Такими же вопросами задавалась воительница, когда её ввели в зал Совета. За прошедшие годы он преобразился — стены сияли белизной, кое-где под сводами появились витражи в окнах. На ступенях не оставалось пустых мест: мастеров войны вновь стало немало в Элдойре.

Правитель в сопровождении супруги уже ждал подсудимую. Оба, и Гельвин, и леди Мила, были в белых воинских церемониальных костюмах. Их сложно было бы отличить от других воинов, если бы не серебряный обруч на голове Гельвина и такой же пояс и ножны у обоих.

Пока перечисляли обвинения, большую часть из которых женщина и так уже знала, она развлекалась изучением свит старших полководцев. В сторону Ниротиля Тури не смотрела принципиально: она всё ещё была слишком зла на бывшего командира. «Надеюсь, твоя леди ещё сто раз тебе изменит, скотина», — мстительно про себя пробормотала Тури.

— …На вашем месте, мастер войны, я бы улыбался меньше, — почти над её ухом послышался раздражённый голос зачитывающего список воителя, — если только совесть ваша не осталась с вашей честью в Пустошах или разграбленной Лучне.

— Я не отрицаю те из обвинений, что имеют смысл, — возразила женщина, — я воин Элдойра и знаю, где и когда нарушила его законы. Я признала бы другие свои ошибки и грехи, но не то, что накормила своих солдат, когда вы оставили их голодными!

— Заставив голодать невинных детей?

— Спросите сестру Правительницу… — Тури пожала плечами, взглядывая мельком на леди Милу. — …предпочла бы она видеть сытыми крестьянских детей или королевскую армию.

Советник только развёл руками. Воевода нарушала весь порядок судебного разбирательства.

— Вы забываетесь, мастер войны, — холодно ответил Правитель, — леди Мила носит воинское звание.

— Я знаю, что сестра-госпожа — воин, хоть и не водит войска. Как и брат-господин. Мы прошли почти три тысячи верст за эти годы. Снабжение восточнее Лерне Гай закончилось, я потеряла двести своих воинов в песчаных бурях. Я не роптала. Но когда та же херь повторяется на западных отрогах Кундаллы?

— Следите за языком, сестра: мы потратили немало на продовольственные обозы.

— Следите за вашей казной и казначеями! — выкрикнула яростно Туригутта, опуская перед собой связанные руки. — Что бы вы ни отправили с обозом, до нас он не дошёл! Ни много, ни мало — мы ничего не получили, мы весь месяц жили, питаясь улитками и болотными ондатрами в счастливые дни, как вам это?!

Её слова повисли в воздухе, Гельвин тихо что-то произнёс, обращаясь к одному из своих Советников, тот коротко кивнул и исчез. Беспокойные взгляды со стороны асуров, любопытные глаза лордов, эхо под высокими сводами зала — всё это для Тури слилось в одно дурное предчувствие — ощущаемое, глубокое и всеобъемлющее. Правитель готов был бы принять упрёки от любого из своих воинов, только не от неё. Не теперь, когда резня в Пустошах, обросшая небылицами и кровавыми подробностями, остаётся главной страшной историей для любого путешественника, будь то на западе или на востоке.

Белые своды, лаконичные украшения, каменная резьба под потолками — всё это было лишь обрамлением для картины её неизбежного падения. Туригутта Чернобурка отдавала себе отчёт в том, насколько невыгодно её положение.

В Элдойре казнили за меньшее, чем то, что её присягнувшие войска были отправлены мародёрствовать на землях, прилегающих к королевским угодьям. Снисхождения она добиться не могла при всём желании, и всё, что оставалось, — стоять на своём со всем упрямством и наглостью, на которые она была способна. Правда, до неё это мало кому помогало.

Наконец Правитель получил ответ от своего Советника. Тури хмуро встретила его слегка печальный взгляд.

— Мастер войны, вы могли отступить назад или распустить отряды. Мне сообщили, что между последним вашим отчётом и первыми набегами прошло два месяца.

— Полторы тысячи наёмников распустить голодными, ну да, — прошипела женщина.

— Мои земли разграблены, — высказался кто-то из лордов Загорья, — казните её, ваше величество!

— Казните, это справедливо, — зазвучали тут же другие голоса, — она учинила резню на наших землях!

— Помилования! — Это вскочил на свой четверти Ниротиль, за ним поднимались и его мастер-лорды и сотники. — Повелитель, помилуйте её!

Остальные полководцы остались недвижимы, но на Правителя смотрели все.

Гельвин опустил глаза. Тури усилием воли не смотрела на Ниротиля. «Держись, держись, глупая лисица… что, брат Тило, заела тебя совесть? Где-то она пропадала, когда ты бросил меня, а сам сделал ноги к своей жёнушке-шлюшке». Воительница почти чувствовала взгляд бывшего военачальника на себе.

— Я понимаю вашу привязанность к сестре Туригутте, старший полководец. Но преступление слишком серьёзно. Мы не можем игнорировать его. Не теперь, когда отношения с северными соседями обострены. Что скажут полководцы?

Ревиар Смелый прищурился, не сводя взгляда с женщины. Он тоже был кочевником, кельхитом, он знал, что такое кочевые войска и песчаные бури. И он поднял руки ладонями к себе, покачал головой.

— Мы не наказывали за большее во время войны, — один из его воевод произнёс уверенно, — мы не станем требовать от сестры больше, чем требовали бы от брата. Но и защищать её не будем.

— Мы поддержим любое решение Правителя, — послышалось со стороны горцев, где князь Гвенедор равнодушно созерцал воительницу. Все взоры обратились к четвёртому из полководцев. Регельдан не был осуждён за резню во время войны и славился своими налётами без предупреждения. Он покачал головой, поднимая ладонь от себя.

Туригутта сглотнула. Она уже готова была услышать свой смертный приговор, когда белая вуаль с Правителем рядом приподнялась.

— Государь и муж мой, я прошу за сестру.

Нежный, деликатный голос леди Милы перевесил всё, что было сказано до того. Смягчившееся лицо Гельвина выдало его почти сразу же.

— Пусть сестру судит Молодой Иссиэль, — снова вступил полководец Ниротиль.

Тури хмыкнула, вынуждая себя коротко скользнуть по полководцу взглядом. Хитрый шаг. В землях Мелтагрота смертные казни применялись реже, чем где-либо. И воевода Иссиэль отсутствовал на заседании Совета, а до его земель ещё нужно было добраться, на что могли уйти месяцы.

Она сама не уловила, когда облегчение начало охватывать всё тело, омывая её, накатывая волнами. Тури улыбалась, словно умалишённая, пока её не вывели под руки из здания Военного Совета. Ударивший в глаза свет ослепил её на мгновение. Вместе с возвращением обычного зрения вернулись и звуки. Возгласы. Отдельные слова.

— Убийца!

— Степная нечисть!

— Сестра-мастер, держись, мы с тобой! — А это были её десятники и оруженосцы, она слышала знакомые голоса. — Они ведь не решились тебя казнить…

Присягнувшие воины полководца Лиоттиэля держались поодаль, многие кивали ей. Ясень один встал рядом, когда без особого замешательства стражи принялись стаскивать с пояса воеводы ремень с ножнами.

— Имейте стыд, она мастер войны, — остановил он их, — она ваша сестра, в конце концов! Не делайте этого при всех хотя бы.

Туригутта расчувствовалась до того, что готова была взять поганца за руку:

— Оставь их, брат-воин. Мой клинок забрал себе Правитель, на что мне ножны?

Ножнами дело не ограничилось. Она выдержала всё. Пережила, стиснув зубы, стрижку — это была дань городским традициям. Если бы не оцепление у площади, Тури прилично бы досталось от горожан. Бездельничающая чернь всегда была рада возможности выплеснуть злость. Ей было не привыкать. Она получила достаточно ударов и немало комьев грязи в лицо, пока её везли из Лучны. Это не могло быть унижением, пока не приходило от равных ей — от воинов.

По крайней мере, ещё было время до того, как она окажется на каторге, а что будет там, она прекрасно знала: кровавая работа до потери сознания, насилие — ежедневное, еженощное, и попробуй сопротивляться — и весьма сомнительные перспективы помилования. И потому Тури выдохнула, вновь оказавшись в спасительной тишине подземелий. Ключ не скрежетал в замке за её спиной, и она не сразу повернулась, когда вновь услышала шаги.