Комментарий к Пролог. “Привет от Костлявой”
Отредактировано.
========== Глава 1 “Я волшебник?” ==========
Привет, меня зовут Гарри. Поздновато я представился, но осознание того факта, что я живу вторую жизнь, все еще не примирило меня с действительностью, наверное, я до конца не уверен, все ещё. Витая в своих мыслях, под мерный скрежет ключа на двенадцать и тихого, но отчетливо матерного бурчания дяди я возвращался к моментам грустного отрицания — примерно так я могу описать свои эмоции. Каждый раз, проходя мимо зеркала или другой отражающей поверхности — будь то лужа или полированный металл, — я с серьезным выражением лица произносил свое имя, и, не добившись результата — хоть какого-то, кроме растущего раздражения и осознания всей глупости ситуации, — отворачивался, хмуря брови.
— … Гарри! Мать твою, Гарри! Ты что там, заснул? Дрянной мальчишка… Опять сбежал? — кряхтение брызжущего слюной Вернона, переполненного злостью и лихой ненавистью к старому Бьюику Джи-Эс семидесятого года, вырвало меня из полета мыслей и самобичевания. Спрыгнув с капота, где я сидел, мотая ногами из стороны в сторону, и — чего уж тут таить — ковырялся в носу, со вздохом на автомате вытер палец о затасканную и замызганную футболку, доставшуюся мне с широкого плеча кузена и используемую мной как рабочую ветошь — одежду. Присев на корточки, я согнулся еще сильнее и заглянул под днище машины, чтобы увидеть потную и багрово-красную от жары, труда и злости рожу дяди. Он был тучным мужчиной, хотя на старой фотографии его можно было принять за тяжелоатлета, он занимался боксом и рэкетом — о последнем я узнал чисто случайно, но никому об этом говорил, да и зачем.
— Да, дядя? — вихрь волос на моей по-птичьи согнутой голове упал на глаза, скрыв половину лица, что вызвало новый приступ злости на багровом широкощеком лице дяди. Он не любит всех мужчин, носящих прическу хоть на миллиметр закрывающую уши: бзик, привычка из его молодости, проведенной в академии для мальчиков «Смелтингс» — та еще дыра, судя по хвалебным рассказам дяди.
С вниманием и наигранным сочувствием смотря на дыхательную гимнастику, проводимую Верноном, я ждал. Дело в том, что у него слабое сердце, и врачи посоветовали, а по словам тети — приказали держать себя в спокойном состоянии, принимать лекарства и употреблять меньше алкоголя вместе с жирной пищей.
— Ф-фух-х, подай мне ключ на двадцать, распорку и масленку, — начав со спокойного тона, он сорвался на рев, когда капля масла упала на его лоб чернильным пятном. — Мать его за ногу! Гребаная машина… Я тебя сожгу, падла!
Вернон Дурсль — очень интересный человек, за мнимым фасадом английской вежливости и чопорности в нем живет демон. Я вместе с его родным сыном Дадли прозвали его Безумный Вернон — нет, ну правда, — он мог сорваться на обычный телефонный звонок, а когда его любимая и одновременно горячо ненавидимая им футбольная команда «Арсенал» проигрывала — мы разбегались, кто куда, нередко ночуя у школьного друга Дадли — Пирса Полкинса.
Но вернемся к дыхательной гимнастике и старому представителю автопрома — эта машина была куплена им у непонятного типа из автосвалки под Нью-Хемпширом. Он буквально облизывал эту развалину, грозясь починить её и рассекать по городу, пугая и вызывая зависть ревом движка. Приступил он к делу год назад, выкраивая свободные часы на новоявленное хобби и буквально сатанея не по дням. Нет, машина и вправду красивая — в будущем — конечно же, если он не исполнит свои угрозы. Дядя заколебался чинить поломки, что словно головы мифической гидры (отрубаешь одну — появляются две) возникали с маниакальной периодичностью — прямо как злость на его лице. Обратиться к профессиональным реставраторам ему мешала гордость и все же не бездонный кошелек.
Раз зашла речь о деньгах — он зарабатывает вполне прилично, конечно, недостаточно, чтобы жить в роскоши, но на стандартный средний класс он тянул. У него была своя фирма по производству и продаже стройматериалов, но главной фишкой, которую он всегда подчеркивал, расцветая на глазах, было производство дрелей.
Дождавшись очередного сеанса успокаивающей дыхательной гимнастики в исполнении огромного самовара с усами под носом, которыми он напоминал моржа — нет, ну правда, — я подал ему все инструменты и с тихим вздохом сам залез под капот, прижавшись к его боку.
Дело в том, что я тоже помогаю ему с ремонтом — мне не западло, а он на время забывает о моих, скажем так, «выкрутасах». Отвернув голову от его потных подмышек, я достал из кармана ключ на девять и распорку, начав регулировать кулачки, держащие левое переднее колесо.
— Здесь нужно поджать, дядя, не крутите так зажимом, вы же пережимаете маслосистему, вот шланг и отошел…
— Сам знаю, учить он удумал, — с легким раздражением на багровом от усилий лице он все же ослабил зажим и вытер довольное лицо тряпкой, которую я ему положил на пузо — да, он в последнее время поднабрал лишнего веса: всему виной работа в офисе, стресс и обильная кормежка в исполнении тети. Она считала, считает и будет считать, что мужик всегда должен быть накормлен до отвала, но с изменением ситуации и переходе на «телячий корм» в виде салатов и обилия овощей она может только грустно вздыхать и отвешивать мне с кузеном подзатыльники — больно рожи довольные при поедании бекона перед лицом разъяренно жующего салат медведя.
Размеренная работа успокаивает мое сознание, я на некоторое время перестаю быть ребенком с шилом в заднице и могу контролировать «это». «Это» — странное название по своей сути. «Этим» можно назвать алкоголизм, тягу к вуайеризму или увлечение в коллекционировании марок, хотя чего уж тут стесняться — все мы немного того… Но мое «это» не подпадает ни под одну из вышеперечисленных категорий.
Дело в том, что я, мягко говоря, мальчик необычный. Со мной приключаются странные и — в большинстве случаев — необъяснимые вещи. Приведу пример: те же волосы, что так раздражают своей длиной дядю и не в меньшей степени меня своей непослушностью — реально у меня на башке взрыв на макаронной фабрике, который тетя, мягко стреляя молниями из глаз, называет гнездом. Каждый раз после того, как мы их пострижем, я ощущаю легкое чувство холода и непривычного отсутствия растительности на голове — и они за ночь отрастают. Когда я зол, свет или электрические приборы начинают мигать и сбоить. Однажды приставка, подаренная кузену на девятый день рождения, сгорела после моего очередного и бесповоротного проигрыша в «Подземелья и Драконы». Слезы, сопли и завывания от Дадли, горящая огнем задница, обеспеченная ремнем дяди, и подзатыльники от тети мне. Было обидно, но я тогда и вправду это заслужил, да и они не слишком усердствовали — не живодеры ведь, а я был девятилетним шкетом. А как-то раз, убегая от питбуля тетушки Мардж по имени Злыдень — да все и так понятно, толстая зубастая скотина (не тетушка, я сейчас о собаке, хотя и Мардж тот еще фрукт: перезрелый, воняющий спиртом и злоязыкий), — я испарился из нашего двора и через миг оказался на самой макушке соседской яблони. Ох и долго меня пытались оттуда снять! Мат стоял пятиэтажный, когда дядя с лестницы навернулся — но он вынудил меня перебороть страх высоты, заставив прогнуться под угрозой скорой расправы в исполнении дядиного ремня. Мотивация — вот то, что движет человеком и придает ему сил свернуть горы (или, в моем случае, слезть с дерева). Кстати, после того случая я перестал бояться высоты, которая с тех пор неизвестно как проникла в мою душу и заставляет её трепетать от предвкушения свободы. Это необъяснимо странное и манящее чувство.
Я помню странные происшествия где-то с пяти-шести лет, но тетя однажды обмолвилась, что не поменянные вовремя пеленки обернулись сгоревшими занавесками.
Для родственников я был странным и опасным ребенком, они опасались меня — и я прекрасно их понимал: я тоже иногда боюсь идей и чувств, что витают в моем котелке. Но все стало меняться, как только я научился мало-мальски контролировать «это»: мне было восемь, когда приступы непонятного «дерьма» утратили свою частоту — это, кстати, не мои слова, дядя Вернон изрядно обогатил наш словарный запас и так же изрядно отхватил от Петунии.
