– А я тебе ничего не скажу! Я с тобой вообще разговаривать не желаю. Мы по разные стороны баррикад! – и, не удержавшись на ногах от резкого торможения, пролетела вперед к выходу, не попрощавшись.

Алёна тут же вспомнила к месту:

– (Как там Чехов писал? «…храни вас Бог трогать либералов! Боже вас сохрани! Либерал – это тот самый поганый сухой гриб, который, если вы нечаянно дотронетесь до него пальцем, обдаст вас облаком пыли»).

Урбанова не поддерживала толпы митингующих граждан, орущих под призывы из громкоговорителей. Сопротивлялся не только ее разум, но и физиология: ей просто становилось дурно в толчее перевозбужденных людей, и она была близка к потере сознания, если туда по неосторожности попадала.

Она считала, что «ускорения» и «перестройки» должны идти медленно, ползком, чтобы народ успел отвыкнуть от советской халявы, устраивавшей большинство, и привыкнуть к новым реалиям, где нет бесплатных медицины и образования для всех и каждого, где не правительство, а сам человек должен заботиться о себе и семье.

Урбанова свято верила в здравый смысл. Сама «пахала» по 12-16 часов в сутки и другим того же желала. Она была уверена, что ее семья переплывает девяностые без трагедий и слишком сильных потрясений именно потому, что каждый находит профессиональную нишу даже в условиях непрекращающихся революций. Нахимов занялся поставками компьютеров и настройкой софтверного обеспечения, потому что знал предмет и прекрасно разбирался в технике. Алёна доставала грант за грантом на развитие новых технологий в образовании, потому что всегда занималась только тем, что ей было по душе. Афоня с увлечением учился читать и считать, не доставляя родителям никаких проблем. Мама прикрывала тылы: кухарила, мыла посуду, стирала и убирала, летом и осенью занималась консервированием на зиму, так что никакие перебои с продуктами их не волновали. Тылы были крепкими.

Алёна никогда не падала духом. Нужно провести время в очереди, часов так пару-другую? Пожалуйста, но с креативом. Она предпочитала не стоять уныло, а занять место сразу в нескольких очередях и носиться между ними, ибо: полезно (физкультура), производительно (сразу несколько дефицитных покупок) и весело (новые знакомые появляются).

Помочь родным и близким или просто знакомым? С удовольствием. Причем не по правилу «ты – мне, я – тебе», а по-человечески: нужна моя помощь – я рядом, а если станет плохо мне, от поддержки не откажусь, она меня не унизит. Главное – это верить в хорошее даже в самых трудных ситуациях, и оно, это хорошее, непременно развернется к тебе лицом. Такими были убеждения Урбановой, позволяющие жить хорошо и радостно на любые суммы денег и при любых обстоятельствах.

– Чем хуже, тем лучше, а также не бывает худа без добра, – любила повторять она, перелицовывая в победу очередной, казалось бы, безнадежный жизненный провал.

Лето не сопротивлялось и уступило натиску необычно холодной, агрессивной осени. Листья дрожали на ветру, из последних сил отчаянно цепляясь черенками за мокрые промозглые ветки. Обожаемые бардами «мои дожди, мои тяжелые, осенние» будоражили души людей, портили и без того плохое настроение, давали волю бунтующим мыслям.

В Москву приехал «бравый морячок», с которым Алёна познакомилась на конференции еще летом, перед поездкой в Эстонию. Звали его по-простому – Джордж Смит. Было решено пригласить его на ужин. Каждый иностранец в начале девяностых воспринимался как инопланетянин, застолья с ними были популярным развлечением.

В прошлом Джордж служил морским пехотинцем. Потом волей случая оказался в администрации сначала Рейгана, а позже и Буша-старшего. Учитывая высокий пост и существенную годовую зарплату, он мог бы позволить себе купить дом Вашингтоне, но на протяжении всех восемнадцати лет упорно продолжал жить в причаленной на речной стоянке яхте. Мистер Смит считал, что его госслужба временная и связываться с покупкой недвижимости не стоит. Так и состарился под всплески волн и бесконечное покачивание пола под ногами. Но, выйдя в отставку, всё же переехал поближе к детям, купил дом, заскучал и увлекся романтикой перестроечной России. Зачастил в Москву, приезжал налаживать бизнес-контакты и отчего-то выбрал продвижение образовательных инициатив. Поэтому они и пересеклись на конференции летом.

В последнее время Алёна полюбила устраивать приемы дома. Они оказались более действенным способом, чем деловые встречи с обсуждениями высоких педагогических замыслов: и людей узнавала ближе, и нужные связи для продвижения проекта становились крепче, и работа реже спотыкалась на отсутствии финансирования.

Переступив порог «родового гнезда» Урбановой, Джордж замер:

– Какие у вас апартаменты, – восхитился он, как будто был здесь в первый раз.

– (Дежурный комплимент? Наверное, дедушка забыл, что принимал у нас душ во время «грязной конференции»), – так когда-то участники обозвали международный форум по причине отсутствия горячей воды в гостинице. Это для москвичей дело обычное. Подумаешь, горячую воду отключили, а на что тазики и большие кастрюли в кладовках пылятся? А для иностранцев – нонсенс.

Проходя по квартире, он продолжал рассыпать комплименты:

– Какой простор! Четыре комнаты в самом центре, – он заглянул в каждую. – Высоченные потолки, красивый вид из окон. Кремль рядом!

– Любоваться – так по полной! – Нахимов распахнул балконные двери перед собравшимися гостями.

В тот же момент включилась подсветка гостиницы «Украина», да так неожиданно и к месту, будто хозяин дома нажал на потайную кнопку. Народ просто ахнул.

– Алёна Владимировна, – не удержался Ник Ник, коллега по работе, – вы меня превзошли. Какая панорама! Москва-река под окнами. Какой размах жилплощади! (Но парадное у меня в высотке шикарнее!) – успокоил он себя. – У вас папа был министром?

– Что-то вроде того.

Алёна предпочитала не рассказывать всем подряд историю квартиры на Краснопресненской набережной: как ее папа, герой войны, инвалид, унижался в старости и писал заявления на расширение стесненных условий жизни двух поколений семейства, ютившегося в малогабаритной двушке, как она штудировала стопки обменных бюллетеней, как часами обзванивала подходящие варианты, как после работы, чуть живая, объезжала кандидатов на обмен и как стала «своей» для маклеров. Но в итоге всё получилось, и хотелось забыть о трудностях и потраченных усилиях.

– Вы же живете у самого Белого дома, – включилась в разговор жена Ник Ника Валентина.

– Да, это так, – согласилась хозяйка. – Расположение у нас действительно престижное, но только тогда, когда политическая обстановка спокойная, особенно за углом.

Московские гости оценили шутку сдержанным смехом, вспомнив попытку переворота в 91-м.

Урбанова пригласила всех к столу. Афоня, проходя мимо телевизора, по обыкновению ткнул в кнопку и включил ящик. Едва Алёна открыла рот, чтобы попросить сына избавить гостей от лишнего собеседника, как диктор объявил, что через несколько минут выступит президент Российской Федерации Борис Ельцин.

Джордж на слух уловил известное во всем мире имя и пошутил:

– О, у вас перед ужином выступают президенты?

Заморский гость попросил оставить трансляцию и сосредоточился на экране, хотя русского вроде как не знал.

На лицах гостей застыли маски легкого внутреннего напряжения. Их выдавали приподнятые брови, заточенные взгляды, слишком шумное позвякивание приборами и отсутствие комментариев.

В стране отчетливо назревало противостояние двух ветвей власти – исполнительной, которую и представлял на экране первый президент России, и законодательной во главе с Руцким и Хасбулатовым.

Ельцин, путаясь в окончаниях слов, сообщал своему народу, что в стране кризис государственности, идет борьба на уничтожение, нарастают проблемы с поддержанием элементарного порядка, а он хочет сохранить мир в России.

– (Ого! – подумала Алёна. – Если президент заговорил о сохранении мира, значит, быть войне. Типун мне на язык!)