— Мог бы костёр развести, — буркнула она, созерцая его пробуждение.

— Сырые дрова.

— Найди те, что сухие. Валежник на что? Даже я знаю, а я ружанка! Ты просто обленился вконец.

— Нет валежника, — огрызнулся малец, — я вчера ещё искал.

Тури навострила уши. Определённо, поблизости кто-то обитал. Подгоняя Мотылька, она захромала вслед за ним, оглядываясь. Нога всё ещё болела. Но, по крайней мере, на неё можно было наступать.

Прыжок с моста в Варну был из тех деяний, ради рассказов о которых стоило выжить. Даже ушибленная лодыжка того стоила. Тури усмехнулась, представив себе лица парней у костра, когда она расскажет им… если выживет, конечно.

Хутор ещё более диких лесовиков нашёлся поблизости. Если весь предыдущий путь по лесу был похож на страшную сказку, то это был самый жуткий отрывок. Тури вцепилась в руку Левра и потянула его к себе.

— Развяжи ножны, — пробормотала она, — и будь готов.

— К чему?

— К чему угодно.

Из наиболее заросшей землянки показалась полноватая женщина в ярко-синей косынке. Белозубо улыбаясь, она низко поклонилась гостям и захлопотала вокруг, то и дело выхватывая, как волшебница, одно за другим угощения словно из ниоткуда:

— Вы устали? Должно быть, утомились с пути? Заходите, прошу вас. Заходите же, отдохните. Сейчас нет мужчин, но они вернутся к утру и проводят вас…

Мотылёк послал воеводе упрекающий взгляд через плечо — она не удержалась от ответной кривой гримасы. Несмотря на голод, она отказалась от предложенного ягодного напитка и даже от мёда, решив понаблюдать за тем, какой эффект блюда окажут на её бесстрашного рыцаря. Долго Тури не продержалась.

— А ну отдай сюда, — горшок с мёдом она вырвала у него из рук и прижала к груди, — и ножны развяжи, я же говорила.

— Знаете, мастер, вот теперь я точно вижу, что мне пригодились мои знания, полученные из столь нелюбимых вами книг, — раздалось вдруг непривычно язвительное с его половины лавки — обоим приходилось сидеть, пригнувшись: потолок в землянке был на удивление низким.

— Просвети меня, о мудрейший.

— У воителей случается болезнь, как у стариков народа Бану, когда они во всех видят врагов, в каждом слове — обман, а в еде ищут яд.

— Это я больная? Кто прыгнул в воду…

— Кто просил столкнуть туда? Если это не болезнь и не одержимость…

— …это мой поганый характер, — извернувшись, Тури попробовала стянуть ложку у него из рук. Не удалось. Пришлось довольствоваться собственными пальцами в качестве столовых приборов. Это не сделало мёд менее вкусным.

Ещё некоторое время они молча запихивали в себя всё, чем неожиданно гостеприимная хозяйка угостила. Закончив со снедью — и поборовшись за горшок с мёдом, чтобы вылизать остатки с донышка, — оба блаженно вытянулись, спина к спине, на длинной лавке. Если Туригутта и любила что-то в своей жизни, то едва ли не больше всего — мгновения тихого счастья, передышки между боями и битвами. Как теперь. Это было наслаждение.

— Как нога? — нарушил молчание Мотылёк.

— Лучше. Завтра я смогу идти без костыля.

— Сколько мы уже прошли?

— Понятия не имею. Слишком много деревьев вокруг. Как они ориентируются, хотела бы я знать. — Тури потёрлась затылком о его спину, вздохнула. — Одну бы добрую лошадку мне и дорогу, и ты бы меня больше здесь не увидел. Куда бы ты ни надумал меня везти, дай только оказаться верхом. И…

— …расскажите историю. Ещё одну, пожалуйста.

Спина под её затылком была горячей и напряжённой, она чувствовала это сквозь слои ткани: через его рубашку, тунику и шерстяную накидку. Крепкая, широкая спина. Нет мальчишеской сутулости или угловатости — если бы не выражение его глаз, не застенчивость, он мог бы сойти за опытного воина. Мускулистое тёплое тело, рядом с которым приятно просыпаться по утрам… Тури прикрыла глаза. Вздохнула, глядя в сторону.

— Какую историю ты хочешь услышать?

— Что-нибудь… не очень кровавое. Если это возможно.

— Что-нибудь… романтическое? — Она не удержалась и потёрлась о его спину своей, удовлетворённо чувствуя ворчание всей кожей. — Что-нибудь… возможно, о прекрасных дамах, благородстве… о потерянной родне, воине, лишённом наследства, восстановившем честь своего имени?

— Да.

— Хочешь ли ты услышать историю о предательстве и отваге, мужчине, разрывавшемся между чувством и долгом? О погибших друзьях, клятвах, о красивых признаниях, нежных словах, почётных званиях…

— Да, — прошептал мальчик на грани слышимости.

Она вздохнула. От юноши не доносилось ни звука.

— Что ж, у меня есть одна история. Не самая любимая мной. Дослушай, прежде чем судить, хорошо?

***

Ниротиля считали мягким. Это было для Тури в диковинку. Она не робела, но, проведя почти полгода с сотниками Регельдана, готова была признать Тило образцом доброты и понимания. Её полководец снисходил к её слабостям. Она была единственной женщиной во всём его войске — возможно, он и набрал потом девушек-учениц, но всё же она добилась его уважения первая.

Но после берегов Гремши и двух лет безмятежности Туригутте не хотелось больше воевать. Она размякла и позволила себе привыкнуть к безалаберности лагерного быта, не отягощённого серьёзными стычками. Проблемы остались далеко на западе вместе с королевскими приказами, тронами, наместничеством и другими горестями. Бесконечное лето, безмятежное и чистое, было вокруг.

Тури не почуяла беды. Даже засыпая и просыпаясь в одной койке с Тило почти каждый день, она не разглядела его ухудшающегося здоровья — частого сухого кашля, боли в груди. Он бы никогда не пожаловался. И она не была ему женой или любовницей. Не была наложницей — вроде дочерей из кочевых кланов, которых радостно предлагали их собственные отцы, надеясь упрочить отношения с полководцем. Тури в голову не пришло бы готовить ему еду, убирать его шатёр, пристально следить за его здоровьем. На это у него были прислуживающие мальчики-ученики.

Когда в один из дней он, облачённый в серебристо-белые одежды, на рассвете покидал лагерь, она не увидела в этом ничего странного. Он никогда и никому в своих действиях не отчитывался.

И вернулся через три с половиной месяца — что тоже было обыденным делом. Следующие месяцы они жили точно так же. Как и прежде — с вылазками, сопровождая землемеров, изредка разбирая склоки между кочевниками и переселенцами. До того дня, когда её — ещё не воеводу, но уже сотницу — попросили явиться в его шатёр.

Тило держал в руках письмо. Стоя спиной к ней и тяжело опираясь на свою трость, напряжённый и сосредоточенный, и красивый — как никогда прежде. И Долли, и Ами, и Гана отвернулись, завидев её. Общее смущение чувствовалось в воздухе шатра. Но Тури смутилась ещё больше, когда увидела фигуры в чёрных плащах.

Горцы. Асуры. Она инстинктивно напряглась. Присутствие королевских войск никогда не значило ничего, кроме проблем.

— Посланник Атари прибыл с повелением от Правителя, — подтвердил её опасения Ниротиль, — его величество провёл границу. Лерне Нези. Там мы поставим последний верстовой столб.

Тури непонимающе качнула головой:

— Но мы завоевали территории до границы Сааб!

— Мы оставляем их. Собери остальных воевод. Отправь десятку Менды к Лерне Гедати. Мы отходим. — Голос Тило не оставлял сомнений: намёка на спор он не потерпит. Она могла подождать, пока они останутся наедине, но, когда горцы покинули шатёр — снаружи раздались дикие напевы радостных кочевников и звук бубнов с бубенцами, — Ниротиль не поднял головы от письма, что держал в руках.

— У меня родился сын, — наконец сообщил он, обмахиваясь письмом и устремляя взор вдаль, на западные горизонты степей. Тури проглотила мгновенно полыхнувший взрыв смешанных чувств.

— Мои поздравления. Дочь Геды?

— Нет.

— Хеза? Они лопнут от гордости.

— Нет. — Он опустил голову, Тури нахмурилась, пытаясь вспомнить, из каких племён ещё предлагали женщин полководцу, но прозвучало то, что разом выхватило воздух из её легких. — Мать моего сына — леди Орта. Сонаэнь. Моя жена.