– Я таких женщин, как вы, вообще никогда не встречал, – шептал он ей на ухо в танце.

– (А что ты вообще видел? Мальчишка), – она не собиралась ему отвечать. Безумный день уже почти лишил сил.

– Алёна Владимировна, пойдемте купаться, море сейчас такое теплое, такое ласковое, – начал он свой натиск.

– (Лирик паршивый), – она поправила прядь волос.

– Можно, я задам вам вопрос? – он взял ее за руку.

– Задавайте.

– Я давно за вами наблюдаю и никак не разберу, что у вас на майке написано?

На Алёне были развевающаяся под стать волнам полупрозрачная юбка и майка с коротким рукавом, мягко обтягивающая бюст тонкой материей. От плеча к талии шла неяркая надпись. Длинными тонкими пальцами со светлым маникюром она непринужденно натянула ткань и предоставила доктору возможность прочитать вторую часть надписи, обычно скрываемую важной частью ее призывной фигуры.

– «Blue Jeans!» – по-щенячьи радуясь непонятно чему, прочитал врач и, не делая передышки, продолжил: – Вам обязательно нужно расслабиться, а то ваш муж прибежит ко мне ночью за медицинской помощью… для вас, – он осторожно приблизился к ней. – Стрессы чреваты своими проявлениями. Они особенно опасны необычными и яркими реакциями.

– Я признательна вам за заботу, но это не мой случай, – и огляделась вокруг в поисках мужа, но не отстранилась. Легкое прикосновение незнакомого мужского тела, признаться, волновало.

В сегодняшней необычно душной субтропической ночи события прошедшего дня вместе с симпатией к доктору, а он как-никак спас отца ее ребенка, привели неисправимую трезвенницу Алёну в странное возбуждение. А может, причиной тому таблетка, которую ей любезно предложил симпатичный врач по завершении реанимации супруга?

– Так идем?

Всё, что она смогла, это пискнуть:

– Нахимов, ты где? Твою жену уводят.

Затем наступило некоторое помутнение, а потом (вероятно, от избытка чувств и влияния медикаментов) у нее приключился провал в памяти. Когда очнулась, то обнаружила себя уже на пляжном топчане, в одной своей маечке, с согнутыми коленками, меж которых присутствовала курчавая голова Леонида, быстрыми движениями языка доводившего ее до экстаза. Несомненно, он знал толк в прелюдиях. Она, забыв про всё, сжимала его плечи, он обхватил ее бедра. В полузакрытых глазах светился Млечный Путь, шелестел прибой, и наслаждение накрывало Алёну волнами, одна выше другой.

На гребне ее «девятого вала» руки любовника оставили бедра и направились к собственному поясу, намереваясь выпустить истомившийся инструмент и присоединиться к серфингу на волнах оргазма. Вдруг какая-то сила, типа подъемного крана, ухватила Зильбермана сзади за воротник и ремень пока еще нерасстегнутых шорт, оторвала от объекта его вожделения, легко вознесла чуть ли не к небесам, переместила в сторону и поставила на песок.

– Шагай отсюда, – спокойно и раздельно произнес Алексей и, не уделяя более внимания поспешно ретирующемуся медику, обратился к остывающей Алёне:

– Мадам, поскольку вы уже практически раздеты, не искупаться ли нам?

Жена ухватилась за край майки и отчаянно пыталась натянуть ее вниз.

Он поднял на руки расслабленное тело, понес его к воде и сказал между делом:

– Надеюсь, вы больше не станете мне говорить: «Я всегда знаю, что делаю!»

Освещенные жаждущей страсти полной луной, Алёна и Алексей плавно погружались сквозь зеркальную поверхность затаившего дыхания моря. Прикосновение к телу теплой воды, не экранированной никакими, даже самыми маленькими деталями одежды, порождало невероятное чувство свободы, будто не плывешь, а летишь в сапфировых лучах света.

– Ты хочешь меня утопить? – спросил Нахимов.

– Конечно, днем же ты не справился с этой задачей, – улыбнулась жена. – Я всё должна делать своими руками, – и нырнула между отражениями звезд.

Он вслед за ней, успев прошептать:

– Я люблю твои руки, они магия, они волшебство…

Ночью Алёна перемалывала в уме пережитые события. То она залезала в кровать и натягивала до подбородка одеяло, то вставала и выходила на балкон. Волнение от пережитого стресса усиливала полная луна, выключить которую не мог даже Бог. Пожалуй, первый раз в жизни она серьезно задумалась о смерти. О том, что рано или поздно придется покинуть этот мир, что жизнь есть величина конечная и стремится к пределу.

– (И почему людям дана возможность умереть, но не дано знание того, что за этим последует? – мучил ее философский вопрос. – В их распоряжении только утверждения атеистов, догадки религий и предположения ученых. Что происходит на самом деле, вероятно, удастся понять только после перехода в иное состояние души, разума и материи. Ладно, Урбанова, не трать напрасно время, ответа не накопаешь, засыпай. Осталось всего две недели твоего отдыха. Мысли должны быть веселыми. Ты совершила сегодня героический поступок, можно даже сказать, «подвиг» барона Мюнхгаузена. Почти что по расписанию спасла от верной гибели мужа после четырех по полудню. Ты же любишь восхищаться собой, сейчас есть повод. Кстати, если бы я не носилась как ненормальная по берегу со своим навязчивым желанием помочь близкому, может, всё само собой и обошлось бы? Может, и не умер бы? Сам бы оклемался. И нервы бы не тратила. И ноги бы сейчас не кровоточили, – тут последовал диалог, намекающий на попытку раздвоения личности: – А если бы умер? Ага, ты не любишь рисков. То есть, если бы ты не помогла и он умер, то это была бы твоя вина, и ты бы мучилась всю оставшуюся жизнь. А сейчас ты знаешь, что исчерпала все зависящие от тебя возможности, и если бы он и после этого умер, то это была бы уже не твоя вина, а судьба. Вот оно в чем дело, – она вывела формулу: – Ты должна знать, что отработала все возможные и невозможные варианты развития событий, сделала всё от тебя зависящее, чтобы потом не ковырять болячку и не превращаться в Стену Плача. Кстати, у тебя слишком бурное воображение. Усмирять надо и думать поменьше), – и уснула.

Но это была только увертюра к южным приключениям Алёны. На следующее утро Нахимову доставили телеграмму из Москвы. Сухой текст сообщил, что его отца госпитализировали по скорой в больницу. Положение было серьезным, и муж срочно вылетел в Москву, пробыв там несколько дней. К счастью, состояние отца стабилизировалось, и Алексей решил вернуться в Пицунду догулять свой и без того короткий отпуск.

Алёна проскучала несколько дней среди чужого пляжного народа. Доктор Зильберман демонстративно обходил ее стороной, в глаза не смотрел, в разговор не вступал. Вечерами сидел у костра, окруженный толпой университетских красавиц. Где и как он раздобыл их в таком количестве, оставалось загадкой. Прикормил?

Алёну сей факт огорчал меньше, чем радовал:

– (Хоть не надо свои принципы нарушать, и то хорошо. Если у мужа проблемы, то я надеваю пояс верности, запираю его и прячу ключ в дальний угол своей памяти).

В день прилета Нахимова из Москвы Алёна отправилась встречать его на конечную остановку автобуса. В одиночестве путь показался длиннее: только она и море, тянущееся вдоль уходящего вдаль отвесного мыса. Волны радовались ее появлению и щекотали подошвы теплыми пенящимися пузырьками, ласкали воздушными поцелуями. После «пробежки ради спасения» с ней произошла любопытная метаморфоза: она перестала концентрироваться на несчастной гальке и камешках на берегу. В ответ они ее больше не кололи и не обжигали.

Урбанова расположилась в маленьком придорожном кафе. Жадно выпила стакан лимонада и попыталась расслабиться в белом пластмассовом кресле, разглядывая застывшие на жаре пальмы и припавшую к земле выгоревшую траву.

За соседним столиком скучала пара: красивый молодой человек с голливудской бородой и взъерошенной шевелюрой. Он, конечно же, попал в поле зрения Алёны. Рядом с ним сидела маленькая жилистая девушка с рельефной мускулатурой рук и ног. Некоторое время «борода», так она окрестила незнакомца, и «добропорядочная жена», это она про себя, молча наблюдали друг за другом. Поерзав на стуле, парень встал и пошел к Алёне.