Потому что Ори была чиста и прекрасна. Потому что Ори заслуживала самого лучшего: нежности, любви, верности. Юноше стоило лишь попросить, молча, глазами, взглядом одним — и Ори была бы его полностью, хоть со свадьбой, хоть без. Он не делал этого лишь из уважения к ней.

И если бы с Ори, с его Ори кто-то хотя бы замыслил сделать что-то, отдаленно напоминающее пережитое бедной эльфийкой, то Фили… он даже и думать не хотел об этом. Хотя против воли мысли лезли в голову.

Фили знал своего брата. Знал его упрямство. Знал он и обычаи. Если брак между Кили и Тауриэль будет заключен, пусть тайно, и подтвержден, то она становится частью семьи. И тогда, как бы ни возмущались мама и дядя, все изменится в одночасье. Ворчать не перестанут, но и не прогонят, это точно.

Только сможет ли после всего Тауриэль отдаться Кили и принять его любовь? Фили серьезно сомневался.

Всю дорогу он старался уделять эльфийке внимание, даже если и опасался, что оно будет ей неприятно. Держал ее за безвольную руку, постоянно говорил с ней обо всякой ерунде, и почти не спал, слушая ее тихое дыхание с присвистом: все-таки простудилась. Чем больше приближалась Гора, тем сумрачнее становилась Тауриэль, и тем больше опасался за нее Фили.

Зато у него родился план, как провести эльфийку внутрь. Это оказалось проще, чем думалось: он приобрел на ярмарке ковер, и попросту завернул девушку в него.

— От смотрин бегал? — приветливо поинтересовался встреченный Глоин, когда пони, наконец, вошли в Эребор, — девчонки все уже тут.

— Да вот… кое-что прикупил, — оправдался Фили, надеясь, что никакая часть тела Тауриэль не проглядывает из-под ковра. Глоин с важным видом почесал бороду.

— Жениться, парень, это хорошо. Это правильно. Хотя, по мне, так ты бы еще и погулять мог, а вот дядьку твоего…

Банальности, изрекаемые старым другом, Фили готов был бы и рад выслушать в любое другое время, только не сегодня. Поговорив с Глоином, он направился в жилой ярус, и осторожно постучал три раза в дверь к Кили. Дверь распахнулась, словно последние дни его младший брат жил под ней, карауля возвращение старшего. Выглядел Кили хуже, чем после ранения: растрепанный, с безумно горящими глазами и запавшими щеками.

— Что с ней? — вот и все, что он спросил, и Фили понял: это в самом деле была любовь, связывающая души на расстоянии неразрывными узами. Руки у Кили тряслись.

— Я тебе потом скажу, — выдавил Фили из себя.

— Где?

— У меня. Я ее в ковре пронес.

Кили сжал его предплечье, и ринулся в спальню брата. Фили двинулся следом. Все вокруг теряло смысл и суть, и только усталость, наконец, навалилась на него всей своей свинцовой тяжестью. Он не успел увидеть ни глаз брата, в ужасе взирающего на Тауриэль, ни услышать слов его, обращенных к ней — видел и всем телом тянулся к Ори, милой Ори, которая, напряженно сжав руки, ждала его, чтобы утешить.

И, оказавшись наедине с ней после всего, он зарылся носом в ее пушистые волосы, и обнял, прижавшись крепко-крепко. Нет, ей он ничего не расскажет. Не надо знать Ори о том, что он видел и слышал. Махал велел хранить чистоту девушек, и Фили как никогда был рад подчиниться этому закону.

— Я так безумно по тебе соскучился, — признался он. Она обняла его и устроила его голову на своих коленях.

— Теперь все будет хорошо, — сказала гномка тихо, поглаживая его растрепанные пшеничные косы. И Фили верил.

…

— Я воевал с тобой плечом к плечу. Я был ранен и умирал. Не мнись. Скажи мне, как все было. Скажи честно. Что с ней случилось?

В голосе Кили — лед и металл. В глазах — нездешний огонь, незнакомый прежде, на лице застывшее горе. Впервые младший так смотрел на него, и Фили нечего было ответить ему. Он сглотнул, пытаясь видение перед глазами раствориться. Заставить исчезнуть память о том, что видел он.

— Скажи. Мне. Всё.

Не Кили это голос, нет; это голос Торина, когда он увидел своего старшего племянника лежащим на лавке в лекарском шатре, и рядом, глотая слезы, задыхалась Ори, рыдавшая несколько дней подряд, но прежде делавшая это только наедине с собой. После падения с высоты Фили ушиб спину, и ниже пояса ничего не чувствовал, и двинуться не мог. Тогда Торин так говорил с Оином, вынуждая того признать, что прогресса пока не было, и Фили, возможно, до конца своих дней останется прикованным к постели калекой, не способным ни подняться, ни контролировать отправление нужды, ни, тем более, произвести на свет наследника.

Фили поднялся на ноги, и страхи оказались напрасными. А что ответить теперь? Придется ответить.

— Ее изнасиловали. Как мужчину, — выдавил Фили из себя, — но не тронули как девушку. Они хотели, чтобы она осталась жива. Видимо, сделали это для… тебя, чтобы что-то сказать. Я не знаю, что. Перехватили ее письмо к тебе. Били. Угрожали. Запугивали. Потом отвезли туда, где она обещала встретиться. Там я ее и нашел. Спустя почти целый день. Она не хотела ехать дальше… она и жить не хотела.

Он не смог договорить. Кили, бледнея, медленно осел вдоль стены на пол, дрожащими руками пытаясь найти опору. Фили сел рядом, обнял брата, и так они сидели, пытаясь друг от друга набраться сил. Вот из груди младшего брата вырвалось сдавленное рыдание, страшное, и по звучанию и по сути своей. Даже слышать его было больно.

— Я найду его, — глаза Кили горели огнем, кулаки сжимались сами собой, — того, кто это сделал. Найду, кастрирую, и запихаю ему его грязные яйца в глотку, чтоб подавился. И выпотрошу. И распну…

— Тихо, ты дыши, главное…

— Как так можно было? За что? За то, что Тауриэль меня полюбила? — глаза Кили наполнились слезами, но огня ненависти им было не потушить, — это тот хлыщ, наверное, царев сынок…- он протяжно застонал, запрокинул голову, ударившись при этом затылком о каменную стену.

— Погоди! — Фили одернул брата, — ты думай о том, как ее узаконить. И одну не оставлять ни на минуту.

— Какие сволочи… так оскорбить ее…

Слезы бессилия. Позорные, жгучие. И поделиться ими нельзя, не с кем: никто, кроме брата, не поймет.

— Кили, выслушай, — старший потряс юношу за плечи, — приди в себя. Если и ты станешь, как она, я один вас не вытяну. Надо что-то решать. Надо вам пожениться.

— Она в таком состоянии! Она ни слова мне до сих пор не сказала! Она не двигается и дышит через раз!

— Будет лучше, если ее изгонят от нас и вернут назад?

Братья посмотрели друг на друга. Кили упрямо нахмурился.

— Хорошо, — не глядя на старшего, сказал он, — кто засвидетельствует?

— Я найду. Я все устрою. Будь с ней, — Фили легко поднялся, и направился к двери. Уходя, вновь обернулся, — ради тебя она отдала все. Думай об этом.

…

Кили трясло, когда он входил в свою спальню. Ноги словно вросли в камень, и стали неподъемными. Теперь он должен был быть сильным, но не мог. Его ждала любимая, нуждающаяся в нем, а он сам не знал, как справиться с собой. Его разрывали на части противоречивые желания: быть рядом с девушкой, и мчаться в Лихолесье, сломя голову, чтобы отомстить за нее.

Тауриэль, оставшись одна, так и не двинулась с места. Кили осторожно приблизился к ней, не зная, как подступиться. Она была похожа на безжизненную статую. Юноша кусал губы, боясь сказать что-то не то — и боясь молчать.

— Я люблю тебя, — начал он, выдыхая эти слова вместе с воздухом, — очень сильно. И теперь ты здесь. Навсегда со мной.