Воспитание и природная рассудительность всегда мешали Алёне делать непоправимые ошибки, а уж острые соломинки, колющие голую попу, поучаствовали и включили в критический момент мозг, зажгли в нем лампочку с надписью «Стоп».

– Почему? – шептал ничего не понимающий Питер. – Ты же…

– Потому, Петечка.

Ну как ему объяснить, что «студентка, комсомолка, спортсменка» после 5-го курса университета не желает расставаться со своей девственностью?

Алёна встала, поблескивая тициановской белизной, оттененной золотистым треугольником волос в косых стрелках солнечных лучей. Под аккомпанемент испепеляющих взглядов юноши неторопливо оделась, сосредоточенно стряхнула прилипшие травинки и листья и как ни в чем не бывало холодно сказала:

– Пошли, пора, твои родители, наверное, уже заждались.

Она уехала через несколько дней, вдоволь насладившись вниманием и смешной влюбленностью Питера. Однако, вопреки обещанию, трепетный возлюбленный не пришел на вокзал проводить. Алёна не понимала, что случилось. Девичья фигурка с большим чемоданом в руках выглядела одиноко на фоне тусклых отсветов окон вагона за спиной. Поезд, как ежик в тумане, затерялся на конечной железнодорожной станции в горах. Казалось, что про него и ее все забыли.

В Москву вернулась в тоскливом настроении. Ее полностью зациклило на воспоминаниях о романтических приключениях в горах, и она пребывала в догадках о причинах неожиданного финала. Каждый день проверяла почтовый ящик, ждала писем из Чехословакии. Зарубежных конвертов не было.

Летние события, как ластиком, начисто стерли из памяти Урбановой высокого парня в белых одеждах, перед которым «расступались столы с зелеными лампами» в воздушном зале библиотеки имени Ленина.

Притащился декабрь со снегом и дождем вперемежку и с отвратительным месивом на тротуарах. Мерзкие тучи стояли стеной и не давали солнцу даже ничтожной надежды бросить беглый взгляд на Москву. Урбанова практически каждый день проводила в Ленинке. Сумерки заполонили город.

– (Рано темнеет, еще только четыре часа), – подумала Урбанова и включила настольную лампу. Ей нравились темно-зелёные абажуры с мягким теплым светом, по-домашнему падающим на пожелтевшие страницы книг. В читальном зале было тепло и уютно, особенно в зимние дни.

Она сняла очки. Из-за неправильно подобранных к ее астигматизму стекол долго читать не могла, текст не фокусировался, двоился, расплывался. Алёна отвлеклась от журнала и посмотрела замутненным взглядом в проход. Перед ней стоял тот самый длинноволосый парень, из весны, но уже не в белом одеянии. Урбанова поморгала, думая, что это призрак, возникший от перенапряжения. На сей раз молодой человек был одет в нечто темно-синее, напоминающее военно-морскую форму. Алёну опять обожгло. Объяснить, что значит это «обожгло», практически невозможно, но она отчетливо поняла, что если сию же минуту не сделает первого шага, то пропустит в своей жизни что-то очень важное. От Питера не осталось даже самого скромного воспоминания.

Урбанова вырвала из общей тетради листок, сложила его пополам и в спешке написала какую-то чушь: «Милостивый государь… увидеть вновь и не подойти… – а в конце:… Прошу Вас не делать эту записку предметом смешливого обсуждения. Уверена, Вы благородны настолько, насколько красивы». И номер телефона.

Встала, превозмогая мелкую дрожь, сгребла свои вещи в сумку и направилась к столу, за которым сидел парень. Вдруг ей стало стыдно, и показалось, что она идет не по библиотечному залу, а по подиуму и что все читатели смотрят на нее с недоумением. Голова транслировала бормотание их мыслей. В полумраке зеленых абажуров показалась охапка светлых, взбитых кудрями волос незнакомца, лицо склонилось над книгой. Алёна приблизилась, преодолевая нерешительность, положила перед ним записку, сразу же развернулась и направилась к выходу.

– (Я сделала всё, что могла! Будь что будет).

Нахимов не понял, что произошло. Он сидел и спокойно читал «Большую советскую энциклопедию», всё подряд без разбора, отдыхая от научных журналов. Перед ним появилась «божественная рука», почти как в «Сотворении Адама» Микеланджело на своде Сикстинской капеллы. Рука, притом женская, положила перед ним сложенный лист бумаги. Вместо него записку схватил «сосед по парте» Толян, развернул, прочитал вслух и заржал, именно заржал, а не засмеялся. Алексей не стал суетиться и отнимать послание. Толян сам отдал, похихикав еще немного.

Девчонки обожали Нахимова не только за рост. Был он образован и талантлив, вырос в семье кинематографистов, мог и в Дом кино пригласить, и в театр сопроводить. Не заметить такого невозможно: копна волос, умеет рассмешить, умеет изысканно восхищаться женской красотой и умом. Умеет всё. Толяну повезло меньше. Он был низкорослым, белобрысым и поэтому очень активным.

Прошло несколько дней. Алёна ждала, но звонка от парня из библиотеки не было. Зато пришло письмо из Чехословакии от Петечки, где он подробно описывал свои метания в день ее отъезда:

«Я проспал. Проснулся в 6 утра вместо 5.45. Подошел к окну и увидел тебя, идущую по аллее».

– (Неужели крикнуть не мог?) – с досадой подумала Алёна.

«Я открыл окно, но кричать не мог, рядом спали родители».

– (Ах да, он же несовершеннолетний. Так тебе и надо, Агапэ-Урбанова, в другой раз не связывайся с мелюзгой).

«Я стоял, смотрел на тебя и плакал. Потом сообразил и побежал на вокзал, но поезд уже отходил от перрона».

– (Только этого мне не хватало: утешать и вытирать нос).

«Алёна, прости меня, пожалуйста, и не сердись. Я боялся тебе писать. Думал, что ты меня никогда не простишь. Я собираюсь приехать в Москву через лето, когда закончу гимназию и поступлю в университет».

– (Значит, увидимся, когда я совсем старухой стану).

«Не выбрасывай это письмо. Ответь мне. Я тебя очень люблю. Петечка.

P.S. Мне нравится, как ты назвала меня тогда на сене. Скучаю без твоих рук, глаз и губ. Целую, целую, целую».

Алёна живо представила себе картинку: она, не понимая, почему ОН не пришел проститься, стоит, едва сдерживая слезы обиды, уронив бесполезные руки, взгляд устремлен на восход, на первые лучи просыпающегося солнца, на желто-оранжевые горы. Петечка рыдает в голос у окна. От нее к нему и от него к ней текут два соленых потока с маленькими корабликами, суденышки встречаются в водовороте струй и исчезают.

Письмо отвлекло ее от ожиданий звонка и рассмешило. Теперь она забыла парня из библиотеки и села писать ответ парню из Чехословакии. Алёна не была девушкой легкого поведения, она была девушкой с легким характером и умела быстро переключаться, переводя стрелки обид и разочарований, оставаясь счастливой.

На тот момент у Нахимова уже было в активе несколько подружек: одна текущая – Рита и несколько «слоев» из прошлого. Он был человеком мягким и никогда не разрывал отношений по собственной инициативе, просто не мог кого-то обидеть. Девчонки добровольно от него не уходили, так и оставались поблизости, в резерве, вливаясь в его жизненный круговорот.

– А что, звякни ей, может, интересное приключение получится, – подначивала Рита, смеясь в объятиях любимого.

К тому времени, благодаря Толяну, вся их университетская компания ознакомилась с запиской Алёны и дружно веселилась по этому поводу.

– Везет тебе, Лёха, даже пальцем шевелить не надо. Барышни летят на тебя, как бабочки на… – делился с ним низкорослый щуплого телосложения друг Сашка фамилией Эгалите.

– Бабочки? – перебил его Алексей. – Может, мухи? – и рассмеялся.

– Неважно, всё потому, что ты двухметровый и притягиваешь уже с длинной дистанции, – вклинилась в разговор Рита, устраиваясь поудобнее на коленях Алексея.

– Ты не представляешь, сколько усилий приходится мне прикладывать, – Сашка сделал ударение на слове «мне», – чтобы охмурить хотя бы одну девчонку. А тебе надо только появиться и пройти по общему читальному залу в Ленинке.