– Полевая кухня не бездействует. Снабжение наконец наладили. Вот водички бы хорошо. Обед был плотный, а компота маловато, – Виктор рассмеялся. – Какая же у вас замечательная жена, – сказал он Нахимову. – Заботливая.

– Да, спасибо. Я в курсе, – муж усмехнулся и зашел в подъезд.

– Виктор, вода – это не проблема ни разу. Сейчас поднимусь и попрошу сына спуститься к вам с бутылками. Только, пожалуйста, не сочтите за труд, верните мне пустую посуду, чтобы было, во что завтра наливать. Сами знаете, всё приходится на себе таскать по пять километров.

– Да, да, я понимаю.

Утром следующего дня, в воскресенье 3 октября 1993 года, Алёна сама вынесла все оставшиеся в доме бутылки из-под фанты и колы, тщательно вымытые и наполненные кипяченой водой.

– Виктор, вы что, вообще без отдыха тут дежурите?

– Вроде того. В полтретьего смена, – вздохнул он.

– Тогда я к этому времени подойду, чтобы «тару» забрать и воды свежей принести. А вчерашние бутылки сохранились?

– Да, конечно, я помню о вашей просьбе. Мы их в вашем подъезде поставили за дверью, чтобы ветром не разметало.

– Спасибо.

– До скорого.

В 14.25 Алёна вышла на балкон и перегнулась через перила, чтобы определить, там ли еще их «телохранители». День разгулялся, а может, это было запоздалое бабье лето? Скромно светило солнышко, подавая надежду на мир. Несколько человек в форме уже привычно топтались на углу их дома.

Со стороны Нового Арбата послышался гул толпы. Что выгнало каждого отдельного человека из квартиры и заставило влиться в единую бесформенную угрожающую массу с флагами и самодельными транспарантами? Зов какой «пионерской трубы» выстроил их в кривые шеренги и призвал тащиться через пол-Москвы от Октябрьской площади к Белому дому, прихватывая следом за собой зевак с тротуаров?

– (Неужели моя страна не может обойтись без гражданской войны, без того, чтобы брат на брата?) – с беспокойством подумала Урбанова, предчувствуя грандиозное политическое землетрясение и пламя стихийных пожаров.

Алёна выбежала за фотоаппаратом сына в столовую и, вернувшись, защелкала автоматической камерой. Всё семейство подтянулось за ней на балкон.

– Что, что случилось? Что там происходит? – спрашивали они по очереди.

Нерасторопно, с остановками темная людская лава ползла к Белому дому, испуская волнообразные звуки, издалека похожие на завывание огромной стаи шакалов. Послышался треск автоматов. Алёна вцепилась в перила балкона, ей стало не по себе, нехорошее предчувствие дало о себе знать холодком внизу живота.

В первый момент Алексей испытал возбуждение, как перед учебным боем на сборах, но уже в следующую секунду его резанула мысль:

– (А как защищаться, если что? У меня же две женщины и ребенок), – и стал прикидывать, что из домашних инструментов может стать оружием.

В воздухе со стороны Лужников показался вертолет. Наталья Николаевна вспомнила начало войны с каждодневным гулом фашистских самолетов-нарушителей на границе в 41-ом. Рев приближающейся разъяренной толпы не был похож на подготовку к 7 ноября, и она как человек, побывавший на фронте, задумалась о возможных столкновениях и потасовках вокруг Белого дома в непосредственной близости от их подъезда.

– (Надеюсь, к нашему дому не пропустят, там же везде оцепление), – решила она.

Не понимающий происходящего Афонька принялся отнимать у матери фотоаппарат.

– Ну дай мне самому поснимать! – происходящее его забавляло.

Алёна с затаенным страхом наблюдала за происходящим. Малочисленная группа из нескольких милиционеров и военных, продолжая выставлять перед собой омоновские щиты, бодро драпала от надвигающейся разъяренной толпы. Как по заказу, на набережной напротив Дома Советов появился пустой автобус. Блюстители порядка рысцой пересекли газон, заскочили в машину и отбыли в неизвестном направлении.

– Ну дают, защитнички, – возмутилась Алёна.

– Что они могут против такого потока взбешенной орды? – Наталья Николаевна пыталась их оправдывать.

– Мам, сборище такого масштаба не в одну секунду и не из ничего образовалось, могли бы сюда прислать пополнение для охраны.

Урбанова перегнулась через перила балкона и посмотрела вниз. Стоявший около их подъезда Виктор, заметив «благодетельницу», жестами попросил спуститься.

– Сейчас вернусь, – кинула на ходу Алёна, чуть не сбив с ног Наталью Николаевну, стоявшую в балконном проеме.

Дочь стремглав забежала в кухню и выхватила из холодильника металлическую коробку с бутербродами, приготовленными для Нахимова на завтра на работу.

– (У меня определенно паранойя с этой едой!) – вынесла она вердикт и, как была в домашней размахайке, джинсах и тапочках, влетела в закрывающийся лифт, на котором только что поднялся с улицы бледный как полотно испуганный сосед. Через пару минут Алёна уже открывала дверь на набережную.

Виктор буквально втолкнул ее обратно в подъезд и прижал к стене, закрыв своим телом.

– Там какой-то идиот с автоматом появился из ниоткуда. Не шевелитесь.

– Сейчас уроню коробку с бутербродами.

– Вы что, опять с едой? – прошептал Виктор.

– Да, у меня это на нервной почве.

Она обхватила Виктора двумя руками и крепко вцепилась в коробку у него за спиной. Спровоцированное моментом опасности, где-то в глубине брюшных мышц обоих вспыхнуло дикое первобытное желание, ударившее в голову, как алкогольное опьянение.

В следующее мгновение дверь от резкого толчка ноги в армейском сапоге распахнулась, прозвучало ругательство, и прогремела автоматная очередь, заполнив подъезд брызгами штукатурки и мрамора.

Соколова сильно толкнуло и крепко прижало к Алёне. Она всплеснула руками, выронила коробку, встряхнула кистями рук, как при ожоге. Дверь захлопнулась, топот и звук выстрелов удалились. Оба очнулись:

– Что это было? – Алёна даже не успела испугаться, только посмотрела на свои покрасневшие ладони.

Виктор отпрянул, поводил плечами и лопатками, как бы вправляя на место свою костную систему. На полу валялась стальная коробка с вдавленной пробоиной. Он поднял ее и снял крышку. Там лежал бутерброд, украшенный острой пулей.

– Зачем вы притащили сюда бутерброды? – это всё, что он был в состоянии спросить.

– Не знаю. У меня такая навязчивая идея. Наверное, от воспоминаний родителей о блокаде и голоде.

– Черт, – выдавил из себя омоновец. – Мы должны охранять жителей города, а они жизнь нам спасают.

– Что случилось? Я ничего не поняла, – Урбанова заторможенно приходила в себя.

– Пуля срикошетила мне в спину, может, от стены или от лестницы.

Алёна смотрела на него, сморщив лицо от недопонимания. Ее начинал бить озноб. Сердце бухало и крякало.

– Какой-то придурок с автоматом ворвался в подъезд и саданул очередью, а дальше всё как в кино. Выходит, ваша коробка жизнь мне сохранила! – и, не останавливаясь, скороговоркой добавил: – Алёна Владимировна, Алён, пожалуйста, быстро возвращайтесь домой и не выходите из своей квартиры. У нас приказ оставить посты. Я не знаю, каким местом думают эти идиоты. Здесь же в домах люди, живые!

Омоновец нажал на кнопку, дверь открылась, и, как несколько лет назад в «Виторганову ночь»[3], из лифта выплеснулся желтоватый конус лучей от лампы. Он соединил их овалом светового пятна в единое существо. Алёна прилипла к Соколову хваткой репейника: всеми колючками своего страха одновременно, боясь отпустить хоть на секунду. В ушах еще стоял рокот автоматной очереди. Она втянула его за собой в лифт и плотно прижалась к мужественному торсу. Их дыхания смешались. От неожиданности Виктор замер, почувствовав, как мгновенно, в такт с ударами сердца поднялось его естество. Урбанова всё поняла и молча проскользнула руками вниз, выпуская его на волю.

Разбуженная опасностью, проснулась наследственная память и перекрутила осознание происходящего в плотный жгут. Алёне привиделось, что она не здесь, в тесном лифте, а в сыром блиндаже на передовой, наскоро оборудованном в медпункт. Да и не она это вовсе, а умело перевязывающая рану Наталья Николаевна, ее мама, военно-полевой ангел-хранитель отца, Владимира Урбанова.