— Максимыч, своими, прямо скажем, немудреными пристрастиями в музыке ты поставил древнейшую культуру Средиземья под угрозу.

— Я сам сто раз пожалел, — огрызнулся тот, с тоской глядя на веселящихся гномов.

В сводах Горы отразились хлопки и топанье: они орали что-то под We will rock you.

***

Толпа железнохолмских воинов появилась в дверях нашей клиники внезапно. Мы слегка напряглись. Но хмурые гномы ничего не сказали, молча вносили один за другим большие изукрашенные ларцы и под конец — большой сундук. А вслед за ними вошла живая и невредимая Эля.

— Элька! Ты выбралась!

— Меня выгнали, — сияя не хуже своего бриллиантового колье, кокетливо сообщила медсестра. Гномы, пятясь задом и поглядывая недоверчиво на Элю, словно боясь, что она передумает, покинули нас и припустили прочь по коридору. Я очень хорошо слышала, как ускоряются их шаги в тяжелых сапогах.

— Можно было не сомневаться, — заметил Саня, разглядывая Элин багаж, — а это что?

— Приданое мое. Я сказала Данечке: если хочешь выгнать меня, то я пойду и перед всеми скажу, какой ты скупой гад, хуже Торина. Ну он и расщедрился.

Значит, Даин Железностоп все это время был «Данечкой». Да он просто образец терпения. Ох уж эта целомудренная гномская культура. В шатре Трандуила нашу Элю сожрали бы живьем соперницы.

Хотя как знать, как знать.

— А что это у нас затишье в приёмке? — вдруг заметила я, — целебный воздух подземелий?

— Не-а. Все празднуют.

— Как, опять?

— Вчера праздновали переезд, сегодня прибытие. Вишневского еще дня три точно можешь не искать. Потом приползет, болезный…

Саня был прав. На первом ярусе праздновали эльфы, а чуть выше резвились гномы. Эсгаротцы, как дорвавшиеся до халявы, курсировали между лагерями. У остроухих праздник был тихим — они валялись по подушкам и медитировали, иногда что-то распевая, но больше ведя беседы и потребляя все, принесенное с собой. На празднике гномов творилось нечто невообразимое. Скачки по столам, вопли, крики, драки. Звуки доносились до нас так же отчетливо, как звук перфоратора в панельной пятиэтажке. Поразмыслив, я открыла наш чемоданчик для травм.

— Приготовимся-ка на всякий случай.

Случай не заставил себя ждать. В дверях появилась могучая фигура гнома с топором в голове. Мы с Саней вытаращили глаза, прикидывая свои познания в операциях с черепно-мозговыми, но вместо ожидаемого падения хладным трупом к нашим ногам гном вытащил из-за своей спины зеленого и совсем бесчувственного парнишку и на одной руке пронес его через наш еще неустроенный зал к койке. Сложив на нее юношу как тряпку, он огляделся, остановил свой взгляд на мне, неодобрительно что-то буркнул и удалился.

Своими ногами.

— Это Бифур, — пояснил Ори, появившийся вслед за первым пациентом, — а это Кили.

— А, тот самый. Вот и первая жертва. А что с ним?

— Отравился.

— Эльфийскими поцелуями?

Ори взглянул на меня укоризненно. С недавних пор он окончательно стал считать меня кем-то вроде леди Макбет и Катерины Медичи. На средиземный лад.

— Супом. После эля не лёг…

На мой взгляд, суп все-таки был ни при чем, так что мы, определив очередность работы с Саней старинным методом «камень — ножницы — бумага», решили промыть несчастному желудок. Ори упорхнул прочь. Вместо него на подгибающихся ногах появилась зареванная Тауриэль.

Она являла собой картину безграничной эльфийской скорби: как обычно, нечесанная, ломая руки, пала на грудь бесчувственного молодого гнома и завыла в голос, мешая синдарин с понятным нам всеобщим языком. Суть сводилась к «на кого ты меня покидаешь». Эля глядела на нее с сочувствием, мы же с Саней, изрядно пресытившиеся ежедневными концертами тоски еще на складе — с отвращением.

— Кто ее позвал? — зашипел Саня. Я пожала плечами.

— Фили прислал Ори, — не отрываясь от Кили, сообщила эльфийка неожиданно деловым тоном и тут же продолжила рыдать.

Интересно, эти Фили-Кили порознь вообще водятся? Думается мне, от Кили его сородичи просто решили избавиться, сплавив нам. Сам Фили, надо полагать, не мог встать из-за стола. Его младший братец как раз слабо застонал и задергался. Еще бы: Тауриэль уже почти целиком на него заползла.

— Тазик! — грохнул Саня, и Эля метнулась исполнять, — а ну отцепись от него…

Оттащить Тауриэль я не могла чисто физически: она была выше меня минимум в полтора раза, да и весила немало, несмотря на обманчивую хрупкость. Плюс к тому — царапалась и шипела, как кошка. Мне все-таки удалось вовремя дернуть ее в сторону, потому что наш юный друг выбрал именно это время, чтоб заблевать себя, кушетку, пол, Элю — все, кроме подставленного тазика.

Умиленного взгляда эльфийки сей акт ничуть не изменил. Когда я покидала комнатку с изрыгающей страшные проклятья Элей, влюбленные как раз приносили друг другу какие-то очередные трепетные клятвы.

Ничто не остудит любовь младую, эх, где мои восемнадцать.

***

Через три дня мы убедились: идея открыть стационар была не лучшей. Семь коек забились моментально. Мы расширились до четырнадцати. Они оставались свободными недолго. Одну оккупировал Кили, который, стоило нам тонко намекнуть о его свершившемся выздоровлении, превращался в ипохондрика и тут же находил у себя миллион страшных симптомов, свидетельствующих о близкой кончине. К концу третьих суток я не выдержала и пригрозила ему ежедневной клизмой. Призадумавшись, юноша пообещал покидать нас хотя бы на ночь, но днем все равно обнаруживался в непосредственной близости от приёмной.

Тауриэль так легко не отделалась. За право оставаться с нами я потребовала от нее мыть полы и санитарить по полной. Признаюсь, не без злорадства наблюдала, как она мечется по коридору со шваброй и ведром, тщетно пытаясь призвать неизбежную очередь к порядку. Заодно методом научного эксперимента разгадала, как звучит на синдарине ворчание «Вытирайте ноги» и «Ходют тут всякие, натоптали страсть».

Никогда я еще не работала в приёмке с облицовкой из малахита и яшмы, но это было даже здорово. Обстановка у нас была просто волшебная, особенно мне нравились светильники. Мы выпросили себе два солевых, как попытку заменить кварцевание. Правда, очередь ничуть не становилась от этого короче. Да и вообще, возни на нас обрушилось немеряно.

Во-первых, мы не смогли организовать расписание приёма. Часов здесь практически не водилось. Сначала хотели нарисовать солнышко, восходящее и заходящее, но под Горой солнца видно не было. Ограничились приблизительными понятиями типа «после завтрака», «до ужина». Опять промахнулись: у многих пациентов завтрак свершался тогда, когда все ужинали, и они, ничтоже сумняшеся, заявлялись к нам после полуночи, именно сейчас озаботившись фурункулами или панарицием.

Во-вторых, очередь никак не желала соблюдать хотя бы относительно правила поведения. Меня пробрало, когда я услышала знакомые до боли интонации и фразы вроде «Вас здесь не стояло» и «Кто занимал вот за этим бородатым?». Гномки, решив для себя, что под Горой им дозволено разгуливать открыто, тоже приходили на приём. В сопровождении родни. Путем скандалов и угроз мы ограничили число сопровождающих до трех мужчин. С трудом добились того, чтобы хотя бы самое громоздкое оружие оставляли на входе в нашей версии камеры хранения.

И, наконец, в-третьих, кто-то должен быть идти без очереди. Кто? Воины, раненные в битве? Члены их семей — которых было слишком много? Многодетные матери? Многодетными мы, после небольшой работы со статистикой, постановили считать женщин с девятью живыми детьми. Беременным льгот не полагалось — как я и предсказывала, беременных здесь было слишком много.