Так делала она.

Туригутта.

Сколько Левр ни боролся с собой, но чувство жило в нём. Пуская корни, переиначивая его идеальную рыцарскую жизнь и отравляя реальность вокруг. Как старая заноза, она всё ещё была там.

Он действовал по всем полагающимся правилам, подчинялся всем советам и ни единой молитвы не пропускал, послушно изживал по капле все грехи, в которых считал себя повинным, но — заноза оставалась на своём месте, в самом его сердце.

Что ж, жить с ней можно. Остальные жили. У каждого была своя.

Оставшиеся чуть более трезвыми девицы, смело отбросив вуали и приникая каждая к плечу избранного рыцаря, наперебой выбирали маршрут гуляний, заглушая своим щебетом суть переговоров, ведущихся в соседнем зале. Не то чтобы иначе можно было что-то расслышать: фестиваль вишенного цвета вовсю гремел над Мелтагротом. Впервые за годы Левр охранял праздник, а не веселился на нём, хотя порой разницу трудно было заметить. Вместе с другими княжьими стражами он неспешно прогуливался по улицам и аллеям, любовался красотками в лучших нарядах, что стыдливо опускали взгляды при виде молодого рыцаря.

Менее забавно было часами выстаивать при входе в галереи Чертогов Любования, где князь Иссиэль проводил время со своими наложницами — придворными дамами его супруги, сыновьями, родственниками, дальними и ближними, и порой принимал посетителей и гостей, если особенно ценил их. Иногда Левру хотелось, чтобы он ценил их поменьше.

Даже подогнанные, доспехи весили достаточно, чтобы к концу смены он изнемогал от их тяжести. А когда привык, то явился следующий враг — скука.

Да, трижды в неделю он участвовал в парадном проезде князя по Мелтагроту. Маршрут мог меняться непредсказуемо, и Левр с удовольствием наслаждался видами городских улиц, даже бедных, на окраинах, в низинах и рвах под холмами, на которых гордо возвышалась Сосновая Крепость.

Бывали и трудные минуты. Не только когда какой-нибудь несчастный забулдыга начинал приставать к рыцарям, неподвижно замершим у Чертогов, — это было даже весело: один из них являлся строго по средам и прикладывал все усилия своего весьма изощрённого, надо признать, чувства юмора, чтобы заставить рыцарей двинуться с места или хотя бы рассмеяться.

Несколько раз Левр проигрывал рвущемуся изнутри смеху.

Но иногда среди толпы, текущей мимо, являлась женщина — и часто Левр ловил себя на том, что ему стоит труда устоять на месте и не побежать за ней. Это всегда была она. Иногда одетая как ружанка. Иногда — как суламитка. И рассудком юноша понимал, что ни одной из них не может быть Туригутта Чернобурка. Сердце принимать очевидную истину отказывалось.

Вместе с ним в почётном карауле сменялись разные братья. Некоторые пытались подружиться, но Левр не мог отделаться от ощущения, что между ним и всем миром вокруг сама по себе выстроилась толстая стеклянная стена, лишающая всякой возможности снова испытать хоть что-нибудь.

Они болтали, смеялись, дрались, пили вместе, и всё было весело, всё было правильно, должно быть; но, присутствуя рядом с ними в их нехитрых забавах, Левр душой был слишком далеко. Постепенно попытки сойтись с ним ближе соратники прекратили. Этому молодой рыцарь был искренне рад. Одиночество из пытки стало желанным товарищем.

Левр не по своей воле смотрел на мир глазами той, которая его оставила; и, готовый принять любое горькое лекарство, чтобы только забыть её, перестать видеть жизнь по-новому отказывался.

Главное откровение преследовало его каждый следующий день — и Чернобурка предупреждала, многажды. Потребовалось попробовать самому, чтобы убедиться. Рыцари в парадных доспехах, со всеми своими позами, и сам он среди них, были смешны, жалки и нелепы.

***

Первые признаки разочарования в детской мечте стали очевидны в день торжественной, но быстрой присяги. Из казарм Школы Левр перебрался в башни Сосновой Крепости, и в комнате их было теперь трое, но этим всё отличие и ограничивалось. Кроме новых доспехов (пришлось подгонять за свой счёт у унылого кузнеца всё той же Школы), нового распорядка (плюс час ко сну, минус день для библиотеки) ничего не изменилось.

Разве что пьянствовать по борделям теперь приятели стали гораздо смелее. Против воли Левр замечал, ради чего стремились к рыцарской службе ученики. Всех манило беззаботное прожигание жизни за счёт казны, отсутствие обязательств, какой-либо ответственности. Для рыцарей князя доступно было лучшее вино, королевский беспроцентный займ в триста золотых, крыша над головой. И женщины. Рыцари помладше, ещё не нагулявшиеся всласть, тратили значительную часть свободного времени, с выдумкой волочась за привередливыми красавицами, жёнами и дочерьми рыцарей постарше.

Старшие же собратья с важным видом обсуждали свои дела — закон воспрещал рыцарству торговлю, но на обходные манёвры весь княжий двор глаза закрыл давно и крепко.

На втором месяце почётной службы Левр понял, что ему бросили кость в виде рыцарской почётной службы в старой столице, и кость эта встала поперёк горла, грозясь перекрыть дыхание на долгие годы, если не навсегда.

Осознать истину было почти не больно, он лишь удивился, что раньше этого не понял. Как он мог? Недосягаемый пост княжьего стража для наследника маленького, низложенного Дома… и вот, теперь этот недосягаемый пост был его. Левр из Флейи мог с честью простаивать часы в дозоре до конца своей жизни. Смысла в этом было ещё меньше, чем в показательных турнирах.

Это было унылое времяпрепровождение. Да, и стабильный заработок — Левр мог предсказать его постепенное возрастание год от года. Как и расписание каждого следующего дня. Трижды в неделю он сопровождал к князю советника Найли, ворчливого старого калеку. Дважды в неделю сопровождал князя к любовнице — леди Найли-Суготри, делая вид, что не знает, что упомянутая леди — главный актив своего ворчливого мужа в деле продвижения по службе.

Ещё были посещения монетного двора. Визиты в Школу Воинов — Левр не переставал удивляться изобретательности писцов, сочиняющих дважды в месяц одинаково безвкусные речи для молодёжи воинского сословия. Были прогулки по торжищу до ворот Сосновой Крепости. Посещения портов. Встречи с управляющими каменоломен, золотых приисков и иных безымянных афер — эти господа прибывали на аудиенцию к князю в неприметных паланкинах без гербов и знамён. О чём беседовали они с князем, никто не знал, имён их в списках гостей не значилось, но, очевидно, процветание всего княжества в значительной степени поддерживалось именно благодаря крепким отношениям с такого рода посетителями.

Левр учился достаточно быстро. Он не стал задавать вопросы. В конце концов, ответы были ему неинтересны.

Возможно, в старые времена, когда Мелтагрот был столицей, а князья Лукавых Земель правили всеми сопредельными краями, рыцари, охраняющие владык, действительно часто сталкивались с покушениями, отравителями, наёмниками и разбойниками. Когда же Левр попытался расспросить старших товарищей о самом страшном, с чем им приходилось сталкиваться, ответ был один:

— Ох, парень! Ты не застал Рыбный Бунт! Нас закидывали требухой, чешуей и помоями на всех портовых линиях, и от нас с неделю несло так, что не пускали даже в самый дешёвый бордель!

И всякий раз перед ним, как живая, представала Туригутта Чернобурка — призрак её чуть расплывался в солнечном свете ранней весны, когда она, незримая для остальных, складывала руки на груди и грустно посмеивалась:

— Ну что, Мотылёк, получил свой шанс на подвиг?

***

Что, бесспорно, было прекрасно в службе, так это возможность молиться в воинских приделах храмов, посещать все без исключения тренировки — в число которых входили кружки стихосложения и сочинительства — и свободный вход в знаменитые княжеские купальни Мелтагрота.

Иные рыцари избирали для себя посещение купален в строго определённые дни — когда на нижних ярусах, куда стекала вода, работали, подобрав юбки, весёлые придворные прачки. Левр любил посещать купальни после тренировок мечного боя, к которым, себе на удивление, пристрастился.