Они прошли первый барьер, и я подорвался за ними следом, прошептав «бинго». Люди оборачивались и удивленно рассматривали колоритную семейку, пока они не подошли впритык к металлическому барьеру – весь интерес простых людей тут же растаял, и они перестали замечать магов, просто проходя мимо.

— Так, Персиваль, ты первый.

Самый старший подросток с облегчением выдохнул и, даже не прощаясь, набрав разбег, исчез врезавшись в стену. Это было круто и очень интересно, нужно будет поспрашивать, как это все работает, обязательно.

— Фред, твоя очередь, – обратилась она к близнецу слева от себя, на что тот с обидчивым выражением ответил:

— Фред? Я не Фред! Я Джордж! – его близнец с той же обидой кивнул. – И Вы еще смеете называть себя нашей матерью?

— Ну прости, Джордж, – с наигранным раскаянием ответила она.

Мальчишка вышел на «стартовую» дорожку и хитро подмигнул сестре:

— Все же я Джордж.

Увернувшись от материной сумки, которой она хотела шлепнуть его пониже спины, он набрал разбег и так же исчез. Его брат тут же повторил его действия, при этом строя гнусные рожи младшему парню, что стоял ближе всех ко мне.

— Рон, – позвала она и тут увидела меня.

Я боялся, что она узнает меня, но этого не случилось. Она приветливо улыбнулась и спросила:

— О-о, ты тоже в Хогвартс? Первый раз?

Я улыбнулся и слегка смущенно кивнул, подойдя ближе. Она приобняла смущающегося парня и, подтянув вырывающуюся дочь, сообщила:

— Рон тоже первый раз. Ты знаешь, как попасть на платформу?

— Не уверен… – ответил я, на что она опять улыбнулась и, подойдя ко мне, показала на разделительный щит:

— Тебе нужно пройти точно по центру, так как ты впервые, то можешь набрать разбег и закрыть глаза. Давай, ты первый.

Я кивнул и, бросив последний неуверенный взгляд на оставшихся членов странной семьи, сделал, как мне и сказали. Набрав разбег, перед самым барьером закрыл глаза в страхе, что сейчас расшибу лицо о металл перегородки, но вдруг звуки вокзала отрезало, и я окунулся в облако гама, криков и смеха детей, призывов вести себя хорошо от их родителей. Всюду витали облака пара от огромного красного состава Хогвартс-Экспресса. Подняв взгляд вверх, я увидел вывеску, что гласила «Платформа девять и три четверти, Лондон – Хогсмид 11:00.» Стрелка на огромных часах указывала, что осталось всего две минуты – вся платформа потонула в гудке поезда. Дети тут же начали прощаться со своими родителями и провожающими, один мальчик выслушивал нравоучения от старой бабушки, что была самой яркой представительницей моды волшебников – в смысле, в какой она яме сейчас находится. На ней было надето изумрудного цвета платье и широкополая шляпа с чучелом стервятника. Это была жесть.

Отлипнув от этой картины, я нырнул в самый первый попавшийся вагон и снова окунулся в толпу детей: они прилипли к окнам, некоторые даже по пояс высовывались из окон и так прощались с родителями. Одни плакали, другие весело смеялись и махали руками, третьим даже вручали забытые ими вещи или даже питомцев. Всюду летали и ухали совы, мяукали кошки и квакали жабы. Изредка можно было заметить юркие тени летучих мышей, что резвились под потолком. Состав медленно дернулся, издав долгий гудок и дымя паром из котла, начал медленно набирать ход. Протискиваясь среди толпы, я искал свободное место и сразу же его нашел. Отодвинув раздвижную дверь купе, я ввалился в его нутро и тут же её захлопнул. Купе вагона было красивым и вместительным, с каждой стороны по дивану, по середине выдвижной столик, а над головой две полки для вещей. За окном медленно проплывали городские пейзажи, что навело меня на мысль: поезд тоже волшебный, маглы точно его не видят и не слышат, ибо это было бы фиаско Статута о секретности – я его все же прочитал, половину не понял, но все же прочитал. Бросив сумку на кресло к самой стенке, я достал из него Курсическую книгу заговоров и заклинаний и улегся на диванчик, положив голову на сумку и накрыв лицо этой книгой – глаза слипались, а на дворе все же день и солнце слепит даже через закрытые веки, тем более, я очень устал да и не спал ночь. Вымотанный организм тут же повернул рубильник на «сон», как только я, расслабившись, закрыл глаза – кстати, я заметил за собой такую способность, как возможность заснуть где угодно, как угодно и когда угодно. Конечно, это не умение разговаривать со змеями, но тоже ничего. Хотя разговоры не такие уж и разговоры – змеи-то глупые, с ними даже о погоде не поболтаешь.

Состав набрал положенную скорость и лишь редкие покачивания вагона сообщали, что мы движемся. Сквозь дрему я услышал тихий щелчок отъезжающей двери и, выглянув одним глазом, увидел темноволосую девочку. Её лицо было удручающе разочарованным, но, сдув падающую прядь волос с лица, она величественно села на краешек сидений и поправила юбку. Её спина была прямая, словно она палку проглотила. Бросив на меня недовольный взгляд, она достала из сумочки книгу и, перелистнув корешок и вытащив закладку, углубилась в чтение. Я же снова окунулся в полудрему – липкая тьма затянула меня в водоворот зеленых вспышек: я видел, как падает моя мама, пораженная изумрудным лучом, что шипел злобой и ненавистью, она кричала, но я слышал не её голос, я слышал протяжный вой мантикоры, что звала меня к себе, и я не знаю, что было страшнее.

Звук открывающейся двери снова вырвал меня из пучины сна – чему я все же был рад, голос, прозвучавший из коридора, был приторно-сладким, но все же добродушным:

— Тележка со сладостями! Будете чего-нибудь, детишки?

— Да, бутылочку тыквенного сока и яблоко в глазури, пожалуйста, – прозвучал голос попутчицы, он был холоден и учтив, но также в нем звучало легкое предвкушение.

Легкий перезвон монет – и дверь снова закрылась, так же, как и я провалился в липкие сновидения, что снова, словно заевшая пластинка, перематывали эти видения раз за разом. Мне хотелось кричать, выть от бессильной злобы и боли, но все же я ничего не мог сделать, не мог прекратить это. Во рту было гадко, сглатывая липкую слюну, что падала по пищеводу в бурчащий от голода желудок, я желал, чтобы это прекратилось, чтобы я проснулся и больше никогда не спал. Шрам постреливало иголочками боли, чего никогда на моей памяти не случалось, и я лишь сильнее сжался на сидениях, укутываясь мантией. Очередной щелчок двери, и тихий сбивающийся голос паренька моего возраста:

— Извините, вы жабу не видели? Тревор сбежал, а я не могу его найти.

— Нет, я не видела, – тем же сухим тоном ответила черноволосая девочка.

С благодарностью во взгляде посмотрев на пухлощекого паренька, того самого, которого отчитывала бабушка-модница, я ответил:

— Нет, не видел.

Он понуро кивнул головой и, еще раз извинившись, ушел дальше по коридору, не до конца закрыв дверь, и мы могли слышать его голос, спрашивающий о своем питомце. Подняв упавшую книгу с пола, я, сощурив глаза, посмотрел на горящие светильники на потолке и, бросив взгляд на темное окно с редкими разводами капель дождя, сел на сидение и начал копаться в сумке, не обращая внимания на вынужденное соседство – мне бы побыть в одиночестве, переварить все произошедшее, но есть что есть. Забросив учебник в горловину сумки, я застегнул верхние пуговицы когда-то белоснежной и выглаженной рубахи и, закатав рукава, попытался пригладить копну волос, что торчала своими прядями во все стороны. Из отражения на меня смотрел заспанный ребенок, острые скулы и тонкие брови, такой же острый подбородок и слегка впалые щеки – следствие того, что я нормально не ел уже дня три. Белки глаз слабо отражались в окне вагона, но я уверен, что они воспалены, бледная кожа лица и темные круги под глазами – вот таким я выглядел в глазах окружающих.

Дверь снова отъехала в сторону, и громкий девчачий голосок с идеально правильным произношением и быстротой спросил:

— Вы не видели жабу? Мальчик по имени Невилл потерял жабу, я помогаю ему её найти.

Обменявшись усталыми взглядами с попутчицей, я взял весь огонь на себя: