожит и трещит. Кажется, что он сам вот-вот разойдется по швам.

Там, под землей — его разорвут на части.

Кроули качает головой, принимая бутылку. На этот раз их пальцы не соприкасаются, и это то, что подмечает про себя Кроули с горьким осточертевшим ему чувством. Это ощущение горечи. Так чувствуется разлука матери и ребенка. Вот что примерно сейчас ощущает Кроули.

Его чувства — симбиоз связи ада и рая.

Потому что сам он такой симбиоз.

Это его разрывает на части. Его сознание и существо. У него нет места и цели. Большую часть времени оно просто в истерике мечется по вселенной, возвращается к Кроули, сводит его с ума и снова уходит.

У Кроули нет места. Его никогда и не было.

Он не вписывается никуда. А ещё он непрощаем.

Кроули передает ему бутылку. Они соприкасаются — так происходит смешание цветов.

Красный и белый. Желтая охра и титановые белила. Сиена жженая и желтый.

Так много есть сочетаний цветов, которые порождают новые цвета. По такому принципу работает деторождение. Два человека создают ещё что-то прекрасное, то, что перенимает черты их двоих.

Можно получить розовый, бордовый, цвет авокадо.

А что можно получить, еcли смешать ангела и демона?

Радиационный распад? Биохимический взрыв? Какой цвет получится?

Цвет человеческой крови? Цвет беды? Цвет разлада, траура и ужаса?

Что там — за границей их слияния, смешения? Что выйдет в итоге?

Кроули об этом не думает, потому что это больше, чем формальность.

мои губы и твои — так происходит утопление демона в святой воде.

Кроули прекрасно известно, как реагирует его сущность на все святое. Их соприкосновение — это так попадает капля святой воды на пиджак. Что там, за границей большего, что таится в очертании их тел, объятий и переплетенных пальцев? Какой там цвет?

цвет горя?

цвет утраты?

какого ты цвета, азирафель?

Понимаете, о таком не спрашивают. Вы же не можете просто так сказать, что Вы — красный, и Вам необходимо найти жженую сиену для получения бордо только потому, что бордо — любимый цвет Вашей мамы? По той же причине так же сделать не может Кроули.

И нет у него никакой мамы, которая бы любила бордо.

Господь Бог был, но тот любит веселье и странные азартные игры без правил, точнее — с ними, но о них никто не говорит, поэтому и принято считать, что их нет.

Ещё есть Сатана. Любит ли он бордо? Он любит жгучий виски и то, как капли воды танцуют на раскаленных углях.