Слышу топот сапог, вижу тех, кто такой же, как я — это братство больше, чем кровное, больше чем дружба, больше чем вражда. Каждый на своем месте: в дежурку мчится встрепанный Нори, Эля летит готовить смотровые и операционные, Идрен тут же забывает о своей боязни лихолесских блох и деловито суетится, раскладывая инструменты. Жаль, Вишневский на карантине, он бесподобен в роли анестезиолога.

Все на месте: торопливо одевающиеся на ходу дежурные ЭБЦ, врачи гномов, еще не проморгавшиеся со сна, но уже старательно прячущие бороды в свои чехлы — как раньше я не замечала этих мелочей?

А мы с Саней бежим к подводам, въезжающим в гору. Максимыч уже там — разгружает. Первого, самого тяжелого, перекладываем на земные носилки.

— Фонарь сюда! Вызывай третью бригаду, тут интенсивная нужна!

— Лаурита, как с полостными у тебя? Тут проникающее. Да осторожнее, не дрова везешь.

— Второй блок свободен? Давайте туда…

Мне нельзя привыкать. Мне надо сорвать с себя халат — новый, сшитый уже здесь, мне нужно опрокинуть котел на очаг и затушить огонь, мне надо остановиться. Но это — то, для чего я живу, где бы ни находилась, куда бы ни занесло. И, кто знает, не того ли самого Элронда я сейчас перекладываю на операционный стол?

Со мангэ тэ кира…

— Работать, Лара, — Саня уже намыливал руки, — к столу.

И это — единственный ответ. Пока что.

Комментарий к Ветеринары под Горой

Цыганские слова:

Миро камло - Мой милый, любимый

Кось мандэ явья - Кто (ко мне) пришел

Тегара-тася - Завтра-завтра

Санинько - игра слов: в переводе с цыганского - “худенький”, “тоненький”

Со мангэ тэ кира - Что мне делать

========== Капитуляция ==========

Время у операционного стола течет чуточку иначе, чем в любом другом месте. Перед глазами успевает пройти вся жизнь между тем, как пациент перестает дышать — и начинает снова. Между тем, как теряется только что найденный сосуд — и вдруг обнаруживается словно сам собой. Саня отклонился назад — дать Луниэль промокнуть пот со лба. Похоже, что у этого стола его работа закончена. Саня немного подождал и отправился мыть руки. Загремели колесики старой каталки — раненого увозили под наблюдение.

«Надо не забыть, — Саня глянул на доску объявлений, — записать: Максимыч должен озаботиться организацией изготовления новых каталок». Врач оглянулся. Проходящий мимо Дилмарт, хирург из ЭБЦ, скорчился и свел глаза к переносице, выразительно изображая следующего пациента, которому требовалось вмешательство.

— Эля, приберешь здесь? — поторопил Саня медсестру.

— Последнее ведро занято.

— Чем?

— Не чем, а кем. Тауриэль тошнит.

— Твою мать! Что, тешить свой токсикоз в другом месте нельзя? — врач пнул лавку, — когда мы превратились в приют для матерей-одиночек? Нам нужна чистая операционная.

Эля, ворча что-то о недоступности элементарных благ, ушла. Вошедшая Лара, оглянувшись в сторону уборной, перевела взгляд на друга.

— Что, уже? Хачкирдэс, сладкая парочка, — пробормотала она, — а ты говорил, что презервативы подарил Кили.

— Он из них шарики надул и гонял на боевом хряке по шахтам с криком «Победа Дурина!», — устало пояснил врач, потирая глаза, — а ее еще проверить надо, но тошнит весь день, так что диагностика «на глаз» проста. Нам-то что?

— Думай о Дис, — нажала голосом Лариса. Саня страдальчески воздел руки к потолку:

— О горе нам! Давай выделим ставку, чтобы следить за озабоченными малолетками. Ветеринарами мы были, санитарной инспекцией — тоже, теперь еще и социальная служба! Что в палате?

— Я выписываю глиняных эльфов, и размещаем обмороженных. Или я выписываю Вишневского, и кого-то кладем в коридоре. Или я никого не выписываю. Но тогда надо потеснить детское отделение.

— Скольких коек не хватает?

— Семи.

— Трое в коридоре по-любому, — сунулся мастер Боргунд, размахивая корзиной с бинтами, — мастер Саннэ, у нас угля перерасход. Занести в счет следующего?

— Занести в счет Ривенделла, — буркнул Саня, — будем считать, что у них полиса нет, и они не граждане Эребора.

— Чего?

— Ривенделл заплатит. И, Боргунд, от меня просьба… допиши там в тот же чек перевязочных и соли. Иначе не сойдется.

— Мастер Саннэ! А мастер Идрен говорит, вы ему нужны.

— Иду! — рявкнул Саня, окинувший недовольным взглядом грязную операционную, — мне как, разорваться?

Он громко протопал в соседнюю комнату. Лара слышала, как он раздраженно выговаривает Идрену о его методах лечения, параллельно успевая отвечать настырному помощнику Боргунда о нехватке обезболивающих. В дверях появилась бледная Тауриэль с ведром.

— Мне Эля сказала прибраться, — слабым голосом сообщила эльфийка. Лариса прищурилась, забрала из рук девушки ведро.

— Эля пусть и приберется, а ты, болезная, шуруй к леднику. Там на нижней полке банка с имбирем. Возьми ее. Сядешь на лавочку — и будешь его есть. Вот как затошнит — ешь имбирь.

— Весь день? — почти простонала Тауриэль.

— Дело так плохо? Эх, залётные!

***

Когда освобожденный Вишневский прискакал в оперблок, мы ничего не сказали по поводу его весьма оригинального головного убора, хотя следовало бы. На голове эльфа красовалась своеобразная конструкция: поверх глиняного пучка волос белая шапочка, подвязанная лентами. Нечто в духе модерн-арта. Или Жанны Агузаровой.

— Я готов, — он едва не ногами перебирал, — кого режем?

— Ты маньячина, Вишневский! Лишь бы резать. Слышишь, Нимир, не давай ему ножа, он в карцере озверел.

— Без тебя разберемся, — буркнул довольный Вишневский, занимая место анестезиолога, — о светлая воля Эру! Не знаешь, за что и браться.

— Повезло ему, на самом деле. Если б было лето, он бы уже от кровопотери умер. Как зовут тебя, герой?

Но раненого бил сильный озноб, и мы не дождались ответа. Они почти все прибыли одинаковые, грязные, потрепанные и уставшие. И замерзшие. Угля мы в ту ночь сожгли немеряно. Холодный ветер от ворот задувал даже в шахты и свистел там, рождая пугающие звуки, похожие на чьи-то стоны в агонии. Как в такую ночь вообще можно было кого-то спасать там, снаружи, думать не хотелось.

Нори, которого я поймала на выходе из неотложки, был на себя не похож. На рукаве видны были следы свежей крови.

— Ты ранен?

— Пустяки, царапина, — буркнул он, — Ларис, мне идти надо. Там наши на подходе, в такую вьюгу фонарей у ворот не видно, надо встречать.

— Что еще?

— Орков отбивали, те след в след за эльфами… Ларис, я пошел.

— А сколько еще там народу?

— Да нас пятеро, я, Бофур, Двалин, Инси…

Бофур. Пальцы разжались сами собой. Ну куда? Ну куда ему сражаться сейчас, он же ходит только по прямой, он не может танцевать, нога только-только зажила, он припадает на нее, если ослабит контроль за походкой. А там мороз. И орки. И он.

В холодном свете фонаря у ворот кружились снежинки. Я не могла ждать там. Я хотела. Хотела смотреть в снежную ночь, угадывать звуки, кроме рёва бури, но меня ждали в оперблоке. И мне нельзя было думать ни о чем, кроме инструментов и бинтов.

Ротация пациентов с койки на койку закончилась лишь ближе к утру. Обозначилось явное преобладание эльфийского населения стационара, и меня это, честно признать, здорово напрягло. На мой взгляд, если в тебе торчат три орочьи стрелы, бурчать о санитарных условиях, дискомфорте от табачного дыма и песен наших гномов за стеной — моветон. Эля вертелась юлой вокруг одного из наших обмороженных, красавца Элрохира, наименее, кстати, капризного.