Если все места внизу были заняты, Урбанова поднималась на тот самый балкон и всякий раз старалась занять место, где, по ее предположению, могла сидеть первая скрипка.

На сегодня бесконечное конспектирование научных журналов утомило студентку, она вяло собрала пухлые тетради в сумку, подошла к заграждению балкона и облокотилась на перила. Открылась картина: столы, зеленые лампы, раскрытые книги, скучные затылки, а за окном первая зелень, капли дождя и сирень.

В зал вошел высокий парень с шапкой вьющихся волос. Молодой человек двигался по проходу вдоль окон. В ослепительно белом джинсовом костюме он показался ей чем-то неземным, нереальным на фоне блеклых читателей в темных одеждах. Алёна притронулась к мгновенно покрасневшим щекам и поняла, что влюбилась в ту же секунду, как увидела. Легкая эйфория заполнила грудь в попытке оторвать от земли, воспарить и сделать победоносный круг под звуки торжественных аккордов первого концерта Чайковского для фортепьяно с оркестром.

Она неподвижно стояла на балконе и не отрывала от него глаз. Сквозь пелену видела, как незнакомец подошел к столу, поздоровался с приятелем за руку и сел рядом. Первым ее порывом было сбежать вниз и познакомиться. Однако, посмотрев на часы, поняла, что опаздывает на встречу с научным руководителем. Пришлось мчаться в метро, сожалея о несостоявшейся встрече.

В летние каникулы Урбанова собралась в гости к своей подружке Верке Бартековой в Чехословакию.

У словаков, в отличие от русских, Верка – это не ругательное, а ласкательное обращение. Бартекова выделялась среди других студентов своей несуразностью, что делало ее очаровательно смешной. Густые темные волнистые волосы, рассыпанные по плечам, не соответствовали славянскому образу. Однако всё остальное: решительно вздернутый нос, тонкие губы, светлые глаза и плоские скулы выдавали истинную природу происхождения. Милая рассеянность проявлялась во всём. В дни сессии она могла приехать к Алёне на дачу на последней электричке, с головы до ног облитая летним подмосковным дождем, и, стоя на крыльце в полуночной тьме, сообщить испуганной заспанной Урбановой:

– Алёёёнааа, у меня украли кошелек, я вся промокла, я забыла зонт в поезде, можно, я у вас переночую?

При этом вода ручьями лилась по ее плечам и по вязаному пальто на ботинки, непременно застывавшие в косолапой позе. Сумка через плечо болталась на спине и была, как всегда, открыта, приглашая: «Ну пожалуйста, украдите хоть что-нибудь».

– Проходи. Как ты без денег и без билета доехала? Надеюсь, контролера не было?

– Был, но он меня на первый раз простил.

Подобные визиты повторялись с завидной регулярностью. Алёна к ним привыкла и не удивлялась, стараясь по возможности опекать Верку, как забавного ребенка.

Прага, Братислава, Высокие Татры, заграничная обстановка с уютными кафе – всё располагало к романтическому настроению. В горах подруги случайно познакомились с двумя братьями, неожиданно остановившими их около симпатичного кафе в альпийской деревне.

– Добрый вечер, – сказал молодой человек, тот, что был явно постарше.

У девчонок не было настроения знакомиться на улице. Они прошли мимо. Молодые люди обогнали их и, загородив путь, продолжили:

– Это мой младший брат Питер.

И не давая им опомниться, второй сообщил:

– А это мой старший брат Стефан, мы только что приехали из Братиславы и не знаем, как проводить здесь время, вы нам поможете?

Подруги не устояли и рассмеялись.

Питер оказался на три года младше Алёны. Для тех, кому слегка за двадцать, это огромная разница в возрасте. Он хоть и в последнем классе, но всё еще в гимназии, где мысли молодых людей сосредоточены на одноклассницах, а лицо заливается краской при одном только виде обнаженной женщины, случайно замеченной между шторами в окне. Возраст молодого человека камуфлировался ростом и брутальными мускулами, но ребенок предательски просвечивал через смущенный взгляд. Они с Веркой могли бы быть братом и сестрой. Темные вьющиеся волосы и мягкий овал лица делали их похожими.

Его ухаживания были по-европейски красивыми и по-славянски настойчивыми. Алёна поддалась натиску и проводила с ним всё время, тем более что Верку заносило: то она усаживалась на тротуаре центральной площади горного курорта, протягивая ладонь для милостыни, и при этом пела «Катюшу»; то не приходила ночевать в дом, где они остановились, и Урбанова, не любившая оставаться ночью одна еще с детства, сидела, уподобляясь васнецовской Алёнушке, только что не у пруда, а у темного окна, и прислушивалась к завыванию диких животных в зоопарке у подножья гор; то она встречалась с друзьями и не приглашала с собой Алёну. Если два последних Веркиных «преступления» она еще могла простить, мало ли что, то «Катюшу» с протянутой рукой – никогда. Максималистке Урбановой это казалось кощунственным. Ее родители прошли всю Великую Отечественную от первого дня на западной границе и до последнего. Минувшая война для Алёны, очень позднего обожаемого ребенка, была святыней, и она никому не позволяла оскорблять память о ней.

Питер относился к Алёне с порывом юношеского восторга. Даже его родители, ненавидящие русских еще после танков в Праге в 68-м году, не могли устоять перед увлечением любимого младшего сына. Его несло, как перекати-поле во время урагана. Каждое утро «предки» отвозили их на машине или на горное озеро, или к подножию Высоких Татр. Питера, прожившего всю жизнь в чистенькой белой Братиславе, раскрашенной красными черепичными крышами, привлекали романтические пейзажи. Всякий раз его душа ликовала при виде природных чудес.

– Стой, посмотри какой роскошный гриб рядом с тобой. Я таких еще никогда не видел!

Алёна остановилась, огляделась вокруг и ничего не увидела.

– Какая же ты смешная, вон, около твоих ног, прямо рядом с тобой.

Девушка искренне пыталась найти гриб, внимательно смотрела под ноги, сканировала взглядом всё вокруг, смущенно улыбалась, но ничего не находила.

– Около правой ноги, – не унимался Питер.

Алёна видела только крупные разноцветные листья, прильнувшие к ее ботинку.

– Ну вот же, около твоего носка, – прыснув от смеха, он присел на корточки и аккуратно срезал ножку лесного чуда. – Ну, ты даешь.

Алёна, будучи глубоко испорченным городским жителем, выезжала на природу только в случае серьезной необходимости. Своей машины у ее родителей не было, а тащиться в утреннюю тмутаракань на забитой грибниками электричке удовольствия не доставляло. Она не понимала и не чувствовала радости ни от звуков шелеста листвы, ни от летних запахов травы, не замечала радуги на паутине между ветками деревьев. Она была неисправимым вечно занятым и спешащим куда-то столичным жителем, родившимся в центре города и никогда не тосковавшим по природе. Зона ее комфорта не выходила за пределы уютных московских двориков с тополями, сиренью и цветочными клумбами.

Теперь же Урбанову забавляло карабканье по уступам отвесных скал, устремленных к неправдоподобно синему небу, но приводил в ужас спуск по скользким, покрытым мхом валунам. Питер не отпускал ее руку из своей ни на секунду. Внимание юнца тешило самолюбие Алёны.

У подножья начался дождь, и они, взявшись за руки, долго бегали между деревьями-акселератами, пока не наткнулись на заброшенный дом с заколоченными окнами. Сеновал при нем, по-европейски чистый и аккуратный, был не заперт. Пахло сухими цветами и травами. Через щели в крыше пробивалось солнце, грибной дождь тонким пунктиром исчертил угол сарая под потолком. Им было хорошо лежать на копне сена, обнявшись, и смотреть ввысь, иногда нежно целуясь и переговариваясь. Мягкий и деликатный Питер, поэтизирующий и боготворящий русскую диву, дрожал от восторга и обжигал свои красивые тонкие пальцы прикосновениями к ее лбу, щекам, губам, не смея решиться на большее. Постепенно близость тел стала одерживать верх над здравым смыслом, и, когда губы плотно соприкоснулись, начав игру, а языки трепетно переплелись, Алёна больше не смогла удерживать свои ладони, плавно проникающие под его свитер и скользящие по мускулистой груди. Питер часто задышал, руки сжали ее плечи, и она почувствовала бедром сквозь ткань его твердое желание пробраться наружу, а руки услышали мощные толчки сердца юноши. Сначала мягко и стеснительно и уже в следующую секунду уверенно и настойчиво по телу Алёны пошла цепная реакция от разливающегося и бунтующего вожделения. Игривая ладонь нырнула вниз вдоль втянутого живота и нетерпеливо стиснула то, что искала. Это стало последней каплей. Питер охватил ее всю, прижал к себе, и сплетенными телами они перекатились по душистому колючему ложу, где его бедра сразу, без прелюдий начали ритм, тот непобедимый Его Величество Ритм, перед которым нельзя устоять, который сразу передался ей и объединил, вытесняя сознание. Их дыхание смешалось в водовороте порыва, его пальцы устремились расстегнуть ее тонкие светлые брюки… стащить такие же мягкие и шелковистые, как ее кожа, трусики…