— …шпионы Элдар повсюду, грядёт конец времён — так сказал Наставник в храме, и что вы думаете, на другой день помирал — сказали, холера, а по мне, отравили его.

— Отравили, — со знанием дела раздался гомон голосов со всех сторон, — всех потравят, кто не молчит.

— Одно ворьё на обоих берегах. Ловим их, ловим… слыхали? Степная Нечисть бежала тоже.

— Эта, которая резню в Лучне учиняла?

— Она самая. Да не одна. Собрала новую шайку и режет беспременно всех, кого на дороге встретит.

— Страшная, говорят, как увидишь, заикаться будешь! Так что, завтра на Мосты? Хоть у нас служба спокойная…

Туригутта не впечатлилась услышанным.

— Значит, свернём, — отрезала она, жадно давясь хлебом. — Можно подумать, дорога одна. Как же гадко жить в лесу! Гаже только в горах. То ли дело в степи…

— Вы не понимаете? Оттьяр не стал отсылать сообщение о вашей смерти. Вас по-прежнему ищут. Может, и награду объявили.

— Я не глухая, мальчик, — спокойно ответствовала женщина, осушая кружку с пивом, — может быть, тебя тоже ищут. Почти наверняка. Не передумал искать Дозор? Тебя спрашивать не будут. Повесят — и забудут.

Вступать с ней в очередную дискуссию он не решился. Очевидно, ей нравилось спорить. Нравилось комментировать увиденное, услышанное — всё. Её ворчание превратилось в фон каждого дня. Как раньше — бормотание Наставников в сиротском приделе Школы Воинов. Если бы она отоспалась, с ней можно было бы как-то сосуществовать. Но она совершенно не желала лежать тихо на одном месте даже ночью. Вставала. Убегала в уборную. Возвращалась. Нудно чесалась, ругаясь. Пила воду. Снова шла к ведру, нарочно громыхая цепью и спотыкаясь о верёвку.

Утро очередного дня началось для юноши с её запачканной окровавленной ладони, воздетой в воздух со скорбным возгласом на ильти. Левр успел предположить с дюжину версий того, как и когда она была ранена, пока проклятая воевода не встала во весь рост и не продемонстрировала кровавое пятно между ног.

Что бы ни говорили правила рыцарства, об этом Левр нигде не слышал ни слова. Ни единого слова не прочёл. О дамах во всех книгах и песнях пелось не иначе, как о бестелесных духах красоты, чистоты и скромности. Видимо, мастер-лорд Оттьяр тоже когда-то слишком близко соседствовал с какой-нибудь воительницей вроде Туригутты, после чего проникся отвращением ко всему женскому полу.

Хотя за собой Левр заметил, что уже перестаёт видеть в Туригутте Чернобурке женщину. Вовсе перестаёт.

— Я ничего не говорю, когда ты с утра тычешь своим твёрдым рухх уль мне в спину, — отрезала воевода, когда Левр потребовал от неё хоть какой-то скромности, — никто из нас над своей природой не властен.

— Господи, за что ты меня так наказал?!

— Да это я наказана, — скривилась Туригутта, — не думай, что такая уж радость с тобой шляться по Вольному Берегу. Долго ещё до Мостов, хотелось бы мне знать!

— День. Или два. Ориентир — чешуйчатые скалы…

— …мы зовём такие «драконьими яйцами». Хотя настоящих я не припомню. Я имею в виду не те, что в скорлупе…

— Вы хотите быть хуже всех остальных, — взорвался Левр, дёргая резче обычного за верёвку, — или ведёте себя так. Словно хотите собрать все ужасные привычки самых отвратительных мужчин, которых встречали. Но это не сделает вас одним из них всё равно. Достойные из нас презирают тех, которым вы подражаете.

— А ты считаешь себя достойным.

— Я хочу им быть, да.

Несколько десятков шагов они прошли в тишине. Покосившись на воеводу и уже даже не раскаиваясь в своих словах, Левр сжал губы крепче, когда обнаружил, что она тоже смотрит на него.

— Но они на самом деле похожи на драконьи яйца, — наконец, негромко произнесла Туригутта, и юноша мог поклясться, что улавливает что-то вроде оттенка извинения в её голосе. Он вздохнул. И промолчал вновь.

Постепенно чувство вины отступило перед другим, ещё менее приятным. Страхом перед неизвестностью. Левр как никогда ясно начинал осознавать собственное положение. Конечно, если всё закончится хорошо, его будут прославлять — несгибаемый характер и верность идеалам Школы заслуживали прославлений. Однако до тех пор следовало дожить. А с этими перспективами дело обстояло плохо.

Чем дальше они уходили от границ Лукавых Земель, тем чаще им встречались вооружённые всадники и даже вооружённые земледельцы. Погода менялась день ото дня, становилось всё холоднее, и, хотя днём это было не столь заметно, ночи Левр предпочёл бы проводить в постели под крышей или хотя бы у костра.

Костры они разводить избегали. Вольный Берег не баловал путников безопасными дорогами. Дважды или трижды им встретились бездомные бродяги, оказавшиеся на самом деле наёмниками, и только грозный вид рыцаря в доспехах, восседавшего верхом на лошади, остановил их от нападения.

Но лошадь пришлось продать. Сбыв её за гроши какому-то бессовестному проходимцу при придорожной деревеньке, Левр готов был приветствовать отряд Дозора с распростёртыми объятиями. Очередная ночёвка в сарае — на сей раз в дровнике — заставляла с теплотой вспомнить о наказаниях в Школе.

Там, по крайней мере, не приходилось заботиться о еде.

— Как думаешь, это можно есть? — очевидно, разделяя его мысли, пробормотала Чернобурка, переворачивая миску дном вверх. Каша осталась внутри.

— Собака не стала, — чистосердечно признался юноша, — но есть хлеб.

— Я его уже съела. От яблок уже блевать тянет… ох, простите, ваша милость, «блевать» — плохое слово, да? Недостойное.

Это был её новый способ его довести, Левр точно был уверен. Но он не намерен был сдаваться.

— Тошнота — естественное состояние. Результат отравления. Недостойно будет… э…

— …наблевать на тебя?

— Говорить об этом.

— Тогда подскажи, о чём ещё достойные воины могут вести застольную беседу. — Туригутта повертела в руках яблоко, уронила себе под ноги в кучу щепы и древесной трухи. — О, у меня есть несколько предметов, которые неплохо бы обсудить. Как насчёт…

— Нет, я не отпущу тебя, мастер, не отведу к твоим войскам и не сниму с тебя кандалы. Как бы я это сделал?

— Отведи меня к кузнецу.

— Отведу. — Она споткнулась, но Левр быстро добавил: — И закажу намордник. Чтобы можно было дышать. Но не говорить.

— Ты такой скучный, — проворчала женщина.

От каторжанки — к восхитительному военачальнику. От восхитительного военачальника — к надоедливой спутнице, которую он не выбирал. Левр опять путался в обращениях к ней. И в собственном отношении. Это было грубо, это было в самом деле неправильно — отвечать на её подначки, шутить с ней, вслушиваться в её неприличные намёки, в её песни, это было нельзя — и он раз за разом забывал, что обещал себе больше никогда не поддаваться на её провокации. А поддаваться оказалось неожиданно весело и забавно.

Хотя настоящий рыцарь так ни за что бы не поступил.

Воздух сделался ощутимо прохладнее: они приближались к Варне, крупнейшему притоку Велды. Варна бежала с горных ледников, глубокая и чистая, и вдоль её крутых берегов росли ели, сосны и кое-где даже тиаканские пихты. Суровые песчаные почвы не рождали больших урожаев, и гораздо чаще можно было встретить торговцев пушниной, мёдом или рудой, чем крестьян-хлебопашцев.

У долгожданных Драконьих Яиц — как ни сопротивлялся Левр, оказалось, что и сами местные жители так их называли — они остановились. Несколько минут молча стояли, глядя перед собой. Рокот Варны они услышали издалека. Ничего общего с ровным гулом Велды. Ледяная река силой потока сотрясала землю вокруг, и только десяток скал, в самом деле как будто покрытых крупной голубоватой чешуей, вздымались невозмутимо точно посередине русла.

Велду в её устье, при всей её ширине, пересекали на паромах, но через эту реку вплавь не мог бы переправиться никто. К воде нельзя было бы даже спуститься, такими крутыми и скалистыми были берега.

По обе стороны реки Левр мог видеть дороги, а на них — следующих в разных направлениях путников, пеших и конных. Прямо перед ними какой-то весёлый старик в соломенной шляпе гнал пять коров, пёстрых и криворогих. Но не было слышно даже их недовольного мычания. Даже чтобы поговорить друг с другом, идущим рядом пришлось бы кричать. Воеводу это не остановило.