— Не знаю.

— А долго мы ещё будем так идти? У нас есть деньги на гостиницу? Мне холодно!

Всё, как в самом начале. За исключением того, что Левр не мог не думать о письме, отправленном с нарочным. Не мог не думать о том, что ему действительно следовало сдаться войскам вместе со своей спутницей. И много, больше всего, думал о прошедшей ночи, которую, конечно, он предпочёл бы не обсуждать — но разве Туригутта могла бы упустить такой шанс?

Левр ругал себя за то, что дал слабину. Даже если при свете дня раз или два огрызнулся, отвечая воеводе, после чего они продолжали путь в молчании какое-то непродолжительное время.

Юноша не мог не думать о том времени, когда ему придётся сдать воеводу Чернобурку судьям, и это обязательно отзовётся страшными угрызениями совести, даже если он сдастся с ней вместе. Словно почувствовав его сомнения, она притихла, и до вечера они обменивались лишь самыми необходимыми замечаниями.

Следующую ночь — Левр не мог не предвидеть трудности с размещением — они проводили вновь под крышей. Обстановка была куда как хуже, комната — дешевле в три раза, а Туригутта — в сто раз соблазнительнее и злее себя накануне. И о своих чувствах не преминула сообщить:

— Представь себе, я всё ещё думаю о том, чем мы могли бы украсить эту ночь вместо того, чтобы я прислушивалась к твоему храпу, а после обнаружила мокрые пятна под собой с утра.

— Каждый может оступиться, — едва слышно возразил Левр, но она ждала именно этого:

— Случайно свалиться в яму — не то же, что сознательно прыгнуть вниз. Если ты не планируешь хранить целомудрие всю жизнь — надо признать, это лучше звучит, чем выглядит на самом деле, — то всё же начинать стоит не с меня. Но это не значит, — её руки легко прочертили вдоль его позвоночника линию, — что я не хочу.

— Мы уже решили…

— Мы? Мы ничего не решали.

К счастью, день, наполненный бесчисленным множеством непростых мыслей и переживаниями, утомил Левра достаточно, чтобы он заснул почти мгновенно, несмотря на её явные провокации, совершенно неясно на что направленные.

Ближе к утру он распахнул глаза в темноту, задержал дыхание, вслушиваясь в далёкую песню, уже доносившуюся откуда-то с тракта. Сердце пропустило не один удар, когда он понял, что за шорох он слышит в комнате.

Туригутта собиралась бежать. Она ходила взад и вперёд, надевала штаны, сапоги, прилаживала к поясу ремень с ножнами и его мечом, звенела его доспехами. Он слышал знакомый ритм дыхания, вслушивался в размеренную утреннюю рутину, казалось, мог даже расслышать биение крови в её жилах. Женщина делала всё слишком неторопливо, словно нарочно, чтобы Левр успел проснуться и остановить её. Он проснулся.

И не сделал ни одного движения.

Предрассветный сумрак окутывал каморку, но беспощадно светало; утро, вероятно, их последнего дня вместе, даже если она не предполагала подобного исхода. И, зная об этом, Левр не стеснялся перед собой затаить дыхание, глотая горькие слёзы, с трудом дыша забитым носом, чувствуя её присутствие.

Что ему стоило дать ей бежать? Левр слабовольно почти желал её успешного побега. Зажмурился, медленно выдыхая, не желая выдать себя. Она всего лишь пленница, он её страж. И ему, в конце концов, нести ответственность за них обоих и всё произошедшее. Он встретит свою судьбу смело и решительно, как и прежде. Пусть только она убежит.

Выдохнуть Левр смог, только когда она снова легла рядом с ним, одетая, разве что убравшая меч и ножны.

— Почти рассвело, — прошептала Туригутта. Левр открыл глаза. Её лицо было близко, глаза казались огромными и немного испуганными — а значит, это был морок, потому что Туригутта не умела бояться, а если и боялась, он был ни при чём.

Левр кивнул. Её шершавые ладони на его щеках замерли, и в какую-то минуту её близкие губы дрогнули, и она была открыта — достаточно, чтобы он прочитал её собственное решение не убегать, когда рыцарь давал ей такую возможность. И это было в тысячу раз значительнее, тревожнее и опаснее, чем подобие близости, которую они едва не разделили накануне.

Взошедшее солнце застало их в дороге пререкающимися на тему того, стоило бы или нет всё-таки приобрести ишака.

***

По мнению Туригутты, последние дни путешествия можно было бы и растянуть. Но, в конце концов, дорога заканчивалась.

На гигантском перекрёстке, где Атарский тракт встречался с Эдельским, раскинулся рынок, огромная ярмарка, пестроцветное скопище палаток, шатров, навесов, похожих на ворох лоскутков, брошенных издали на башни, словно нарисованные в сером небе раннего осеннего утра. Долина Исмей, некогда пустующая, встречала путников укреплёнными воротами и неприступными стенами, башнями гарнизона.

Долина и крепость были от них по левую руку, по правую же, за рыночными рядами, мрачноватые чёрные стяги отмечали ставку королевских отрядов, едва различимые строения из серого песчаника и глины. Незаметное для обывателя, но очень символичное для воина противостояние между регулярной армией и силами столицы.

Мальчик притих, впечатленный видом. Тури лишь усмехнулась, понимающе поднимая взгляд, находя знакомые флаги и гербы на башнях, уже зная, что она — дома. Дома, под своими знамёнами.

Бритт или какой-то другой оруженосец оставил её собственный флаг на одной из башен над воротами. Её павлинье перо. Они всё ещё были здесь, её семья, дом, прошлое, настоящее и будущее, если повезёт, а ей, кажется, пока везло. «Если не думать о том, чем всё закончится, когда дозор прознает о моём присутствии, — пришлось ей горько признать, — если мальчик не написал письмо именно им. Может, обойдётся малой кровью, мои парни прикончат Мотылька, а от капитана дозора мы откупимся. Может, получится так». В любом из раскладов юный рыцарь наверняка погибал.

С этим ей следовало смириться заранее. Так или иначе, долго подобные ему не выживали.

Она позволила Левру вести себя по ярмарке, покорно следуя за ним шаг в шаг, держась за край намотанного на его плечи драного одеяла. Осеннее яркое солнце над близкими на восточном горизонте горами сияло ярко, денёк для октября был тёплым, и Тури улыбалась, разглядывая сквозь дымку знакомую суету у гарнизонных ворот. Она крайне редко въезжала в крепость верхом и покидала её парадным маршем редко; много чаще они гурьбой вываливались из ворот, пьяные, одурманенные, почти неотличимые от рыночной голытьбы.

Туригутта зажмурилась; пахло жареным маринованным мясом, слышались ленивые переругивания тиаканцев, торгующих всяческой снедью, вечная ругань вольных прачек, спорящих из-за куска мыла. Конокрад в колодках распевал скабрёзную песенку. Мир был кристально знаком и чист. Правильным и справедливым.

Только меча не было у неё и руки её были скованны, но это должно было измениться в следующие несколько минут, стоит им только преодолеть преграду высоких ворот Исмей. Туригутта застыла перед последним рядом ярмарочных навесов, улыбаясь гарнизонным башням. Она была абсолютно уверена, что их разглядели издалека.

Мотылёк забарабанил в калитку первых ворот, но ответной реакции не последовало. Тури терпеливо выжидала. Юноша поднял руку и вновь вознамерился постучать, когда распахнулись ворота, и Левр покатился по земле, сбитый с ног тремя бравыми молодцами в полной штурмовой выкладке.

— Хозяйка дома! — дрогнувшим голосом возвестила Туригутта, успевая только обвести парней взглядом.

Суета вокруг нарастала. Левра проволокли внутрь, быстро прекратив его попытки сопротивления. Тури успела задуматься, как сильно ему досталось, когда её закружило в объятиях и приветственных криках, а кое-кто даже разразился слезами.

— Я знал!

— Хрена ты знал, скотина, мы её уже и отмолили…

— Земля тётушку не примет, огонь тётку не возьмёт. Наша Лисичка с нами!

— Я в порядке, — отвечала она коротко всем подряд, окунаясь в их приветствия, как в исцеляющие воды. — Всё хорошо; Бритт! Бритт, золотой мой! — И, прорвавшись сквозь толпу, оруженосец вздел её в воздух, сгрёб обеими руками, оторвал от земли, закружил, невнятно выкрикивая молитвы вперемешку с руганью.