Определённо, не ягненок. Не лосятина и не оленина. Что-то слишком маленькое, чтобы принадлежать животным, и слишком знакомо пахнущее.

— Я не видела скота вечером, — прошептала она себе самой, — здесь не мычат коровы, не блеют овцы и козы.

Она прежде не испытывала тяги молиться, но это был тот момент, когда даже самые отчаянные богохульники подумывают о том, чтобы начать.

Пасть на колени и горячо просить о спасении.

— Мотылёк… — Голос был позорно слабым, жалким подобием её обычного командного тона. — Мотылёк, иди сюда!

— Тише, — зашипел он, возвращаясь, — что случилось?

— Нужен свет.

Ей, должно быть, показалось, или он на самом деле застонал.

— Я не шучу. Здесь что-то есть, и я хочу на это посмотреть. Припасы. Мы могли бы взять с собой, если они свежие.

— Зачем бы стали лесники держать испорченные?

— Просто помоги мне с огнём! — Тури подняла руки. — Или принеси откуда-нибудь?

— Я посмотрю, — шепнул он.

Когда он, не издав ни звука, вернулся, то даже в темноте Туригутта была уверена, что юноша побледнел. Ей не нужно было больше доказательств. Знакомый запах высохшей крови, давно не вызывающий тошноту, вдруг заставил ослабнуть колени. Хребет словно рассыпался в мелкий песок. Тури шатнуло.

Афсы тоже были людоедами, подумалось ей. Съедали врагов, особенно самых сильных, надеясь перенять часть их силы и опыта. Афсар носили боевую раскраску и издавали крики, их было слышно за полторы версты. Ну, кроме тех, что предпочитали отсиживаться в погребах с книжками об истории Поднебесья, полными всяких мудрёных слов вроде «мимикрия».

Но никто из Афсар не притворялся безобидными дровосеками, дожидаясь на заброшенных лесных тропинках случайных путешественников. Туригутта знала, как сражаться с Афсар в степи. Знала, как выбраться из ямы. Не боялась дать отпор десятку вооружённых мужчин, даже если это закончилось бы её бесславной кончиной. И всё же при одной только мысли, что придётся идти через ночной лес, полный людоедов и пугающих звуков, голова у женщины шла кругом, голос застревал где-то в глотке и хотелось плакать, спрятавшись в маленькой безопасной норке…

Большая тёплая рука подхватила её за талию, и она вынуждена была зашагать в ногу с рыцарем, почти ничего не видя в кромешной лесной тьме.

***

До знакомства с мастером войны Туригуттой Чернобуркой Левру чувство настоящего страха знакомо не было.

Конечно, ему бывало страшно. Например, когда нужно было войти в огромный зал, наполненный разноголосым шумом, и там были девушки и, что много хуже, старшие ученики. И какая-то далёкая родня. Все смотрели на него, давали свои оценки, что-то между собой обсуждали…

А потом отправили его в Школу Воинов, в общие залы. В Школе тоже было страшно. Когда по внезапной, непредсказуемой детской жестокости стайка мальчишек вдруг начинала преследовать и травить одного и каждый боялся стать следующей жертвой. Когда мастер-лорд Мархильт заболевал и, сидя на смотрах на лавке, сварливо ругался с лекарем, держась за сердце и жалуясь на свой давний недуг — последствие ранений. Когда ночью одолевали мысли о будущем, которое Левр не хотел делить ни с кем из товарищей, какими бы неплохими парнями они ни казались, но и оставаться один не хотел.

Тот страх был парализующим, бесплотным, бессмысленным. Новый стал похож на острие ножа, вонзающегося в тело. Острый, мгновенный, заставляющий бежать или бить. Он — Левр хмыкнул, позабавленный мыслью — даже нравился. Вызывал самое настоящее привыкание.

Особое чувство осмысленности жизни.

Правда, глядя на примолкшую отстранённую Туригутту, Левр опасался завести с ней разговор о прелестях приключений в осенних ночных лесах срединного Загорья. В ответ она, скорее всего, разбила бы ему нос. Одного перелома за месяц более чем достаточно, рассудил юноша.

Упоение очередным побегом быстро оставило его. Рёбра ныли, вокруг было сыро и темно, в любое мгновение сзади могла показаться погоня, к тому же Левр окончательно потерял всякое представление о том, куда он и его спутница двигаются.

Внезапно лес начал светлеть и редеть, и вскоре перед путниками показалась тонкая полоска зеленоватого свечения. По крайней мере, обозначился восточный горизонт. Темнохвойный лес сменился редколесьем. Двинувшись вперёд, Левр едва не угодил в канаву, за которой на насыпи обнаружилась широкая дорога — ни по одной такой юноша прежде никогда не ходил и не ездил. Затащив на неё молчаливую и погружённую в себя Туригутту, он замер, поражённый.

По ней могли бы проехать в пять рядов повозки, не зацепив одна другую. Даже после дождя накануне на дороге не было ни следа от колёс, ни колеи, хотя в рассветных сумерках движение уже было оживлённым. Двое грязных, уставших, странно выглядящих и дурно пахнущих путников, выбравшихся из леса на обочину, не удивили никого.

— Наконец-то что-то знакомое, — услышал Левр удовлетворённый зевок от Туригутты, — это, золотце, Атарский тракт; жаль, не знаю, какая именно его часть, но ни с чем не перепутаю; самая широкая дорога в Загорье.

На расстоянии версты друг от друга вдоль тракта были разбросаны небольшие группки домов, лавок, гостиниц и кузниц; в тракт, словно ручейки в реку, вливались меньшие дороги и тропы; скрипели колёса медленных повозок, запряжённых волами или ослами, то и дело раздавался цокот копыт летящего галопом посыльного в форменных одеждах королевской почты или воеводства.

В ближайшем трактире Левр и его спутница обнаружили, что являются счастливыми обладателями двадцати грошей и одной ногаты серебром, распиханных по сапогам. По ценам тракта это было ничтожно мало, но роскошествовать юноша в любом случае не собирался. Туригутта вовсю зевала, оживившись только с появлением обеда. Не сговариваясь, они посмотрели друг на друга, когда дородная волчица в высоком головном уборе поставила перед ними миску с рубленым мясом.

Левр сглотнул.

— Знаешь что, Мотылёк? Я всегда думала, что жрать других можно от сильного голода. Но мы голодали, я и парни, и никому и в голову не пришло… не приходило. Хотя это, конечно, проще всего. Знай себе, посиживай в чаще да жди, пока какой-нибудь аппетитный толстяк…

— Прошу вас. — Левр ощутил тошноту на корне языка. Он бы решил, что Туригутта желает отвратить его от обеда, чтобы всё мясо досталось ей, но миска так и осталась стоять нетронутой посередине между ними. Воительница продолжала:

— В любом случае, нас не сожрали. Ты не выглядишь удивлённым. Ты слышал о подобном?

— На севере от вольных городов есть территории, на которых это происходило, — признал Левр справедливость базарных сплетен. — Небольшие долины, принадлежащие одной-двум семьям или кланам. Их почти не осталось. У нас говорят…

— …что это горцы виноваты, да? Так везде говорят, я тебя утешу. Что ж, значит, нам особенно повезло. Так что, ты скажешь мне, куда мы теперь направляемся?

Он тщательно взвешивал вероятный ответ на этот её вопрос ещё с Мостов. Но уже не удивлялся тому, что Туригутта выжидала прежде, чем спросить.

— К трону. Я хочу просить Правителя рассудить…

— А. Мудрый Правитель.

Холодная мягкость её голоса провоцировала развить дискуссию, но Левр принял твёрдое решение. И, тем не менее, он сознательно поддался:

— Если нас не послушают в Мелтагроте, в вольных городах у реки делать нечего, в горы мы попросту не доберёмся…

— «Мы, нас, наше». Мальчик, ты можешь получить своё звание за разоблачение бедолаги Тьори. Меня всё равно казнят за мои преступления. Будь то в Элдойре или на окраинах.

Он замер. Мысль о том, что в любом случае воевода будет казнена или сослана на любую другую каторгу, казалась нелепой; после всего, что они пережили вместе, Левр почти привык считать Туригутту Чернобурку кем-то вроде Наставника, разве что с особо дурным характером.

Заметив его колебания, она жестоко улыбнулась.

— Лучше тебе было отпустить меня, когда я предлагала, до того, как половина Загорья видела тебя сигающим за мной в Варну.