— Дори с Нори надо раньше было думать, — парировал его друг, — теперь что бушевать? Гимли, не будь сволочью, выручать надо брата, не шучу. Там такое у эльфов было… — Фили поморщился, — если это не у всех у них так устроено, то хорошо. А если у всех, то лучше б я не видел никогда того Леса и его жителей.
— Страшно?
— И не спрашивай. Я-то думал, Кили отойдет, ты его знаешь, такой есть, каким родился. А потом ее увидел, Тауриэль. Как она рвалась к нему. Как оба мучились. Надо их поженить скорее, пока кто не проведал. Долго ее не спрячешь, а кроме Ори, я не знаю, кому из девушек довериться.
— Некому, — хохотнул Гимли, — они по Кили сохнут, всей гурьбой, никто из них его остроухой не отдаст. И будет не свадьба, а бабское побоище.
— Так ты поможешь?
— Да, бородой клянусь! — Гимли развеселился, — из меня этого не выбить. Только скажи, куда и когда прийти надо, и свидетель у вас будет. И передай Ори мой поклон.
Старинный обычай запрещал родственникам свидетельствовать друг за друга в вопросах брака, наследования, преступлений, если только речь не шла о военном времени. Фили был бы и рад помочь Кили, но не мог. Оставалась надежда на Ори и Гимли, который, сам пока даже и не влюбившись ни разу, на самом деле был чуткой душой, и всегда помогал друзьям, когда речь шла о тайных свадьбах.
Родственники обычно не противились таким союзам, радуясь возможности сэкономить на пышных торжествах. Однако речь шла о королевском наследнике, и Фили сильно сомневался, что Торин обрадуется, сэкономив на тратах, и разорившись на позоре примирения с Трандуилом.
Подумав о возможных политических последствиях брака Кили, Фили вдруг понял, что не может допустить мира с Лихолесьем, если дело до того дойдет. Не было на свете той цены, которая оправдала бы слезы и бесчестье Тауриэль.
Странная это будет свадьба. Не будет помолвки, не станут родственники поднимать на плечи жениха и нести невесту в паланкине или на носилках к свадебному ложу. Не споют счастливые замужние подруги невесты песен о любви и счастье, и родители не пожелают большого потомства, а поутру любопытные гости и примкнувшие зеваки не пойдут толпой свидетельствовать свершившийся брак в комнату молодоженов и дарить подарки.
А что будет вместо этого всего, Фили не знал. Несправедливо это: Кили и Тауриэль достойны свадьбы, постепенного сближения по всем обычаям, это он с Ори всю жизнь вместе — для них любые традиции чистая формальность.
— …Три дня до нашей помолвки, — тихо сказал он вечером, устраиваясь у Ори на коленях, и поднимая глаза на нее, — что читаешь?
— Сказание о Сверрире, — отозвалась девушка, и отложила книгу, — завтра утром идти к Кили, да?
— Прости, что заставляю тебя проходить через все это, — извинился искренне юноша, — я бы хотел попроще все сделать… и без смотрин для тебя.
— Прийти к Дори и Нори самому? — Ори нежно улыбнулась, — зачем тебе это, Фили?
— Ты.
— Посмотришь, какие красавицы приедут. Куда мне до них.
Ей не нужно было говорить ничего больше. Фили знал, о чем Ори молчит. Знал, что самой себе, да и многим другим она кажется некрасивой и неуклюжей: тонкая, слишком худенькая для гномки даже в столь юном возрасте, неуклюжая и часто неловкая, близорукая от постоянного чтения и каллиграфии… но никто, кроме него, не знал другую Ори. Не видел ее обнаженной, улыбчивой, смотрящей сквозь ресницы с неподдельным восторгом влюбленными своими близорукими глазами. Не слышал тихих стонов, которые раздавались, когда он ласкал ее, сам сгорая от страсти и томления. Не чувствовал умелых прикосновений ее крохотных ручек, которые скользили по его телу с любовью и медлительной лаской, даря незабываемое блаженство, возрастающее с каждым следующим разом.
Три дня — и он снова услышит и увидит все это, и много большее. Всего лишь три дня, и они с Ори будут вместе. Дотерпеть бы. Фили постарался сохранить дыхание ровным, но ему не удалось: пальчики девушки зарылись в его расплетенные волосы. Она склонилась над ним, задирая свою рубашку, и приникая с поцелуем к его груди.
— Не сейчас, Ори, — сквозь зубы прошептал он, — не дразни меня, не выдержу. Три дня…
— Не хочу ждать, — всхлипнула вдруг Ори, комкая рубашку в руках, — вдруг раздумаешь?
— Что ты!
— Так я хоть раз буду твоей.
Он сорвал с постели покрывало, закрыл ее — от самого себя, хотя знал наизусть то, что пряталось под одеждой: торчащие подвздошные косточки, тонкие лодыжки, украшенные татуировками, нежно-розовые бутончики сосков, окруженные рыжеватым пушком, и неправдоподобно яркий треугольник густых волос на лобке. Ори пахла розовым маслом, миндалем и сердоликом — как и все гномы, Фили знал разницу между камнями, не только на вид и ощупь, но и на запах.
— Мне даже пойти туда не в чем. Не хочу тебя позорить.
— Я дурак, — признался Фили сокрушенно, — прости меня, Ори. Я о тебе совсем не думал все эти дни. Завтра, после того, как ты и Гимли засвидетельствуете, я найду тебе такой наряд, что все эти курицы разукрашенные помрут от зависти, обещаю. А украшения я хотел подарить тебе на свадьбу. Тоже завтра принесу. Но ты самая красивая… вообще без всего.
Он нашел ее губы поцелуем. Горький миндаль. Поцеловал ее, поцеловал ее тонкую шею, опустился с поцелуем ниже — покрывало скользнуло вниз. Задохнувшись от близости ее тела, потерся лицом между ее маленьких грудок, преодолел ее сопротивление, когда девушка попыталась удержать колени сжатыми.
— Я никогда от тебя не откажусь, — повторил он еще раз, и спускаясь с поцелуями все ниже и ниже, — ты моя, только моя. Ничья больше. Три дня — и я докажу это тебе. И всему миру скажу…
Назавтра, думал Фили, у нее опять будет искусана рука между большим и указательным пальцем. Спустя столько лет она все еще стесняется кричать от удовольствия. Но через три дня он заставит ее преодолеть стеснение. Он постарается.
…
Горькая это была ночь. Брачная ночь, после принесения клятв. Кили в голову не могло прийти вспомнить о том, как обычно проходят первые ночи молодоженов. Тауриэль в привычном уже беспамятстве лежала в постели, он курил, сидя у нее в ногах.
Она почти не спала. Опасаясь навредить ее здоровью, он не чаще раза в два дня давал ей с водой снотворное, и тогда укладывал ее на постель, и раздевал. Никак иначе добиться этого было невозможно. Поцелуи, объятия — все она принимала с радостью, но стоило ему чуть крепче обнять ее, пытаясь уложить в постель — и что-то ломалось в душе эльфийки. Она начинала задыхаться, глаза ее превращались в глаза загнанного зверя, и Кили стоило немалого труда привести любимую в чувство.
Он выкурил весь табак, и дважды ходил за новым. Он плакал, сначала втайне от нее, потом, когда она засыпала — тут же, рядом. Гладя ее по рыжим, кое-как обстриженным волосам, он то прокручивал в голове планы мести, то с отчаянием понимал, что в одиночку на нее не способен. Было больно и стыдно.
Еще одна ночь. С утра придут Гимли и Ори, и произнесут клятвенные свидетельства, и Тауриэль и Кили будут связаны навсегда в глазах народа кхазад. Хотя на самом деле связь родилась куда раньше. Может быть, она была предначертана еще до создания мира.
Неужели и насилие над его любимой тоже было предначертано?
— Бедная моя, — прошептал Кили, ложась, наконец, рядом с Тауриэль, и обнимая ее.
С утра придут. Всего-то и надо, засвидетельствовать четыре голые ноги, торчащие из-под одеяла, и словесное согласие. Может, для других народов подобное ничего бы не значило, но для гномов все иначе. И для Кили. То, что даже после всего Тауриэль готова находиться рядом с ним, причиной ее изгнания и унижения. И то, что ее тихое «Клянусь» все-таки прозвучало, после того, как он, запинаясь, почти пять минут проговаривал все свои обещания и клятвы.
