Покачать на руках очаровашку Кили. Покатать серьезного Фили на плечах. Утешить вечно больную и несчастную Ори. Сквозь сон ощутить рядом Рути, которая заботилась о нем, как маленькая хозяйка большого дома, и часто сторожила его сон, восседая в его ногах, и укрывала его одеялом, когда он без сил падал в своем уголке в веранде.

Бесконечные попойки Двалина, и те хотелось бы вспомнить. Вспомнить Бифура, который особо ни с кем из взрослых и не общался, зато дети вокруг него вились беспрестанно. Дис не изменилась, все так же пытается воспитывать старшего брата, и учит его жить. Оин совершенно оглох. Седины прибавилось у Балина, Глоин стал серьезнее и иногда превращается в настоящего зануду. Но все те же, все те же. А ведь многих недосчитались уже.

Ноин умер: раны доконали. Хади, его жена, болела чем-то лет десять, и тоже ушла за мужем. Умерла свояченица Глоина, любимая тетя малыша Гимли. Многие ушли из тех, что когда-то так же недосыпали вместе с ним, пытаясь построить сносную жизнь для своего народа. Многие из тех, что обитали на кухне Дис в те времена.

И дети, которые бегали и шалили, и всегда спасали их от отчаяния. Никак нельзя было сдаваться, пока на них смотрел серьезный Фили, не по годам мудрый и ответственный, наивная Ори, кузены Биди и Бади, и Кили, от которого можно было ждать всего. Кили, который никогда не уставал от хулиганства.

И на этот раз оно ему особенно удалось…

…Окаменевшая Дис, сидящая напротив, показалась Торину постаревшей и уставшей. А ведь последние месяцы она сияла, как сокровищница королевства. Теперь же под ее глазами залегли тени, а руки мелко подрагивали, словно она чем-то заболела или сильно была встревожена.

— Значит, эльфийка, — тяжело произнес гном, сжимая кулаки.

— Значит, да. Что делать будешь?

— А что делать? — спросил Торин, приподняв брови, — зачем мне думать о ней вообще? Перебесятся. Трандуилу я писать из-за нее не стану.

— А Фили?

— Смотрины через четыре дня. Все приглашены от меня и от тебя лично, столы будут ломиться от эля и угощений. Подарки для каждой из девушек будут хороши. Что еще я должен сделать?

Дис отвела взгляд. Сердце подсказывало ей, что затихший, как горный перевал перед бурей, Кили неспроста перестал о своей зазнобе говорить. Было в этом что-то подозрительное, и немало ее тревожило. Определенно, просто так он не перебесится. Ее любимый хулиганистый младшенький мог быть очень упрямым, когда дело касалось его интересов, с которыми остальные не были согласны.

А еще и Фили, который с виду спокоен и покладист, но нравом пошел в Торина, и теперь никак не желал открывать свое сердце, становясь все более замкнутым. Горе с этими детьми! Горе с братом, который вроде выздоровел, встал на ноги, правит Горой — а сам словно в другом мире все время, и потерял что-то, как будто пережитое выжгло в нем искру жизни.

Но в сердце Дис полыхал пожар за всю семью. Особенно теперь, когда в семье ожидалось неожиданное пополнение. И не только остроухое.

…

— Люблю тебя, Дис.

Она вскинулась, неверяще уперлась взглядом в кромешную темноту, прижала руки к груди, надеясь унять забившееся сердце. Тяжелая мозолистая рука неожиданно осторожно провела по ее спине. «Ты что говоришь, Двалин?» — хотела спросить гномка, но во рту пересохло, она боялась подавиться, а тело обдало жаром.

Час назад неутомимые любовники сплелись в страсти прямо на ковре у кровати, и было сладко и больно. Сладко — от жестких обветренных губ Двалина, от ласки его языка, от того, как самозабвенно он искал ответа на свои ласки, покрывая поцелуями все ее тело, и прижимая ее к могучей груди. Больно — от того, с какой давно забытой яростью он входил в нее, и сжимал руками воина и убийцы ее бедра, и рычал над ней, и кинул потом на кровать. Все это уже было между ними, множество раз было. И нежность, и внезапная грубость. После этого следовали ссора и скандал. Только вот признания за годы и десятилетия ни разу не звучало.

Дис стало не по себе.

— Люблю, — упрямо повторил Двалин, присоединяя вторую руку к первой, и силой удерживая Дис на своей груди, — и больше скажу…

— Ты ошибся, должно быть. Не может быть так. Просто привык… — она лепетала что-то несуразное, глупое. Ругала себя за произнесенное.

— Люблю, и знаю. А ты замолчи и слушай, — голос Двалина, хриплый и тихий, вдруг обрел нотки металла и властности, — я тебе не мальчик, Дис. Давно надо было сказать.

Он сел, и устроил обнаженную любовницу между разведенных ног, запрокинул ее голову к своему плечу. В темноте все, что она видела, были его сверкающие опасным голодным блеском глаза. Сладкий страх туманил голову, заставлял слушать против воли.

— Не красавец я. Да и не юнец. Говорить, как другие, не умею, но любить мне не запретишь, — твердо продолжил мужчина, — ты жестока, Дис. Отдаешься, приручила меня, но душу не открываешь. А по моей как прошлась разок, да кованными подошвами…

— Я чем-то тебя обидела?

— Всем! — вспыхнул Двалин, и голос его дрогнул, — тем, что красивая, сильная, умная, что Торину сестра. Что любимая. Что приходишь и уходишь, а с собой не зовешь. Что… ребенка моего… не хочешь. А все равно ведь люблю. Скажешь, не прав я?

Дис задохнулась от спрятанных за его словами слез и боли. Задохнулась, испугалась, растрогалась. Ответить побоялась. Да и не задавал он вопросов, разве что молча, всем своим существом, но она эти вопросы понимала. Почему не любишь меня? А вдруг любишь? А почему не обнимешь первая? Почему не признаешь перед всеми, зачем стесняешься меня, зачем делаешь так больно гордости мужской?

На один вопрос ответить она могла, хотя и был он самым тяжелым. И что делать с этим ответом, женщина тоже не знала: неопределенность мучила ее. Она молча поцеловала его руку, уцепилась за его широкую ладонь, потянула вниз, положила себе на живот. Двалин замер, напрягся.

— Ну, кое в чем неправ, — выдохнула Дис, впервые за десятки лет делая шаг навстречу своему мужчине, — не хотела бы — не понесла бы от тебя.

— Правда? — как раненный зверь, взвыл он прямо ей в ухо, подминая под себя, и щекоча бородой. Капнула первая слеза на ее лоб. Дис хотела надеяться, что ей только показалось.

— Я у тебя глупая, как девица. Месяца два думала, что не так. Неделю как поняла, что.

Он заткнул ее поцелуем, и, мотая головой, как будто не веря, и все же уже радуясь, прижал к себе, и принялся укачивать, шепча между короткими всхлипами что-то бессвязное:

— Любимая моя… не зря люблю ведь… больше жизни своей люблю…

Дис же, прижавшись к нему, долго кусала губы и сдерживалась, но все равно потом тихо расплакалась, освобождая душу от вечного страха.

…

— Тайная свадьба? У тебя же смотрины, — добродушно хмыкнул Гимли, разглядывая старшего друга. Фили потупился. Выдавать брата ему не хотелось, но и умолчать было невозможно.

— Не мне, — решился он, наконец, — Кили.

— С ума сошел! — Гимли охнул, едва от удивления не вырвав себе бороду одним движением, — остроухая, да? Что, совсем дела плохи?

— Совсем, — чистосердечно признал гном, — помоги, а? Я свидетельствовать не могу. А там дело страшно запутанное. Знаю, к тебе Бади обращался. И Финси. И Лоин…

— …и много вас, таких дураков, ко мне обращалось, — пробормотал Гимли, сразу сдаваясь, — а со стороны женщин кто будет?

— Ори. До смотрин три дня. Так что надо успеть, пока она сама не засватанная, — усмехнулся Фили, сверкая глазами. Гимли хмыкнул, с пониманием посмотрел на друга.

— Дори с Нори тебя порвут.