– Глупости всё это, рожайте, воспитывайте, у вас это хорошо получается. А как вас зовут?

– Юля.

– Юлечка, у вас и вашего мужа, – краем глаза Алёна заметила обручальное кольцо, – отличная наследственность, улучшайте генофонд Родины. Кстати, давайте прикроем личико Насти, чтобы ей меньше дыма досталось, – она полезла в сумку за другим платком. – Вот держите, он чистый.

– У вас не сумка, а скатерть-самобранка: всё есть, – обрадовалась молодая мама и прикрыла девочке мордашку.

– (Надо же, сколько ей лет, двадцать? Лет на пятнадцать младше меня, – прикинула Урбанова, – а какая разница в менталитете).

К всеобщей радости, поезд медленно тронулся, выползая из задымленного туннеля. Пассажиры облегченно вздохнули. Их вагон был последним, именно его и не дотянуло до платформы. Двери открылись со словами дежурного по станции: «Прошу всех без паники выйти из вагонов и покинуть метро…»

Легко сказать, трудно сделать. Было непонятно, как выходить из вагона в туннель. Урбанова тут же нашла помощников для Юли:

– Пропустите, пропустите, здесь женщина с ребенком. Молодой человек, помогите, пожалуйста, Юле выбраться отсюда, и побыстрее.

Справедливо отметить, что советский народ по-прежнему был чувствителен к теме материнства и детства. Столпившиеся у дверей люди тут же расступились, юноша выпрыгнул из вагона и помог оцепеневшей маме выйти вслед за ним. Юля оглянулась на Урбанову:

– А как же вы?

– Я успею, поторапливайтесь наверх, чтобы легкие малышки меньше гари набрали, – и вдогонку: – Сделайте с ней дыхательную гимнастику, когда вернетесь домой.

Урбанова приблизилась к выходу.

– (Ты можешь училкой не быть? Не могу), – с улыбкой усмехнулась она.

– Спасибо, – раздалось уже из туннеля. – А как вас зовут?

– (Дура хренова меня зовут), – и вслух, – Алёна Владимировна. (Урбанова, и какого фига ты потащилась в метро? Ты же знаешь: чего боишься, то и происходит. А может, я оказалась здесь, чтобы успокоить Юлю и Настю? Фантазерка. Лучше выбирайся из вагона, ты уже последняя осталась).

Оказалось, что в туннеле было некоторое подобие помоста, вмонтированного в стену. Спокойно, без излишней суеты и толчеи, пассажиры выбирались на перрон и семенили по направлению к эскалатору.

Дурдом творился наверху. Верещали машины скорой помощи. Бегали люди в милицейской форме и белых халатах. Росла и множилась толпа зевак, обступивших выход из метро.

Урбанова никогда не искала приключений. Они исправно находили ее сами. На свежем воздухе Алёна успокоилась, к студентам не опоздала.

На следующий день вся Москва обсуждала количество жертв жуткого пожара, случившегося в метро.

Алёна пыталась переубедить сослуживцев, аргументируя:

– По-вашему, я похожа на обгоревший труп? Я ехала в том поезде, который дымил!

Но народ ее не слушал и не верил. Сплетни о кошмаре публике нравились больше.

– (Всё одно к одному, – решила Алёна, подтверждая себе самой необходимость уйти с престижной должности преподавателя. Последняя капля происшествия в метро «звякнула», ударив по макушке. – Прощай, университет!)

На следующей неделе Урбанова сидела в кабинете заведующего кафедрой. В нем она бывала не раз и никогда не волновалась. Она вообще везде чувствовала себя комфортно, как дома, но теперь…

Дмитрий Борисович всегда относился к ней хорошо и много сделал для ее карьеры. По жизни Алёна ехала не на пассажирском поезде, а на элитном экспрессе. Всё получалось как бы само собой: школа – с медалью, институт – с красным дипломом, замужество, аспирантура и защита диссертации спрессованы в три года, позиция преподавателя в родном университете – на блюдечке с золотой каемочкой. И даже ребенка уже успела родить. Но за внешним успехом стоял труд, изнуряющий и выматывающий нервы, не дающий расслабиться.

Теперь Урбановой было неловко перед человеком, который без корысти опекал ее. Она чувствовала себя в его кабинете девчонкой, пришедшей в первый раз на экзамен. Тонкие подрагивающие пальцы выдавали волнение.

– Дмитрий Борисович, – начала она несвойственным ей тихим голосом. – Мне предложили новую работу в Образовательном центре при Министерстве.

Заведующий кафедрой с удивлением посмотрел на нее.

– А что, Алёна Владимировна, со старой работой у вас какие-то проблемы? Через три-четыре года получите доцента, как договаривались. У вас же всё хорошо. Намного лучше, чем у других, – недоумевал он.

– Проблемы несущественные. Даже смешно об этом говорить. Меня доконало это рваное расписание, я бездарно трачу по полдня между группами, лекциями и аспирантами, а домой съездить в перерыве не могу.

– Что так? – улыбнулся он. – (Все ездят и ничего).

– Там поезда всё время в туннеле останавливаются, и я боюсь. У меня подскакивает давление и кружится голова, начинает трясти, такое ощущение, что упаду в обморок. И еще этот пожар… – уже в который раз за последние несколько недель у нее навернулись слезы.

Она часто похлопала длинными ресницами, но это не помогло. Слезный кран был включён.

– Ну что вы как ребенок? – Дмитрий Борисович растерялся и протянул ей чистый носовой платок. – Просто устали. Мы все на нервах. Успокойтесь, пожалуйста.

– Не могу. Извините меня, ради бога, – она встала и отошла к окну.

– А что, в Центре можно обойтись без метро?

– Да, – обрадовалась она, – там не так строго. На совещание я могу и опоздать, а тут к студентам, сами понимаете.

– Понимаю. А если серьезно, что за работа?

– Я буду продолжать свой проект: разрабатывать образовательную среду для обучения химии с компьютерами.

– С этого бы и начинали! Здесь я препятствовать не могу и понимаю, что вам необходим размах и другой уровень поддержки.

Алёна шмыгнула носом:

– Я вас, Дмитрий Борисович, не хочу подводить. Сейчас же только середина семестра. Если уйду, то кем заменять? Почасовиками?

– По обоюдному непротивлению сторон, – сказал он с легкой иронией. – Никто никого не подводит. Меня как раз попросили принять на работу жену работника ЦК. Его только что перевели из Белоруссии в Москву. Ставок на кафедре нет. Дополнительных пока не выделяют. Так что если вы нас покинете сейчас, то никто не пострадает, кроме ваших студентов, конечно. Они же вас обожают. Ну, да ладно. Когда вам там заступать?

– Хоть завтра.

Они проговорили около часа. Покидая кабинет, Алёна хотела было обнять Дмитрия Борисовича, но сдержалась и поблагодарила, просто протянув ладонь для рукопожатия.

На улице Урбановой стало свободно и легко, как в детстве. Она глубоко вздохнула и обрадовалась настигшему ее полету воображения, рисующему на куполе восторженного весеннего неба картинку приближающегося обновления.

– (Первый шаг к успеху сделан! Я лечу вперед на белом скакуне, и никто меня не в силах остановить!)

Урбанова не просто любила жизненные развороты и обожала перемены. Новизна, как белизна, манила, будоражила воображение и становилась источником предвкушения, непременно прекрасного. Ей было неважно, что менялось: ее статус – подруга, невеста, жена, мать, или карьера – студентка, аспирантка, кандидат наук, преподаватель. И не имело значения, что появлялось: новые знакомые или проекты. Существенным было лишь одно – судьба предлагала иную траекторию движения вперед.

Ей нравилось приобретать новых друзей, коллег или внезапно обнаружившихся родственников. Изначально каждый виделся умным и порядочным. Постепенно из людей выползали особенности натуры. Алёна старалась, как могла, не замечать дурного и сохранять, насколько возможно, первоначальное впечатление, но это удавалось далеко не всегда.

Сейчас Урбанова меняла в своей жизни сразу три краеугольных камня: профессию, коллег и начальство. Вершинский сделал невозможное и выбил для нее ставку ведущего научного сотрудника в своем Центре, засевшем по воле случая в историческом особняке времен Петра Великого недалеко от метро «Семеновская». Наполовину вросший в землю домишко внутри весь качался и скрипел, требуя сноса. Именно поэтому в конце советских времен интереса к нему никто не проявлял. Образовательный центр жил своей скудной жизнью.