========== Первое правило ==========
Быть пленником — сомнительное удовольствие. Быть пленницей — и того хуже.
В своей жизни Туригутте, известной как Чернобурка среди товарищей и как Степная Нечисть — среди врагов, доводилось попадать в передряги и покруче. И в казематы гораздо страшнее, чем белые подземелья Военного Совета. Пожалуй, она бы даже сочла их комфортными, если бы не решётки и отсутствие всяких намёков на спальное место. Похоже, пленников здесь держали нечасто в последние годы.
Правитель старался решать судьбы заключённых в течение одного дня, и редко кто из преступников задерживался в темницах Совета дольше этого срока. В Элдойре суд был скор и строг. Это, конечно, чаще распространялось на мелких воришек, зловредных колдунов и богохульников, тем более на убийц и беглых каторжан. Редко когда дело воинского сословия доходило до суда перед его величеством.
Женщина вздохнула, потёрла лицо руками, шмыгнула носом: кожа чесалась от грязи, а в задницу впивался выступ, на который она безнадёжно пыталась пристроиться, чтобы подремать. На полу спать было привычнее, но, несмотря на лето, это скорее окончилось бы воспалением лёгких. Она уже провела три бессонные ночи, пытаясь заснуть под непрерывный стук собственных зубов.
Заскрипели петли у лестницы. Воительница встала с места. Три другие камеры пустовали, сомневаться не приходилось: посетитель направлялся к ней.
О чём может думать приговорённая к смерти за то время, пока почти бесшумно ступает некто мягкими сапогами по дюжине ступенек, двигаясь вниз? Это должен был быть старый соратник, кто-то из выживших. Кто-то из тех, кто знал её до великого разделения. Возможно, кто-то из тех, что служили с ней вместе у полководца Лиоттиэля, будь он неладен, жалкий, трусливый…
Она успела трижды проклясть свою жизнь, начиная с рождения. И дважды помянуть недобрым словом своего военачальника.
— Тури! Сестрица! — негромко позвал её знакомый голос, и все мысли оставили воительницу; она вскочила, бросилась к решётке, ухватилась за прильнувшего к ней с противоположной стороны воина. Это был Ясень, присягнувший оруженосец Лиоттиэля. Прежде Чернобурка гораздо чаще получала от него тычки под рёбра, чем доброе слово.
Но перед близостью предстоящего испытания притворство меркло. Ясень взял её за руку осторожно, словно опасаясь причинить боль.
— Ты ужасно выглядишь, лиса, — мрачно заметил он, хватаясь другой рукой за её плечо, — я принёс перекусить кое-что.
— Это дело, — одобрила воительница, сглатывая мгновенно набежавшую слюну, — давай сюда, пока я тебе палец не откусила…
— Капитан передал, — вставил Ясень, глядя, как Тури уплетает хлеб, обеими руками запихивая его за впалые грязные щёки, — одежду я тоже принёс.
— Платье, — скривилась женщина, метнув короткий взгляд в сторону соратника. — Свят Бог и духи степей, что это за хрень?
— Вуаль…
— Брат Тило рассудком тронулся? Когда я это носила? Сношать твою душу, а это, никак, панталончики! Точно, тронулся.
Тури никогда не понимала жалоб изнеженных горожан на однообразие еды, но после долгой голодовки на восточных окраинах вовсе готова была признать за пир всё мало-мальски съедобное. Хлеба и воды, на её вкус, было более чем достаточно. Придя в доброе расположение духа от сытости, она не сразу обратила внимание на внезапно затихшего Ясеня.
Ей стоило лишь взглянуть на оруженосца — и рука её замерла у рта. Еда мгновенно загорчила, а затем потеряла свой вкус вовсе.
— Ты не знаешь, — извиняющимся тоном произнёс Ясень, — но капитан получил письмо с Пустошей. Он знал о вашем положении. Он оставался в Лучне не по поручению его величества.
Тури молчала, глядя мимо соратника, когда он закончил, и сквозь толстую пелену будто доносился его голос:
— У нашего командира и леди Сонаэнь родился второй сын.
***
Турнирное копьё, сломанное у самого основания, было последним; третье по счёту, оно не подлежало ремонту. Тренировочное, оно отличалось от настоящего разве что отсутствием краски и украшений, ведь его тяжесть и размеры должны были дать представление о том, как обращаться с настоящим.
Не то чтобы настоящее было бы способно на что-то большее, чем сшибить одну-единственную жертву — и это после скачки в тяжёлых доспехах и месяцев тренировок. Левр тяжело вздохнул.
— Ну, по крайней мере, прозвище «Ловкая Рука» исключено сразу, — вздохнул Ирбильд. Левр покосился на приятеля.
Ирбильд умудрялся быть и «Ловкой Рукой», и «Прекрасным Ликом» одновременно. Ирбильд гордо встряхивал роскошной копной светлых каштановых локонов, задирая волевой подбородок к небу. За всё время учёбы в Школе Воинов он ни разу не проигрывал в драке на задних тренировочных дворах. Ему ни разу не ломали нос. Он трижды выступал на ученических турнирах.
Иначе говоря, представлял собой тот идеальный тип юного воина, который был недостижимой грёзой для самого Левра. Уж Ирбильд точно не уронил бы копьё наземь, даже не успев пойти в первую атаку. Слабым утешением было то, что произошло это лишь на тренировке.
— Хоть тысячу лет я проведу в седле, а всё равно не смогу справиться с этим снаряжением, — уныло посетовал Левр, ожесточённо сдирая с рук латные перчатки, — тысячу тысяч лет — и те не помогут.
— Ты до хрена чувствительный, братец, — пробасил рослый приятель Ирбильда, Косса, ещё один эскорт-ученик, — но если ты приглянёшься какому-нибудь хорошему командиру, то можешь вполне надеяться на место в его отряде.
— Можешь не утешать, — отозвался Левр вполголоса, стараясь не показывать, как ужасно болит поясница от непривычно долгого пребывания в строевом седле, — чешуя, крылья и огненное дыхание принадлежат дракону, но драконом не сделают, отнятые у него…
— А? На турнире и драконы будут? — восхитился Косса.
Туго соображающие невежды просто обязаны были преуспеть в армии Элдойра. Левр закатил глаза, обмениваясь взглядами с Ирбильдом. Приятель развёл руками:
— Тренируйся, друг. Поможет только практика. Ещё два месяца у тебя есть.
Левру следовало ненавидеть друга, как он ненавидел и — признавая это перед собой — боялся других везучих эскорт-учеников. Конечно, самые тяжёлые годы младшего ученичества прошли. Больше никто не бил его палками по лопаткам, заставляя держать спину прямой. Другие дети не подбрасывали жаб ему в постель. Никто не контролировал, держит он или нет руки поверх одеяла, когда спит — нарушение этого правила каралось в те месяцы, когда борьбой с рукоблудием озадачивались особо рьяные проповедники в синих балахонах.
То время прошло, и все те, что задирали его в детстве и отрочестве, оставили издевательства, заменив их на холодное презрение, а много чаще ядовитые реплики. Как Ирбильд снизошёл до самого неуклюжего парня во всей Школе, Левру было неясно до сих пор. Особенно было непонятно, почему он продолжает тратить своё время на безнадёжную затею — вытащить Левра на турнирные поединки не в качестве чучела. Надо признать, эта роль Левра устраивала полностью, если означала долгожданную свободу сразу после тренировок. В библиотеке было тихо и спокойно, прохладно самым знойным летом, тепло зимой, а внимать рассказам книжников Левру нравилось куда больше, чем слушать бредовые байки мастеров меча.
Но грядущее прибытие Молодого Иссиэля, князя Загорья, со смотрами в Школу всё перевернуло с ног на голову. На библиотеку времени почти не оставалось. Левр понуро опустил голову, размышляя, за какие провинности своих предков наказан. Обломок турнирного копья упал наземь, лошадь пугливо дёрнулась в сторону, закусывая трензель. К тренировочным площадкам приближался уверенной рысцой всадник.
— Мастер-лорд Мархильт! — радостно возвестил один из эскорт-учеников, и Ирбильд, Левр и другие юноши разом подобрались, готовые поклониться.
Насколько смог за годы разобраться в своих ощущениях Левр, от низа его живота и до затылка была протянута струна, напряжённая и звенящая, и одно появление особ вроде мастера Мархильта вызывало непрерывные вибрации этой струны. Мархильт был типичным представителем новых лордов Запада: как и многие другие, он получил дворянство и земли за проявленную в войне отвагу. И, как и большинство мастер-лордов, он был абсолютно, кристально, непроходимо ограниченным. С годами они обретали хитрость и увертливость, но сохраняли сентиментальную привязанность к молодым рыцарям — вроде Ирбильда. А Ирбильд, по неизвестным Левру причинам, питал ответную щенячью привязанность к Мархильту.
