© О. И. Агапова, А. С. Ушаков (2018, 2019, 2020)

© Обложка. О. И. Агапова 2020

Дверь захлопнулась под скрежет давно не смазанных петель. Волчок качнулся и, как ластиком, стер глаз охранника в круглой дырке металлической обшивки. Длинная узкая комната – могилы на две в длину, с темно-серыми замызганными стенами – навевала грустные мысли. Необтесанные доски, сколоченные в лежанку и плотно прижатые к стене грубой металлической застежкой, обещали бессонную ночь. Ноги, даже в тюремных ботинках, мгновенно оценили, что пол настолько промерз, что годится для охлаждения спиртных напитков.

Его взгляд скользнул по противоположной стене карцера вверх, к прямоугольнику мутного окна:

– (Э-э… чёрт, разбито).[1]

Самое неприятное в камере – это холод, остальное молодой, здоровый организм сможет преодолеть. Хлопчатобумажная серая застиранная роба не согревала, а, наоборот, добавляла ненужной прохлады. Он присел на корточки, больше некуда. Потер ладонями предплечья. Попробовал пройтись гусиным шагом, как в школе на физкультуре. Завалился на бок. Сделал приседания, стало теплее. Отжался раз десять-пятнадцать – совсем хорошо.

– (На сколько меня сюда затолкали? На восемь часов? – заключенный еще раз посмотрел на окно, которое уже затягивали сумерки. – Значит, ночевать все-таки придется здесь).

Огорчился, поскольку ни матраса, ни подушки, ни одеяла в карцере не выдавали, не положено. А наказан за дело: пытался передать маляву через окно, вот и попался.

Резиновая полоска времени застыла в растяжке. Казалось, что стрелки на часах остановилась навечно. Ближе к полуночи дверь опять противно заскрипела.

– Встать! К стене!

Зашел охранник, молча ослабил крепления на нарах трехгранным ключом. Мгновенно сработала ассоциативная память, и у заключенного промелькнуло несколько слайдов воспоминаний о том, как они всей семьей едут к морю в вагоне первого класса, а проводник именно таким ключом открывает дверь в тамбур. Мама, как всегда молодая и потрясающе красивая, с влюбленным взглядом огромных голубых глаз, обращенных на мужа, сидит у окна, за которым мелькают пальмы и кипарисы. Отец же – для него всегда человек пожилой, поскольку старше ее на двадцать лет, – расположился напротив и забавляет их историями из курьезов профессорской жизни. Все радуются и смеются, даже проводник.

«Кинематограф» подкорки головного мозга прервался отвратительным, таким же мерзким, как голос охранника, дверным лязгом.

– Красавчик, отбой, и чтобы без сюрпризов тут.

Свет погас. Узник на ощупь нашел нары, больно стукнувшись об угол доски коленкой. Долго вертелся на лежанке, пытаясь заснуть, но холод не позволял даже вздремнуть. В конце концов биологические ритмы взяли верх, и он, свернувшись калачиком для сохранения остатков тепла, провалился в глубокий сон.

Очнулся резко, от страха, что умрет во сне от холода, заполнившего каждую клетку организма. Испугался, что просто окоченеет и тихо отправится на тот свет.

Резко присел на кровати. Огляделся, не понимая, где он находится. Большое окно настежь открыто. Тяжелые занавески темно-бордового цвета полощет холодный ночной ветер. Блестит золотом шпиль Петропавловской крепости.

Он встряхнул головой, приходя в себя. Озноб не унимался.

– (Опять эти кошмары стали сниться. Столько времени прошло, уже начал забывать свое бурное прошлое, а тут опять. Почему я голый? – он пошарил в поисках одеяла, нашел, приподнял угол и обнаружил крутой изгиб женского бедра. – Это еще откуда тут взялось?) – Глянул внимательнее, не узнал и махнул рукой.

Встал, поискал и накинул на себя теплый махровый халат, вышел на кухню.

– (И здесь балкон не закрыл, потому и холодрыга такая).

Сквозняк пробирал насквозь даже через толстый халат. Лето было холодным и дождливым, как это часто случается в Ленинграде.

Он выглянул во двор. Под окнами, подмигивая отблесками фонарей, стоял новенький черный «Мерседес».

– (Хоть машина на месте, и то хорошо. Почему я ее в гараж не поставил?.. Ну да, все ко мне ночью завалились, а потом, наверное, я уснул. Сколько мы с Калиной на грудь приняли? Брр…)

Он щелкнул электрическим чайником, вода быстро закипела. Подлил кипятка во вчерашнюю заварку и плеснул туда водки, выпил небольшими глотками, рефлексируя, как приятно разливается тепло внутри. Тело быстро успокоилось, зябкая дрожь сошла на нет. Потянуло вздремнуть.

Вернулся в спальню, лег. Сознание туманно поехало в никуда, растворяясь в плывущих один за другим серых кругах перед глазами. Незнакомка развернулась к нему, что-то пробормотала и закинула руку на крепкое плечо.

Вот опять взвизгнула дверь за спиной, и он оказался в тесной камере с глубокой ямой прямо посередине обшарпанного пола.

– Спускайся, – голос охранника был сиплым и неприятным.

Заключенный легко спрыгнул в вертикальную, ростом с человека, похожую на гроб вертикальную дыру.

– (Сам виноват, надо учиться сдерживаться, как советуют тюремные психологи, а не выливать на вохра парашу. Теперь стой и жди, когда время оттикает и вернешься в камеру. Цыгану тачку вчера доставили, вернусь – булкой побалует).

А «побаловать» стоило. В дырке было не только холодно, но и тесно, на корточки не присесть, позу не поменять. Прислониться к стене тоже невозможно: вся плотно утыкана острыми пирамидками штукатурки. Единственное, что хоть как-то спасало, это работа мышцами.

К четвертому часу наказания узник не выдержал нахождения в замкнутом пространстве норы. Тело окончательно затекло и даже не ощущало покалывания шпилей пирамидок. Решив «выйти досрочно», он громко заорал, призывая на помощь. У него была разработана полноценная программа для «экстренного заболевания» в случае серьезной необходимости, и он стал готовиться к приходу охранника. Сильное, сверхсильное перенапряжение солнечного сплетения в комбинации с закатыванием глаз, в полном смысле слова, до затылка, вызывало в организме необычные явления: начинались судороги, поднималась температура, кожа извергала пот в таком количестве, что его обдавало ливнем солоноватой жидкости.

К удивлению, охранники появились довольно быстро и со словами:

– Симулирует, гад, – вытащили его из дырки.

Арестант бился в судорогах и неистово вопил настолько исступленно, что стал задыхаться.

В момент жуткой нехватки воздуха он опять проснулся, пытаясь настойчиво вдохнуть. С трудом, но все же ему удалось прийти в себя.

– (Слава богу. Я дома. Надо что-то делать с этими ночными кошмарами. Матушка права, надо съездить куда-нибудь подальше, туда, где тишина и покой).

В дверь кто-то настойчиво звонил и барабанил кулаками. Он посмотрел в глазок и открыл. На пороге стоял мужчина невысокого роста и лучезарно улыбался.

– Забыл? Мы же сегодня уезжаем. Ты хоть успел собраться после вчерашнего?

Их встретил характерный запах московского железнодорожного вокзала и элитный скорый поезд. Долгое барабанное постукивание колес и плавное покачивание вагона сопровождало до самого Таллина. То, что Алёна Урбанова и ее коллега Ирина Шапиро[2] уже пересекли границу Эстонии, они поняли не столько по ландшафту, сколько по резко изменившейся архитектуре: красные черепичные крыши, остроконечные шпили церквей, журавли колодцев.

В дверь купе вежливо постучали.

– Через час прибываем в Таллин, приготовьтесь, пожалуйста, – предупредил проводник.

Поезд въехал на «стерильный» эстонский вокзал, заполненный «иностранцами». Вымытый до блеска автобус с тихо перешептывающимися пассажирами доставил их на место. К большому удивлению Алёны оказалось, что они попали не в пансионат, а на туристическую базу. Об этом никто не предупреждал, и в сложенной пополам книжечке под названием «Путевка» данное слово не упоминалось. К их счастью, всё было по-западному чисто, прилично и местами даже стильно.