Сам Кроули любит мелово-белый. Вот его любимый цвет. Цвет волос Азирафеля.

цвет твоих слов, дыхания и взгляда.

вот мой любимый цвет.

Когда Кроули говорит, ломается даже воздух. Он трещит. Так, как трещит камин, как хрустит сломанная кость, как выбитый зуб вырывают окончательно.

Он говорит это «можешь остаться у меня. Если ты хочешь».

и мир снова ломается. происходит разлом.

И они бродят около него, заглядывают в него и сыпят туда камни, прислушиваются. Стука не происходит. Только оглушительная тишина.

если ты хочешь.

если тебе нравится.

если тебе нравится, я сожру сам себя. я обожаю тебя.

наверное?

да?

я не знаю.

мне страшно.

я боюсь.

помоги мне.

Осечка.

Кроули поднимает глаза к небу.

Если ему нравится, он на всё пойдет. Когда он это говорит — это сродни тому, как с открытой раны сдираются бинты, а потом её долго рассматривают, тыкают пальцами и растягивают, чтобы узнать, насколько ещё больнее может быть.

Что-то такое сделают с Кроули там, внизу.

Это последняя ночь на земле.

Так что, если того хочет Азирафель, он готов провести её с ним.

Когда между ними убирают коробку, это все остается лишь формальностью. Туманной и сложной, такой, что кружится голова. То, что сейчас ощущает Кроули — это так пятилетнего ребенка оставляют у дверей приюта. Вот что испытывает Кроули.

Безымянное чувство.

в безыменном существе.

Это боль? Определено, нет. У этого нет названия, потому что Кроули не потрудился дать ему его за такое количество времени. Прошла бесконечность, и сейчас — сейчас начинается другая бесконечность. Последняя ночь на земле. После конца происходит начало. Так это работает.

После смерти возрождается что-то новое.

Цикличность жизни. Смерть — эта та же жизнь. Только вывернутая наизнанку.

Глупцы стремятся к бессмертию, просветленные знают о том, что смерть и есть бессмертие.

То, что взаимоисключает друг друга, сливается в один симбиоз. Вот что получается на выходе. Так это работает.

Кроули рыщет рукой по скамье, ищет чужую руку. Вот его рука — в десяти сантиметрах от его бедра. Его длинные гибкие пальцы шерстят по лакированной поверхности, ищут что-то, за что можно зацепиться.

Так утопающий цепляется за шлюпку. Так его руки соскальзывают с нее. Так под ногами нет ничего, кроме глубины.

Их пальцы соприкасаются, и Кроули зажмуривает глаза. Его сердце — которое чисто теоретически у него есть — застывает и не стучит. Они переплетают пальцы. Сердце — которое предположительно у него есть — осторожно забивается так быстро, так дико, что у Кроули затрудняется дыхание. Дыхание, которое ему не нужно.

мне тут, на земле — ничего не нужно, кроме тебя.

дай мне свои руки.

Они переплетают пальцы, и, представьте себе, никакого конца света не случается. Нет ярости небес и землетрясения. Может быть, очень маленькое и очень локальное внутри самого Кроули, но под их ногами — ничего.

Кроули даже не жжет, не болит.

Так смешиваются краски.

Что там, за границей смешаний?

Какой новый цвет?

Какое безымянное чувство?

Цвет трагедии и мук? Цвет драмы и крика?

Дыхание у Кроули возвращается с трудом, и в голове ещё долго ухает шум пульса и сердцебиения.

Вот его тело — он его не выбирал. Оно сотрясается в этом землетрясении. Это то, что чувствует женщина, которая не могла забеременеть больше пяти лет. Вот это чувство. Вот что наполняет сейчас Кроули.

Чувство долгожданной встречи с тем, чего ты боялся и хотел большего всего.

В автобусе пахнет усталостью, странной неопределенностью и жаждой к большему. До Кроули доходит спустя пять минут, что это от него этим воняет. Это просто закрытое пространство, и запах здесь концентрируется, и вот он — на всеобщее обозрение. Кроули ерзает, пока не устраивает свою руку на чужом сиденье. За спиной Азирафеля.

Его лицо — такого цвета спокойствие. Так выражается понимание. Вот о чем кричит умение сосредоточиться.

Если бы Кроули только мог, он бы ни за что, он бы никогда не позволил себе находиться тут, рядом с ним. Но он не мог.

Поэтому он здесь.

Он грязный, падший, сломленный, боящийся и ничей.

я ничей, понимаешь, а ты — весь и полностью — создание небес, и это не сострадание, я знаю, но дьявол, азирафель, я не заслужил этого. никто бы не смог такое заслужить.

я люблю тебя.

я хочу тебя.

бесконечно.

от начала и до конца.

от космоса и до небес. я хочу, чтобы меж этим были мои руки и твое тело. начало и конец. ты и я.

ты ведь понимаешь?

ты все прекрасно понимаешь.

черт, только не говори это вслух, только не говори.

Так происходит страх перед самим собой. Это столкновение фуры и легковушки. Так происходит авария, ДТП, что угодно, что может иметь опасность для тех, кто смертен, для тех, кто может потерять что-то важное.

Вот что с ним сделают там, в аду.

Столкнут с фурой.

То, как на его лбу формируются морщины, то, как сдвигаются брови, как едва начало бровей стремятся кверху — такого цвета печаль. Так чувствуется расставание влюбленной пары. Безызвестность и надежда на скорую встречу.

Вот так выглядит его лицо.

Будто любящая пара расстается.

На час, сутки, год, вечность? Никто не знает.

Азирафель кладет руку на его плечо и качает головой. Он улыбается — его рот, черт возьми, его рот способен рисовать невероятные вещи на его лице. Вот он сейчас, прямо в эту секунду — понимание и немое «хватит, не мучай себя»,

Кроули и не мучается вовсе.

В любом случае, это всё формальности.

я хочу тебя. больше жизни или смерти. больше пощады или мучений. я хочу тебя. а ты?

Колесо автобуса попадет в выбоину, и Кроули больно ударяется плечом о стекло, а плечо Азирафеля — о него. Ему хочется извиниться — до слепого ужаса хочется. Потому что вот его тело — которое он не выбирал — острое и твердое. Как заточенный кинжал. Как осколок стекла. Вот его тело.

Но Азирафель лишь осторожно кладет руку на ушибленное им место, и легкое нытье куда-то пропадает, исчезает, растворяется в воздухе.

Чудеса — это всего лишь воображение, а ещё желание.

Больше всего на свете Азирафель желает того, чтобы Кроули не страдал.

Кроули смотрит на него и едва касается своей рукой тыльной стороны его ладони. Его кожа теплая. Его кожа — теплая морская вода, как парное молоко. Вот его кожа.

Вот так выглядит сострадание.

так оно чувствуется.

я хочу поцеловать тебя. твой рот, который улыбается так, что я хочу заплакать: от любви к тебе. хочу тебя. поцеловать. хочу.

просто хочу. эгоистично. хочу.

четыре буквы и два слога.

хо-чу.

Так губы вытягиваются в трубочку, а после язык ударяет о небо. Так происходит круговорот этих чувств в Кроули. Они в любом случае ударяются о черепную коробку. В любом случае приятного мало.

в любом случае Кроули хочет.

и это чуть больше, чем просто формальность.

Нет. Нет. Нет.

нетнетнетне.

черт, прости меня, ради всего, прости, я не хочу тебя перешивать. ты же идеален, дьявол, ты идеален. ты невероятен. я такой придурок. я такой идиот.

Волосы Азирафеля — так пахнет йодированный воздух в портовых городках. Так пахнет внезапное оздоровление, дыхание без препятствий и совсем немного — свобода.

Свобода — это то, как работают войны. Кроули бы хотел поговорить об этом с ней, с Войной, но у неё слишком плотный график. Её огненные-рыжие волосы — такого же цвета, как и волосы Кроули. Цвет крови и возмездия. Вот что кипит у них обоих в крови.

Как дальние родственники.

Как поцелуй в щеку с колючей щетиной, вызывающей раздражение.

поцелуи в шею с щетиной приятные.

намного выше формальности.

Волосы Азирафеля — так ощущается свобода. Цвет волос Кроули — такого цвета медь, запеченная кровь и такого цвета волосы Войны.

И это чуть больше, чем простое совпадение.