глупый. глупый. глупый. ты — глупый.
— С предсказанием, — Азирафель оглядывает его квартиру. Пытается заглянуть со своего места в каждую комнату. Изучить Кроули. Изучить его Кроули. Узнать что-то новое. Чего-то, чего он не знал. Но едва ли бы он смог по вмятине на подушке определить, что туда утыкалось лицо Кроули, пока….впрочем, мы говорили уже об этом. Чисто в теории — он бы смог. Все здесь носит память. Но Азирафель не хочет вмешиваться настолько глубоко без разрешения Кроули.
я разрешаю тебе. все что угодно. разрешаю. поцелуй меня, растерзай или убей — я согласен на все, если там будут твои руки.
— Ага, — соглашается Кроули и поворачивается к нему. Он застывает у прохода в свою спальную. все хранит память. дашь моей кровати новое воспоминание, пожалуйста? — У тебя есть идеи?
Конечно.
Конечно у Азирафеля есть идеи. У него всегда есть идеи. Насчет всего.
что касательно идей о моей кровати? что мы бы могли там сделать?
мне не нужен секс, ты знаешь, никому из нас он не нужен, но я хочу.
очень хочу.
мне плохо от этого желания.
Азирафель кивает. Говорит:
— Я думал сначала о выборе стороны, знаешь. В этом есть смысл, но… Но глупо было бы ей писать о таком, учитывая, что этот выбор сделан за нас.
Кроули молча соглашается.
Выбор, который они не выбирали. Решение, которое не принимали.
ты и я, наши тела и сущности — вот чего хотела богиня.
так о какой, черт тебя дери, дистанции ты говорила все это время?
Кроули смотрит на него. Оглядывает. Пожирает глазами. Его дыхание тяжелое и учащенное. Если бы он мог видеть себя, он бы немедленно попытался закрыть свои глаза, потому что его зрачки увеличиваются.
Так выглядит зверь в одной клетке с добычей. Томительное ожидание — лучший соус к блюду.
— Может речь о нашем… виде? — Азирафель идет вперед, оглядывая висящие картины.
Дом Кроули — выставочный зал.
Вот тут картины, вот тут статуи, а вот главный экспонат — возбужденный, сходящий с ума Кроули. Вот он — его тяжело вздымающаяся грудь, испарина на затылке, дрожь в пальцах. Главная картина. Главная скульптура. Чертовски сложно отвести взгляд.
Вот шаги Азирафеля — ближе. Они не широкие, они размеренные. Иногда очень сложно посмотреть на себя со стороны, но Азирафель это всегда делал превосходно. Он знает, как себя вести.
Что насчет Кроули?
Кроули о другом. Он знает, безусловно знает, он живет вечность, он знает все. Умеет ли? Только если мы не говорим об Азирафеле, а мы говорим, поэтому нет, не умеет. И никогда не умел.
— Виде, — вторит ему Кроули, кивает головой и нихрена, абсолютно нихрена не понимает. Не может понять. Его мозг — содержащий один триллион клеток, включая сто миллиардов нейронов — не способен породить сейчас хоть одну связную мысль. Его мозг — невероятная сложная система — прокатывает в его сознании одну и ту же мысль: позволь мне, умоляю, ради Дьявола и Богини, позволь мне показать тебе то, как встречаются две сущности.
Противоположные сущности.
Ангел и демон.
Какой цвет получится? Сожжет ли это меня? Убьет? Какой цвет получится?
Цвет ожогов самой тяжелой степени?
Вот какой цвет, Азирафель, ответь мне, ты же знаешь, знаешь буквально все.
Позволь мне узнать этот цвет, разлить его меж стен мелово-белого — цвета твоего голоса и взгляда. И дай стенам моей квартиры запомнить тебя. Влейся в их память. Дай им помнить себя так, как тебя помню я.
позволь нам.
— Каком виде? — все-таки спрашивает Кроули, опираясь спиной о косяк так, что меж лопаток ноет. Он складывает руки на груди.
О виде моего нездорового желания.
О виде меня, как бессознательного животного.
животные выше этого.
Я — новая ветвь деградация. Вот кто я, черт тебя дери, ты знала, что создавала.
— Нашем. То, как мы выглядим.
Ты выглядишь безупречно.
А я как осиновый лист, который вот-вот оторвется к хреновой матери. Куда меня унесет ветром сознания — понятия не имею. Надеюсь, это меня не убьет.
Если что-то и должно меня убить, то только твои руки. Дай им замучить меня, довести до бессознательного, дай мне увидеть цвет наслаждения.
открой мне глаза, Азирафель.
Тишина стоит такая, что каждый шаг Азирафеля эхом отдается в черепной коробке Кроули. Звучно и ритмично. Он незаметно цепляется за свой же тонкий пуловер, лишь бы хоть чем-то занять свои руки. Его мышцы напряжены. Каждая. Все. До предела.
— Как думаешь, что с нами сделают? — Азирафель подходит так близко, что Кроули слышит то, как он пахнет. Весь и полностью — он пахнет невозможным. Непостижимым. Свободой и выбором. Он пахнет так, как никогда не пах Кроули. Даже в те времена, когда создавал звезды. — С нами же что-то сделают?
Лучше бы тебе подумать о том, что я могу сделать с тобой прямо здесь, прямо сейчас, моими руками.
только позволь мне.
я сделаю все, что угодно.
я готов переломать собственные крылья, если ты того захочешь.
позволь мне хотеть тебя ещё больше, только коснувшись твоей кожи.
твоей кожи, что богиня создавала специально для моих рук.
мы же идеально…
— Сделают. И вряд ли это будет что-то интересное. Падение для тебя слишком скучно, а меня, ну, ох, знаешь — у них плохо с воображением. Может, проткнут меня чем-нибудь, или четвертуют, или даже…
— Кроули, — Азирафель хмурится. — Почему, черт возьми ты вообще думаешь о таком.
— О том, что у них плохо с воображением?
— Кроули. — Снова. На этот раз четче, сильнее, ударнее.
мне мучительно слышать свое имя твоим голосом. я не могу. не выдерживаю. моим рукам нет места здесь. они тянутся к тебе. дай им обрести смысл, значимость и место. дай. позволь. прошу тебя.
— Нет.
— Да, — тянет Кроули, хмурится. — Я знаю, как это работает. Как мы работаем. Я не просто предатель, я — проебатель. Я тот, кто перепутал антихриста. Я в этом виноват.
Азирафель прикрывает глаза и тяжело выдыхает.
— Хватит говорить о таком. Они не сделают этого.
— Откуда тебе знать? — хмыкает Кроули, его это всё забавляет: простор фантазий о том, что конкретно с ним могут сделать. — В любом случае, понятно, что это будет что-то скучное. Самое скучное и абсолютное уничтожение демона за всю историю уничтожения демонов. Это довольно унизительно, ну, зна..
— Святая вода? Ты говоришь про неё?
— Ага. О большем и думать не придется, у них с этим туго — с думать.
Азирафель кивает. Его губы плотно сжаты в одну линию. Он хмурится. Взгляд Кроули следит за каждой его морщинкой, за каждой эмоцией так, как хищник следит за траекторией движения своей жертвы. Только двинься, только сделай шаг — я разорву тебя. Руками и ртом. Я сделаю столько всего, что ты забудешь все, кроме моего имени.
— Кажется, я понимаю, — на выдохе говорит Азирафель и поднимает взгляд на Кроули.
— О, ты почти всегда понимаешь. Я не сомневаюсь.
я обожаю тебя.
Обожаю — вместо люблю.
Так, как цветы стоят у длинных окон вместо нормальных собеседников.
Понимаете ли, никто не стал бы терпеть Кроули. Кроме цветов. И Азирафеля.
Кроули гибкий, красивый, харизматичный, громкий. Кроули раздражающий тем, что он никогда, понимаете, никогда не будет сосредоточен на своем собеседнике полностью. Потому что он всегда думает об Азирафеле.
Это болезненная привязанность. Человеческое, людское и, вместе с тем, неземное.
Откровенно говоря, все их тела состоят из одного и того же, их нейронные соединения и химические реакции, мозг и то, как работают нервы — всё у них одинаковое.
Единственное, что отделяет Вас от Кроули — отсутствие достаточно сильно развитого воображения.
И, ах, постойте-ка, у нас это называется шизофренией, а у них — чудесами. Возможности, дозволенности — вот что отделяет Вас от Кроули на самом деле.
А Кроули от Азирафеля отделяет только шесть тысяч лет, конфликт с самим собой, дракой с судьбой и несправедливость. И десять сантиметров явно уже вакуумного воздуха. Прямо в эту минуту.
