Алёна не спала и открыла дверь со вздохом облегчения:
– Вы что так долго? Я уже вся извелась.
– Можно, я домой позвоню? – спросил Джордж с порога, снимая куртку. – Моя жена тоже, наверное, волнуется: ведь всё, что мы видели там внизу, уже в новостях.
– Конечно, звоните. Пойдемте на кухню, чтобы никого не будить.
Она принесла и поставила на стол аппарат с дисковым набором.
– (Антиквариат или они такими до сих пор пользуются?) – подумал американец. – Спасибо, спасибо большое, я признателен за вашу заботу и внимание.
Мистер Смит достал из бумажника стодолларовую купюру и положил рядом с телефоном.
– Что вы, что вы, не надо! Звоните, пожалуйста, – засуетилась Алёна, хотя знала, что общение с заграницей стоит недешево, чуть ли не три доллара в минуту. Вика, у которой брат жил в Америке, когда-то рассказывала, насколько это разорительно.
– Я знаю, звонки дорогие, так что не сопротивляйтесь.
Он поднял трубку и, не спрашивая, как звонить из Москвы в Штаты, задвигал пальцами по циферблату.
У Нахимова закралось подозрение:
– (Откуда он знает, как набирать? Кому это я экскурсию устраивал?)
* * *
Сумбурная Москва закрутила в штопор весь следующий день Алёны. Нужно было и на работу заехать, и в поликлинику зайти, и в Дом книги на Новом Арбате забежать, чтобы забрать несколько томов «Химической энциклопедии». В такой суматохе могли и продать за невостребованностью.
– (Да, я еще в булочную обещала заглянуть, в доме весь хлеб кончился).
А как же выйти из магазина без чего-нибудь «к чаю»? Клюкву в сахаре и сушки для Афоньки, мармелада желейного – для мамули, пару-тройку пряников «Тульских» и печенья «Юбилейного» – для Алёшечки, а для себя, любимой, зефир, лучше в шоколаде, если всё это останется на прилавке перед закрытием магазина.
В результате поздно вечером Алёна выползла из второго троллейбуса на остановке около СЭВа, как каракатица на скользких лапах, с трудом удерживая равновесие. Пакеты и сумки всё норовили выскользнуть из рук и очутиться в лучшем случае на ступеньках, а в худшем – на грязном мокром асфальте.
– (Жалко, что я с Нахимовым не договорилась, чтобы он меня встретил. Сколько раз домой звонила: то занято, то никто не подходит. Трубку, что ли, плохо положили? Теперь буду тащиться тихим ходом вдоль Белого дома с руками до колен от тяжести. Слава богу, что хоть митингующих нет).
Но не тут-то было. Перейдя Конюшковскую улицу, она уткнулась в патруль из нескольких солдат и омоновца, переминающихся с ноги на ногу на тротуаре около хлипкой баррикады.
– Гражданка, здесь проход закрыт, – остановил ее один из них.
– Ребят, вы что, с ума сошли? Что значит «закрыт»? Я живу в том доме, – она с трудом приподняла руку с сумками, чтобы указать на свой дом.
– Предъявите, пожалуйста, документы.
– Какие документы? Я с работы еду. Документы еще какие-то понадобились. Я во втором подъезде живу.
– Девушка, мы всё понимаем, – обратился к ней не по-московски вежливый омоновец. – Но у нас приказ.
– Так мне что, теперь с вами тут на улице ночевать?
Солдаты с простыми крестьянскими лицами искренне рассмеялись.
– Я не шучу. Вся замерзла. Видите, сентябрь какой… Дождь, холодрыга, как в ноябре. Какое сегодня число?
– 23 сентября, – подумав с секунду, ответил патрульный и зачем-то добавил: – 1993 года.
– Год я еще помню. Спасибо. Давайте по-человечески договоримся. Я пройду сейчас как есть, а завтра уже буду и с паспортом, и со всем набором, если хотите, – заскулила Урбанова, стараясь бить на жалость.
– Мы не можем вас пропустить, – вступил в разговор щупленький солдатик, наверное, новобранец. – В Белом доме полно оружия. Они могут вас убить на этом отрезке тротуара.
– И как я попаду домой?
– Вам надо обойти вокруг, через парк Павлика Морозова.
– Господа-товарищи, вы что, смеетесь? Посмотрите, уже одиннадцатый час. Вокруг полно всякого непонятного народа бродит. Вот там как раз со мной что-нибудь и случится!
– У нас приказ, – стояли они на своем.
Алёна тяжело вдохнула и отошла в сторону, прикидывая, как бы ей пробраться к дому. Руки замерзли, холодные пальцы судорожно вцепились в ручки тяжелых сумок и пластиковых пакетов. Она тоскливо взглянула на набережную и направилась к лестнице у основания моста.
– Даже и не думайте, – прокричал ей вдогонку фактурный омоновец. – Мы за вас не отвечаем!
Но Алёна, не обращая на него никакого внимания, шаркала по направлению к мосту.
– (Сейчас, так я и потащилась в обход через парк со всеми этими сумками. И не подумаю!)
Она спустилась по мокрым, скользким ступенькам, пересекла пустую проезжую часть набережной и оказалась на узком тротуаре с каменным ограждением вдоль Москвы-реки. Идти пришлось медленно, низко пригнув голову: ледяной ветер пронизывал насквозь и сбивал с ног.
– (А в Ленинграде, между прочим, такая погодка – обычное дело, да. На Дворцовом мосту совершенная жуть, свистит – хуже этого. А дачная Вика туда всё равно ездит. Ездит и ездит к своему любовнику, – она вдруг вспомнила о Романове, вернее, не о нем, а о его машине. – Ну почему он со своим «Мерседесом» – там, а я с тяжеленными сумками – здесь?! Кстати, хорошо, что они оба Алексеи: Романов – Алексей и Нахимов – Алексей. В случае чего, в будущем не назову Алёшечку чужим именем. У него же все Алёны: и до меня были, и текущие воздыхательницы. А у меня будут Алексеи, тем более что мне нравится это имя. И как только Алексей Дмитриевич Романов там живет? В автомобиле прячется? Холод омолаживает. Наверное, он поэтому так хорошо выглядит).
Она целеустремленно продвигалась вперед, стараясь не оглядываться на Белый дом и сосредоточиться на своих мыслях:
– (Может, действительно кто-нибудь сейчас меня на прицеле держит? Тьфу-тьфу! Кому нужна согнутая в три погибели тетка с сумками? Усмири свои фантазии, Урбанова).
Фасад мятежного Дома погрузился во мрак, лишь несколько окон тускло мерцали сквозь дождь. Создавалось впечатление, что световые квадраты просто висят в ночном небе между тучами и никакого здания там вообще не существует.
* * *
В подъезде Урбанову ждал очередной «подарок судьбы»: кромешная тьма, ни одного отблеска, ни единого огонечка. Она поняла, что темные окна распространяются не только на Белый дом.
– (Сопротивлению свет отключили, а мы тут при чем? – ладошки предательски вспотели от переживаний. – Хорошо, что не на морозе и не на ветру, а то бы пальцы примерзли к сумкам и пакетам. Хотя сейчас не зима. Просто всё стало бы выскальзывать из рук).
Внимательно нащупывая каждую следующую ступеньку, она упорно карабкалась наверх. Лифт, конечно же, не работал. В подъезде было тихо, это одновременно и успокаивало, и настораживало.
– (А вдруг в доме ни души и всех эвакуировали?)
Отсвет большого города от штормовых облаков, пробирающийся через окна подъезда, помогал ориентироваться к темноте.
В пролете между вторым и третьим этажами она остановилась, бухнув тяжелую ношу на кафель пола. Где-то наверху хлопнула дверь, послышались гулкие шаги. Алёна мысленно заметалась, не зная, что ей делать, во рту мгновенно пересохло.
– (Всё бросить и бежать вниз на улицу? Продолжать восхождение? Стоять на месте?) – она замерла в нерешительности.
Шаги приближались.
– Эй, вы там, соседи, откликнитесь! – голос ее звучал нарочито уверенно.
– Джульетта, это я, твой возлюбленный, – с облегчением услышала она голос Нахимова. – Порхаю навстречу.
Между лестничными маршами мелькнул луч фонарика. Алёна приобрела эмоциональную точку опоры.
– Ты что не позвонила, я бы тебя встретил, – муж быстро спешил на помощь.
– Звонила! То занято по полчаса, то никто не подходит.
– Надо проверить телефон.
– Алёшечка, миленький, как же хорошо, что ты вышел. Тут так страшно и темно. Ползу на ощупь…
Мужской силуэт формата Алёши Поповича из русской былины приблизился и поднял сумки, поставил их на подоконник, а ее на ступеньку выше себя. Мокрый плащ жены распахнулся, его теплые руки обняли и привлекли к себе. Она, дрожа от холода и остатков страха, приникла к почти что богатырской груди, излучающей спокойствие и безопасность. С оттаиванием прорастало завораживающее желание. Замерзшие ладони скользнули под свитер, нырнули в подмышки, быстро согрелись. Ей захотелось забраться не только под одежды, но и внутрь его тела, как в норку, устроиться там поудобнее и слиться с родным существом воедино.
