========== Сон первый: Предсказательный ==========
Ему снится сон. Прекрасный сон, где он бежит босиком по траве — мягкий тысячелистник щекочет ступни, а над бескрайним зеленым полем — голубое-голубое небо. Где-то вдали сосновый бор на холмах, неподалеку река, в которую впадает весело журчащий ручеек. Солнце светит так ярко, как это бывает только в благословенное раннее лето.
Чувство бесконечности бытия. Ускользающая реальность. Босые ноги, домашняя легкая одежда, солнечное тепло. И женщина. Он определенно видел во сне женщину.
Только черт ее лица разглядеть не мог. Но точно знал, что во сне он молод. Много моложе самого себя. И она, его спутница, которая была с ним — на мягкой траве у ручья под бескрайним небом в чистом поле — тоже молода. Все плывет вокруг в солнечном мареве, и почти не угадать цвета и краски, очертаний фигуры. Слышится переливистый смех. Чувствуется прикосновение нежных рук.
Но лицо, лицо ее по-прежнему невозможно разглядеть.
— Кто ты? Останься со мной! — просит он, но во сне это всегда звучит слишком тихо.
И она растворяется в бликах солнечного дня, утекает из его рук, оставляя его одного в ожидании следующей встречи. Может быть, в следующий раз…
…
— Я вырастил тебя. Ты мне была как дочь, Тауриэль, — голос владыки Лихолесья, надменный и одновременно слегка печальный, Тауриэль слышала, как будто он стоял в шаге от нее.
— Я благодарна, но…
— Ну что ж, видимо, плохо вырастил. Видимо, дурная кровь.
Он умел так говорить. Спокойно и отрешенно, особенно, если знал, что перед ним безответное существо, полностью в его власти. Особенно, если этот кто-то плачет. По-эльфийски плачет: мимика остается неподвижна, только слезы текут и текут по лицу. Леголас тоже всю жизнь подвергался словесным пыткам, Тауриэль знала это, как никто.
— Под землю прячут покойников. А ты рвешься туда по своей воле. Отказываешься от подарка жизни, отказываешься от меня, от своей семьи, народа.
— Это чувство настоящее, владыка, — не поднимая глаз, сказала она.
— О, конечно. Ты когда-нибудь видела орка, Тауриэль? Не в бою. У него чувства тоже есть. Самые настоящие. Ими он и руководствуется. Если он голоден — съест своих детей. Если ему хочется других детей — возьмет какую-нибудь самку. Может быть, свою мать — если не сожрет ее до этого. Но это чувства, да.
— Наугрим…
— Да. Позволь мне рассказать тебе кое-что о твоих драгоценных наугрим, Тауриэль, — голос Трандуила стал мягок, а сам он, только что холодный и высокомерный, в одно мгновение превратился в того, кто растил ее, катал верхом в седле перед собой и целовал на ночь.
Сочувствие, понимание, доброта. Снисходительность к незнанию. Это всегда заставляло ее менять свои решения. Лишь бы только не сработало. Не в этот раз.
— Сейчас они победили. У них есть дом, золото, и желания — прости, ты называешь это «чувствами». Пусть так. И вот, ты, лесная дева, решила идти за этими… гм… чувствами. Пришла вместе с одним из них к остальным. Предположим, тебе разрешили быть с ним. Предположим, он еще не нашел себе женщину по себе — а его семья, несомненно, очень этого желает. У него ведь тоже есть семья… но будет о нем. Он прекрасен, его… гм… красота подобна… или его тонкий ум — ох, и тут… ладно, зато он смелый, верно? Отважный и благородный.
«Мой Кили, — и Тауриэль всхлипнула, недостойно для эльфийки, но что поделать, — он ведь о моем Кили говорит». Она переступила с ноги на ногу. Конечно, пока что Трандуил, король эльфов, ничего, кроме слов, не пустил в ход. Но он может. Определенно, может. Если она не сдастся сразу. Не повинится, упав на колени. И прежде так бы и произошло. Только…
«Кили. Обещание. Любовь».
— Что делают гномы, когда у них всего вдоволь? Я скажу тебе. Едят, пьют и сношаются. Да, моя нежная ива. В их системе ценностей на первом месте — собственность и богатства, на втором — честь и единство клана, на третьем — комфорт и желания, а потом идет все остальное. Под всем остальным я подразумеваю такие мелочи как дружбу, науки, постижение новых тайн, забота о душе… единство любящих… так где же твое место в этом списке, Тауриэль?
Качнулся с пятки на носок, сложил руки за спиной, нарочито издевательски вышагивая перед полками с книгами — с теми самыми, где говорилось о единстве душ, любви и постижении наук.
— Я скажу тебе, где. Там, где ты — элемент комфорта, часть желания. Место твоего тела чуть выше — там, где ты собственность гнома.
— Но владыка…
— Я не закончил. Твоя ценность как богатства сомнительна. У них другие представления о сути жизни. И о красоте. Но это тоже неплохо, верно? Это все равно, что создать безупречную статую из шлака. Прогресс изобразительного искусства и новинка. Традиционалисты плюются, но молодежь не против… пока остается молодежью. Лет семьдесят у тебя в запасе есть.
— Но…
— Я. Не. Закончил. Через семьдесят лет в порошок и пыль сотрется все, за счет чего твой… гном будет прощать тебе отличия от его народа. А отличия никуда не денутся. Как бы ты ни рядилась, как бы ни ломала себя. Он-то себя ломать не будет, уж поверь. Отрастит себе брюхо и бороду, забудет все языки, кроме кхуздула… но нет, ты будешь любить его любым! Это же навеки! Это твое большое чувство.
Трандуил легко повел рукой, как бы демонстрируя размах. Эмоций в жесте было мало, как и в голосе, но все восполнял блеск его глаз. По залу он вышагивал медленно, словно кот перед дракой, в которой неизменно намерен победить. Слова, которые он выделял голосом, произносил особенно отчетливо, как будто нанося заранее спланированные удары — четко, безупречно точно, гарантированно больно. И душа Тауриэль плакала под этими ударами. Она бы плакала много громче, если бы только это не значило, что дальше ее ждет нечто гораздо страшнее. А у Трандуила в запасе, несомненно, есть кое-что внушительнее едких слов.
Что такое ее едва развившаяся стойкость перед его тысячами лет опыта? Только память и надежда.
«Кили — и его обещание».
— Но до этого, моя дорогая, задолго до этого — в первые годы — ты столкнешься с тем, что станешь меняться сама. Заставлять тебя? Нет, никто не станет. Ты сама захочешь. Тебе придется. Ты не сможешь видеть его лица, когда вслед ему будут шипеть его сородичи. И ты поменяешься, со всей ответственностью возьмешься за это дело. Про охоту и гулянки под звездами забудь. Про свою одежду, любимые блюда, привычки. Откликаться научишься на позывной «женщина». Поднимешь глаза на постороннего… ох, нет. Опустишь глаза на постороннего мужчину — будь уверена, отнесутся к этому со всей серьезностью. И дети. Как я мог забыть. Дети. Мы же говорим о гномах. Плодовиты, когда сыты. Пять-шесть. Но никак не больше восьми, конечно. После первого он тебя закроет на замок…
— Они не запирают своих…
— Возлюбленных? Нет. Но ты больше не будешь возлюбленной. Ты будешь женой. То, что простили бы гномке — тебе не простят. Как я сказал, и среди наугрим многие падки на экзотику. А рисковать своим имуществом гномы не любят. Так что верь мне…
Он описал еще один круг по белому залу, и в притворной задумчивости остановился у стрельчатого окна.
— С другой стороны, это ведь все по-настоящему. Сценарий возможен и другой. Ты ради него оставишь леса, он выйдет на поверхность, бросит свою семью и клан — те проклянут его и поплачут немного, но со временем горе от разлуки сгладится. Лет на семьдесят, опять же, можешь рассчитывать. Будете жить, как люди. Только не людьми — но вам ведь не привыкать к издевательствам и насмешкам? В городе пришлось бы нелегко, деревень тоже надо будет избегать. Но зачем вам все эти соседи и община! Уединение и вместе навсегда. Построите хижину на отдаленном хуторе, и вместе начнете жизнь заново… ткать ты умеешь. Пасти свиней и торговать репой научишься. Несколько лет работы — сможете позволить себе новые сапоги и корову. Если разгневанные засухой суеверные селяне решат, что виноваты вы и ваше «колдовство», и придут к вам с вилами и огнем — вдвоем как-нибудь отобьетесь… если ты не будешь беременна в очередной раз.
