Так и просилось на язык «спасибо» и за книжку-с-картинками, но это было бы точно чересчур для эльфийки.
…
Ори лежала на кровати, подложив под босые ноги подушку, и наслаждалась чтением. Обычно она читала что-нибудь «полезное и умное», но сегодня это был любовный роман на кхуздуле – в традиционном стиле: семьсот первых страниц герои воевали, строили и богатели, семьсот следующих деятельно любили друг друга, рожали детей, ездили в гости и пировали день за днем.
То, что надо. Фили, озабоченный здоровьем жены, твердо заявил: никакого труда. Больше ни единого дня работы, ничего тяжелее куска хлеба в руке не держать, никаких страшных историй не слушать и не читать, одной никуда не ходить. Ори хотела навестить Дис и новорожденную, но и тут ее супруг высказался против. Зато к ней пришла Тауриэль.
- Извини меня, - тут же поспешила Ори начать разговор, но эльфийка сделала рукой совершенно гномский жест, означающий «не стоит труда».
Она села на ее постели, скосив глаза на книгу. Молчание было не то чтобы неловким. Казалось, обеим хочется заговорить о чем-то очень важном, и никто не возражает, но вот первая фраза как всегда теряется. И обе улыбались. Наконец, Тауриэль посмотрела в лицо Ори, и склонила голову набок.
- Позволишь? – спросила она, показывая ладони и кивая на живот гномки. Ори вскинула брови, изумленная, потом, пожав плечами, задрала рубашку, подумав, сняла ее и вовсе. Тауриэль с очень сосредоточенным видом положила руки на ее грудь, медленно провела левой ладонью к животу. Ее прохладные сухие пальцы как будто немного подрагивали. Ори не чувствовала ничего, кроме слабого жжения в пятках. Было немного щекотно.
Но взглянув на лицо эльфийки, она просто потеряла дар речи. Дрожали сомкнутые ресницы, рот Тауриэль приоткрыла, щеки ее покрылись румянцем.
- Ух ты, - выдохнула Тауриэль, не открывая глаз и не отнимая рук.
Еще через минуты две она с видимым усилием отдернула руки, и посмотрела на них, как будто удивляясь тому, что все вокруг осталось прежним, и прежде всего, она сама. Ори разбирало любопытство.
- Значит, это правда? Так вы умеете? – не выдержала она, - ты можешь почувствовать прямо сквозь кожу?
- Я не пробовала применять это так, - призналась Тауриэль, - только со зверями. Белочки, лани, лошади. Несколько раз – козы, - она потупила взгляд, все еще ошарашено улыбаясь, - но у них другие души. Их жизнь совсем иная…
- Расскажи мне! – взмолилась Ори. Эльфийка колебалась недолго.
- Я не очень уверена во всем, что чувствую, - сказала она, - потому что никогда не слышала раньше подобного. Но в тебе определенно живет ребенок, и это мужчина. То есть, маленький мужчина. Вроде бы, один…
Ори взвизгнула, повисла у эльфийки на шее, и принялась целовать ее , оторопевшую и удивленную, в щеки.
- А ты не устала от этого? – отстранилась она, припоминая исцеление Кили в Эсгароте, - много сил занимает?
Тауриэль вздохнула, потом, очевидно, что-то решив для себя, сложила руки на коленях.
- Наоборот. Я думала, это будет сложно. Мне казалось, что в разумном существе неприятно чувствовать второе, - она чуть запнулась, но Ори правильно поняла, чего боится эльфийка, и ободряюще улыбнулась, - но это совсем не так. Я не знаю, как объяснить.
- Жаль, что я не могу этого, - вздохнула Ори. Тауриэль пожала плечами.
- Себя все равно почувствовать не получится, и у меня не получится тоже.
Снова их взгляды встретились, и на этот раз Ори не стала извиняться, лишь мягко улыбнулась. Изо всех сил постаралась сделать говорящей понимающую тишину между ними. Пожелала от всей души такого же счастья, такой же любви и единения с Кили, и бесконечной жизни, и всего, на что только хватило воображения. Наверное, Тауриэль услышала ее мысли и чувства, потому что кивнула ей с благодарностью перед тем, как выйти.
…
- Двили, дочь Двалина. Мне нравится. Наливай, Балин! – командовал Торин, и обнаружил, что Двалин свой кубок прикрывает рукой.
- Мне хватит, - твердо отказался он, - я Дис обещал.
- Вот оно, уже началось, бабская гегемония, - откомментировал узбад недовольно, - ну, рассказывай, друг. Правду говорят, ты дверь вынес?
Двалин раскраснелся и отвернулся. Глоин недипломатично загоготал. Оин хитро качал головой. Балин потирал затылок, глядя на брата. Долго будут припоминать младшему Фундинулу его историческую несдержанность. Долго будут попрекать выкинутым прочь из спальни Оином, присутствием на самих родах, и тем, что в конце концов он первый взял на руки новорожденную дочь. Небывалый случай, конечно, как впрочем, и вся история: ну ты даешь, Двалин! И в итоге все равно свалился в обмороке, едва лишь вышел сообщить подоспевшему Торину о рождении племянницы.
- Все не как у кхазад, дорогой ты наш друг и брат. За принцессу Двили! За Дис! За Двалина-отца!
Кубки были подняты и опустошены с радостным кличем. Кили настраивал скрипку, поглядывая на Торина. В углу Гимли, закусив ус, как самый младший, строчил пригласительные письма. Всех знакомых, родственников, всех знакомых родственников и родственников знакомых звали в Эребор. Может, кто и доедет. Синегорцы, конечно, живут далековато. Морийцы сами звали к себе, и обижались, что к ним не едут. Повод радоваться у них был тоже, свой и особый: бедняга Бифур, которого едва ли не заживо хоронили последние годы, тоже женился, чего не ждал вообще никто.
- А ты его тоже зови, - заплетающимся языком проворочал гулко Глоин, - с семейством.
- Он на Мидси, дочери Фидси, женился. Если ее семейство примкнет, Гора треснет.
- Мидси? За Бифуром? Ты шутишь никак, Балин!
- Да, представь? Сто сорок лет, никто и не надеялся. Хорошо ее прятал, знать. Так она боевая, чего удивляться. Помнится мне, топором промеж лопаток орку с двадцати шагов попадала. Одной рукой пони наземь роняла. Эх, могучая! На ногу наступит – мокрого места не оставит… за Бифура, братцы!
Скрипка запела. Уже немного пьяно.
- Шахту пустили, углем аж засыпало. Года на три прохода хватит. И такой хороший, антрацит. И не коптит, как прежний. Давайте, что ли, за проходчиков!
- За проходчиков! За рудознатцев! За огранщиков!
За огранщиков и рудознатцев выпили хорошо. За топоры выпили еще лучше. За щиты и луки тоже выпили.
Глоин, уронив голову на руки и запутавшись бородой в обглоданных бараньих ребрышках, звучно храпел. Двалин по-прежнему не пил, тянул кружку с пивом, очень умеренно ругался, и пребывал в своем мире – его не трогали и не требовали от него живого участия в застольном буйстве: понимали. Торин держался прямо. Балин и Оин пили, как в последний день, и оба валились, но никак не падали. Присоединившиеся Гимли и Фили услужливо суетились вокруг старших. Кили терзал скрипку. Заходили и все знакомые, приносили выпивку, угощение, кое-какие традиционные подарки и море пожеланий новорожденной и родителям.
Пили за ювелиров. За добрые знаки. За шахты и отвалы. За плодородие жен и мудрость предков. За рудники. Снова за шахты. За кузнецов – тут даже Двалин присоединился.
Никто не расходился. Так и заснули вповалку, за столом и под столом, кто на лавке, кто на полу, Оин - на сундуке. Торин, хоть и бодрился, тоже остался здесь же. Только Двалин, оглядев не без гордости своих приятелей-собутыльников, своими ногами ушел с поля «брани», и прямиком отправился в спальню Дис.
Полюбовался на свою спящую обессиленную женщину. Прикрыл ее заботливо вторым одеялом. Немного постоял в полном ошалении над придвинутой к кровати колыбелью, где тихо сопела крошечная Двили. Запустив в бороду руки, сел на краешек кровати, и едва не взвыл, ругая себя и теряясь в переживаниях.
