начало и конец. драка и тишина. вопль и шепот. ты и я. начало и конец. часть одного целого.

что там, меж ними?

я хочу найти там твою руку.

дай мне свою руку.

Кроули задыхается. Это кислородное голодание. Это то, что — чисто в теории — не может с ним происходить. Но с Азирафелем он не дышит слишком часто. Ему не нужно дыхание, потому что ему хватает воображения — чего-то отдельного от него.

Кроули громко дышит ртом. Так дышат люди, когда во время секса меняют позу. Такое дыхание после километрового бега. Это почти одно и то же.

Я слишком быстр для тебя, но как насчет пробежаться? Километр до конца земли, и ещё километр — до Альфа-Центавры? Давай перестанем существовать здесь, давай останемся двумя сущностными. Ты и я.

Неважно то, буду я слишком быстрым или нет, я не выпущу твоей руки, я не дам тебе отстать.

Вот их тела — они их не выбирали. Как Кроули не выбирал твердые перекатывающиеся мышцы в худощавым теле под кожей, так и Азирафель не выбирал намного более мягкое и теплое, чем у него, тело. Его руки — он знает, что когда он напрягается, можно прощупать бицепсы.

Иногда на Кроули смотрели. В очередях магазинов и в парке. В библиотеке и на пешеходном переходе. Смотрели так, как сейчас на Азирафеля смотрит Кроули.

будто бы он его раздевает глазами.

будто бы он хочет это сделать больше всего на свете.

Это формальности.

Как Кроули прислоняется бедром к двери, брякает ключами и открывает дверь. Как они заходят внутрь и не снимают ни обуви, ни верхней одежды. Так же, как Кроули не снимает свои очки.

Меньше всего ему хочется их снять, чтобы Азирафель увидел все. Всю историю. Всю его биографию. О таком не рассказывают. Это стыдно. Кроули не хочет впускать его во что-то настолько порочное, как его глаза в данный момент. В конкретно этот промежуток времени.

Больше всего Кроули боится, что в один момент Азирафель их с него снимет, а в Кроули не будет сил для того, чтобы чудеснуть их себе обратно. Просто не сможет. Он так много не может рядом с ним.

Это нечестно, Дьявол, абсолютно точно не честно.

я это уже проходил. да. конечно.

я наркоман, твое дыхание наркотик, ты — зависимость.

где-то меж этими понятиями и существует вечность. так это работает. или работало.

Кроули кажется, что он сходит с ума. Он ни в чем не уверен.

Те яблоки в Эдемском саду. Те красные яблоки — цвета любви, похоти и СПИДа — расскажи, не имел ты ничего общего с ними?

Любовь и СПИД. Вот о чем это было. Вот о чем неплохо было бы предупредить. Будто то предупреждение могло остановить его.

Кроули что-то внутри предупреждает о том, что нужно держать дистанцию. Вот она — метр. Обычное расстояние между ними. Правильное. Или нет? Никто не знает.

Вот эта дистанция — и вот сокращение. Это то, как люди позволяют себе больше, чем возможно. Чем нужно. То, что ощущает сейчас Кроули — излишек. Избыток.

Плодородие.

Те яблоки в Эдемском саду,

помнишь ли ты их вкус, Кроули?

Предупреждение специально для него — не трогай дистанцию.

Разве же это не смешно? Разве это не провокация?

Вывесить предупреждение об этой дистанции и оставить их одних в этой бетонной серой коробке?

Не логично было бы отправить Азирафеля на Луну? Марс? Так много планет, куда бы его можно было бы отправить, и это предупреждение имело бы смысл.

Его руки тянутся к телу. Ищут свое правильное место, и вот оно — рядом.

Разве же это не смешно?

Вот так издевается Богиня. Она делала это там, в Эдемском саду, издеваясь над людьми, почему бы ей не поиздеваться сейчас над одним старым и очень уставшим змием?

Вот Азирафель — его тело. Мягкое и теплое. Его никто не выбирал, и оно другое. Совершенно полностью отличается от тела Кроули.

Мягкое и упругое. Теплое и бледное.

Такие тела специально создают для того, чтобы их трогали, мяли, целовали.

Вот оно — тело Азирафеля. Созданное специально для рук Кроули.

И после этого Богиня такая: «хэй, держи дистанцию».

Что, черт возьми, за дистанция. Я понятия не имею о ней ничего, а знаешь, о чем имею? О звуке твоих шагов, о нажиме пальцев на обложку книги, о том, как твои губы касаются фарфора белой чашки. Вот что я знаю.

Не хочешь рассказать мне немного больше?

Расскажи мне о том, как прогибается твоя спина. Как локти утопают в мягкости одеяла и подушек. Расскажи мне о том, как покрывается испариной твоя шея.

Расскажи мне о своих возможностях. О своих желаниях.

расскажи мне.

Кроули выдыхает. Выдыхает так, что это дыхание касается кожи Азирафеля. А потом он делает шаг вперед, и все исчезает. Он проходит мимо. Вот его спина — ровная. Его плечи — расправленные. Им можно было бы замерять то, насколько ровно положили штукатурку на Вашу стену при ремонте.

Измерить ровность.

Кроули вот — идеально-ровный.

а ты, Азирафель?

расскажи мне о том, как тела сплетаются в самом прекрасном и грязном танце. расскажи мне.

покажи мне.

позволь мне показать тебе.

только разреши.

все звезды и все миры этой вселенной, все планеты и космические тела — я достану их всех до единого и сделаю из них гирлянду, чтобы украсить окна твоей комнаты (кстати, где ты будешь теперь, Азирафель?), если ты только этого захочешь.

захоти чего угодно.

я сделаю это для тебя.

— Нам надо что-то с этим сделать.

Голос Азирафеля спокойный и равномерный. Такой голос приятно слышать по утру, когда только просыпаешься. Такой голос хотел бы слышать Кроули, когда просыпается.

Нам надо что-то сделать с твоими спутанными волосами, с твоими мутными глазами, с тем, как затекла твоя рука.

Нам надо что-то сделать немедленно прямо здесь и сейчас с этим.

С этой недосказанностью, напряжением и страхом стать ближе.

Мы так долго друг друга боялись, надо с этим что-то сделать.

Что?

Кроули не знает. Не имеет даже ни единой мысли. Он думал об этом одно время так много, что просто забыл. Любая ложь превратится в правду, если долго её повторять. Любая ценность затирается, если циклично крутить её в своей голове.

скажи мне, Азирафель, что мы должны делать.

все что угодно — я сделаю для тебя.

дай мне свои руки.

Кроули хочется сказать: «мы столько времени дрались сами с собой».

И тут же он думает: «а и правда, сколько? Сколько времени прошло? Сколько бесконечностей успело затеряться меж ними?» Кроули хочет расцеловать каждую из них.

Кроули заглядывает в свою спальню. Пустую и холодную. Тут есть только кровать, тумба и… лампа?… Лампа на потолке считается?

Его кровать широкая — очень широкая. Постельное белье на ней чистое, но съерзанное все. Мятое. Подушка, в которую Кроули утыкался носом, когда двигался в свой кулак, думая о том, что конкретно они могли бы сделать прямо здесь и сейчас, прямо на этой кровати.

Кроули качает головой и отводит от нее взгляд. Он не хочет думать о конкретике. Это все лишь формальность.

Эта кровать — формальность. Им не нужно спать. Определено точно, никто из них даже не думает о том, чтобы лечь и заснуть. Кровать одна.

Одна кровать.

И это не проблема.

Проблема конкретно в том, что им нужно сделать.

Что?

Расскажи мне. Откройся. Позволь мне это сделать. Вот мои руки — для тебя. Твоё тело — для моих рук. Единственное правильное место для моих губ — это твой сгиб меж плечом и шеей.

дай мне найти свое место.

— Сделать что? — наконец, спрашивает Кроули, когда отлипает взглядом от кровати. Большой и смятой. На которой он знает каждый залом, складку и вмятину. Я хочу точно так же выучить твое тело, Азирафель, заучить каждую морщинку, изгиб, какова твоя мягкость, как сильно я могу сжать тебя в своих руках, и смогу ли я уткнуться в твои мелово-белые волосы, пока буду к тебе так близок, как никто и никогда?

стой. блять. нет. не думай. не. не думай. ты не должен об этом думать. ты никогда не должен был об этом думать, глупый змей.