Слова мертвые, неправильные, в них он и сам-то не особо верит, слова жалкие, как прелые прошлогодние листья, как ломкий обсидиан рассыпавшегося кристалла. Если Тауриэль не оценит их, то искренность намерений оценить точно должна.

— Ты только не думай, что я меньше буду любить. Я больше буду, — неловко пытался выпутаться Кили из паутины, в которую сам себя загнал, — ты… не бойся ничего.

Хотелось что-нибудь с собой сделать. Лишь бы она пошевелилась. Пусть бы даже заплакала. Пусть что угодно сделала бы, но только дала знать, что живет, что еще не все потеряно.

— Ты не знаешь, что со мной было, — тихо раздалось вдруг с постели, и Тауриэль перевела на него болезненный взор. Кили, окрыленный, поспешил к ней, и сел рядом. Взять за руку эльфийку он все же пока не решился. Она по-прежнему вздрагивала от каждого неожиданного звука.

— Я знаю, мне Фили сказал.

— Мне было очень страшно… — она в первый раз судорожно всхлипнула, второй — и Кили успел поймать ее за руки и притянуть к себе. Облегчение мешалось с растущей болью. С бессилием и поганым ощущением собственной беспомощности.

— Я не умею утешать, — сокрушенно пробормотал Кили, кусая губы, — могу только плакать теперь с тобой. Зачем ты меня полюбила?

Они прижались друг к другу, и замерли: двое выпавших из гнезда птенцов, которых никто не спешит возвращать обратно.

— Страшно не то, что больно, — глухо сказала эльфийка в его плечо, — а то, что было сказано. Что я для тебя — диковинная игрушка. Что я грязная, и ты не прикоснешься ко мне. Что…

— Я зубы им всем однажды выбью, и языки вырву! — зарычал Кили, в злобе ударяя кулаком по матрасу.

— …твоя семья не примет меня.

— Скоро ты уже будешь частью моей семьи, — сказал Кили уверенно, — не сомневайся. Ничего не бойся. Больше я тебя одну не оставлю. Никогда не оставлю.

Ее губы были солеными от слез, но когда Тауриэль слабо улыбнулась, отвечая на его короткий робкий поцелуй, Кили, наконец, смог дышать. Хотя бы это. Хотя бы для начала. Пусть пройдут годы, десятилетия, прежде чем она поверит в него. Пусть вечность минет, только бы она осталась рядом, а уж он умрет, но не даст ее никому в обиду.

========== Нехватка сна ==========

Когда снятся кошмары — проще не спать. Хорошо, когда есть выбор между отдыхом и работой. Между сном и реальностью. Так было не всегда, Торин Дубощит хорошо помнил.

Жизнь в Синих Горах долгое время лишала его сна. На него просто не было времени. И ничего тогда не снилось. Так тогда хотелось спать, что заснуть не получилось бы. Даже если напиться. Даже если накуриться дорогущей эльфийской травы, которую Балин привез — для каких-то лечебных надобностей, как говорил. Не спать месяцами. Можно только потерять сознание. От недосыпа Торин впадал в состояние, когда реальность и выдумка сливаются в одно, и нет никакой разницы между ними. Реальность Синих Гор до сих пор казалась куда более живой, чем все последующие годы. Достаточно захотеть вспомнить, моргнуть — и вокруг те далекие времена.

Вокруг дети, шум, гам, полный беспредел. Торин уткнулся лбом в притолоку. Хозяин тесного дома и чересчур большой семьи. Многодетный дядя. А он еще так молод!

На кухне что-то загремело, и раздался громкий детский рев. «Начинается».

— Мама! Он опять! — это, конечно, Фили. Кили задумал очередную подлость, несомненно. Мальцу пяти нет, а он уже строит козни против всего мира. И как на него рассердиться? В его глаза посмотреть — и сразу простишь все. Маленькое любимое чудовище.

— Мама! Он сам виноват!

«Дис, должно быть, стирает». Загремел таз на кухне. Кто-то выругался вполголоса. Точно, стирка. Стирка на три поколения, три десятка гномов — и пятерых младенцев. Дис тоже следовало пожалеть. Если бы только на это оставались силы.

— Я кому сказала, оставь!..

Торин, стягивая на ходу безрукавку, пошатываясь от усталости и потирая поясницу, прошел по коридору. Из-за расшитой занавески валил пар. Навстречу, визжа, выбежали трое детей: Фили с Ори на закорках, и кто-то из маленьких кузенов. Кажется, Биди. Так же, как Кили и Фили расставались крайне редко, Биди и Бади, племянники Глоина, крайне редко обретались рядом, чаще рассыпались по дому, замышляя и реализуя свои бесконечные каверзы. И все же до Кили всем им было далеко.

Кили, важный от чувства собственной значимости, сидел на столе и болтал ножками в разных вязаных носочках, поглядывая на мать. Дис, с прилипшими ко лбу волосами, закусив губу, вращала деревянными щипцами белье. Все вокруг было завешено веревками с уже постиранными вещами.

— Торин, помоги, — не оборачиваясь, кивнула она на таз, — снять надо…

— Дядя! — Кили протянул руки, и Торин, вздохнув, снял его со стола, — а Ори болеет.

— Как удивительно, — пробормотал мужчина, — бывают дни, когда Ори не болеет?

— Торин, белье. Не облейся ненароком, здесь скользко.

Вдвоем они опустили таз на низкий столик. Дис протерла стол и поставила перед братом миску с рагу — от мяса в нем оставалось лишь легкое послевкусие. «Ешь, — тихо сказала она, — на тебе лица совсем нет, прилег бы скорее». Торин глотал ложку за ложкой, не совсем отдавая себе отчет в собственных движениях. Он надеялся только не потерять сознание прямо за обедом.

В кухню вновь ворвался вихрь, состоящий уже из пяти детей. Мелькнули вихры Фили, жалобная мордашка Ори, толстячок Бади, и тут же на шее Торина повисла маленькая гномочка. Он радостно засмеялся, и даже смертельная усталость отступила на мгновение. Рути! Обняв всю кучу детей, он погнал их перед собой в веранду. Устроившись на матрасе на скамье, он прикрылся одеялом, и услышал, как дети снова разбегаются по дому, предпочитая, впрочем, держаться от кухни и суровой Дис подальше. Хлопнула где-то входная дверь. Сон не шел — хотя уютный полумрак успокаивал. Где-то на кухне раздался голос сестры и низкое бурчание Двалина. Судя по интонации и протяженности, друг опять был в сопли пьян, и в чем-то оправдывался.

— Мама! А Ори кашляет!

— Кили, отдай!

— А Биди забрал моего дракона… а почему не отдает…

Раздался громкий кашель: Ори пришла в веранду. Рути уселась в ногах у Торина. Он рассеянно погладил малышку по волосам, и снова улегся. Глаза жгло.

— Ори! — Фили, запыхавшись, прибежал, — иди, мама лекарство тебе даст.

— Как же нам тебя вырастить, — пробормотал Торин, пытаясь умоститься удачнее, — неужели так до замужества хворать будешь?

— Я замуж не пойду? — нижняя губка у бедной Ори задрожала.

— Пойдешь! — Фили, как водится, взялся утешать подружку, — я на тебе женюсь.

— А я за дядю Торина выйду, — и Рути улеглась рядом с узбадом, и поправила на нем одеяло, — да?

— Выйдешь, как же, — Торин обнял девочку и сгреб к себе, — вам спать не пора, паразиты?

— Дядя! — эхом раздался где-то уже вдали неугомонный Кили, и в голосе его был восторг и торжество первооткрывателя, — ух ты, а Двалин в коридоре тошнится!

Вокруг замелькали серые мушки, и Торин провалился в долгожданное забытье.

И он знал, что не выспится все равно.

Это были тяжелые и счастливые годы. Голодные. Утомительно-однообразные. Но сейчас, когда Торин остался наедине с собственным величием и своими победами, он многое отдал бы, чтобы снова оказаться на день, на два, хоть на час, в кухне дома в Эред Луин.