- Ему Синих Гор не хватает, - высказался Двалин, - ему бы что-то оттуда привезти надо. А то нас привез – а себя забыл.
За что Дис ценила Двалина всегда, так это за его умение коротко и ясно изложить суть любого явления или события. И в этот раз была с ним полностью солидарна.
…
Кили пружинисто шагал по коридору, улыбаясь себе, и почесывая подбородок. Почти полтора месяца прошло с долгожданного мгновения первой настоящей близости его и жены, и произошло еще одно чудесное событие. Событию радовалась вся семья. Его поздравляли в шахтах, его хлопал по плечу Фили, а Торин качал головой и разводил руками. «Молодец, парень», - коротко бросил дядька Двалин, и одобрительно сжал его руку – остались синяки.
Он навсегда запомнил то удивительное утро. Запомнил, как встал, пошел умываться, и вдруг – не может этого быть! – пришло осознание, стоило провести руками по лицу. У Кили начала расти борода. Настоящая, гномья, густая. Не та клочковатая подростковая поросль, нет. Кили дрожащими руками снял с зеркала салфетку. Борода, его борода. Черная, блестящая, сплошная, долгожданная.
- Любимая! – воскликнул гном, и ринулся к постели, где, по новой привычке, сопела и не спешила просыпаться Тауриэль, - любимая, ненаглядная моя, сладкая, нежная…
- Что такое, что случилось… - отбивалась она, одновременно подставляя лицо его поцелуям. Кили захлебывался от восторга.
Не один день Кили ходил, надутый и важный, как индюк. Не один день доказывал Тауриэль, как важно для него то, что произошло, как ценит знак своей мужественности, и как невозможно восхитительно теперь ему жить на белом свете. Может, она и не сразу поняла, но с радостью разделила его настроение. Особенно, когда поняла, что причиной роста бороды стало.
- У некоторых борода сама по себе такая, - делился Кили снова и снова историей своей «радости», беспощадно расчесывая ногтями чуть заросший подбородок, - а вот я ждал, ждал, ждал… и никак. А если б не встретил тебя! А если бы у нас… у нас…
Тауриэль могла только удивляться. Кили же, по-новому осознав свою жизнь и приняв ее, скоро взял себя в руки. Он принял важное решение: стать взрослым ответственным гномом, представить эльфийку народу кхазад, и превратиться в другого мужчину, лучше и значительнее прежнего. Заказал новую трубку и сапоги в мастерских. Договорился о татуировке с замаскированной вязью на синдарине «Женат» поперек спины – такой точно ни у кого не было. Немного подстриг и переплел волосы, и обзавелся едва ли не полупудом бусин и заколок на всякий случай – со всеми возможными знаками и символами.
Когда на его прическе места свободного для украшений уже не осталось, пришла очередь и Тауриэль. Ей он накупил украшений еще больше, выклянчив в счет будущих заслуг и свершений золота у скряги-дядюшки. Поменял дверь в покои, укрепив ее и разукрасив резьбой и тремя засовами, способными выдержать напор орды орков. Вырубил рунами «Моя жена» над ее половиной кровати, и на спинке ее кресла, где она сидела, когда обедала. Завалил ее подарками: тканями, кружевом, вышивкой, принадлежностями для письма и книгами, редкими семенами - всем, что радостно насоветовала Ори.
Ори подсказала ему, чего делать не следует. Попросила пока не ставить детской колыбельки в покоях – гномы такие презентовали еще на свадьбах, и не расстраивались, если они пустовали годами, но эльфийка могла понять намек как-нибудь не так. Ори же поделилась важными советами: побольше света в спальне, почаще проветривать, свежие фрукты и овощи каждый день, а еще лучше – какое-нибудь маленькое ручное животное возле оранжереи.
- Тебе пора писать книгу «Как содержать вашего эльфа», - пошутил Фили, глядя с ухмылкой на сиявшего младшего братца, - я тобой горжусь.
- Спасибо, брат мой Фили, - вздернул гордо Кили голову, распрямляя плечи, - мне твои слова очень греют душу.
- Фу, какой важный! – сморщились разом Фили и Ори, расхохотались, обняли смущенного своим внезапным выступлением младшего.
Конечно, Кили не мог в одночасье превратиться в полном традиционном смысле слова в «настоящего взрослого гнома». Хотя он и обзавелся тремя массивными украшенными ключами на поясе, запирать Тауриэль было крайне глупо – самому же бегать туда и сюда и отпирать. Разве у кого-то в наше время есть такая возможность? Это не говоря о том, что стоять над ней с несчастным видом в оранжерее он никогда бы не стал. Да, посмотреть на ее развлечение было любопытно раз или два, но нельзя же тратить жизнь на окарауливание собственной жены, когда она с упоением копается в помидорной грядке.
Одна старая традиция обрадовала Кили, выполняемая им редко, но с удовольствием. Первый раз он волновался. Это было очень непросто, решиться на такое. Он даже не задумывался, что этот день настанет, и раньше, чем ему исполнится хотя бы восемьдесят пять. И, тем не менее, однажды в полдень четвертого дня Кили приоделся, расчесался, проследил за подобающим видом своей супруги, и вывел ее на прогулку по галерее над тронным залом. Под руку, неспешно, как истинные кхазад, он и Тауриэль сделали три круга туда и обратно. Потом отпустил ее руку, и пошел впереди. Одетая по-гномьи, что непривычно смотрелось с ее пропорциями, Тауриэль покорно следовала за Кили на полшага сзади, глядя скромно перед собой в пол, и он, затуманенным взором вперившись в прохожих, с каждым здоровался, произносил ритуальные фразы на кхуздуле, и гордился: бородой, женой, самим собой.
- Пусть пламень ваших горнов будет жарок… это моя женщина, представляю ее вам. Махал благословит наш народ. Передайте почтение семье…
Той ночью он впервые узнал, каково это – удовольствие Тауриэль от соединения, когда она, необычно страстная, отдавалась ему раз за разом, просила еще, как будто теряя разум, и издавала странные, немного пугающие звуки, похожие на птичьи крики. В ней разом стало вдруг горячо, она забилась под ним и завибрировала, задрожала, и прижалась к нему, непроизвольно ловя его движения и как будто желая их еще глубже. Кили трепетал от испытанного.
- Очень, кажется, хорошо было? – спросил он, обессилено прижимаясь к ней и ловя губами ее поцелуй.
- Я не знаю, что со мной, - вдруг прошептала она в ответ дрожащим голосом, - не знаю, откуда это во мне. Я слышу, как течет кровь по телу. Я боюсь своего сердца, так оно бьется. Мне мало тебя, даже когда тебя во мне много. Я раньше думала, что знаю, что такое вечная любовь…
Свернувшись в комок и спрятавшись в его объятия, Тауриэль становилась меньше самой маленькой гномки – Кили раз за разом удивлялся этой ее способности.
- А что изменилось? – шепнул он, лишь чтобы заставить ее говорить еще.
- Теперь, с тобой, я поняла, что не знаю ничего ни о вечности, ни о любви.
Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал Кили, что время придет, и он будет так счастлив – он не поверил бы никогда. Но это все же случилось.
…
Вот уже Кили обзавелся пока совсем короткой, но бородой, кхазад теперь твердо знали, кто такая эльфийка под горой. В оранжерее зацвели первые баклажаны. Канарейка запела в клеточке у входа. Тауриэль обнаружила на спине своего мужа татуировку «женат», и едва не ужаснулась: не иначе, клеймо. Потом вдруг представила живо лицо Трандуила или Леголаса, увидевших спину Кили, и сама, в одиночестве, громко расхохоталась. Отчего-то захотелось написать письмо в Лес.
За прошедшее короткое время ей удалось взглянуть на жизнь по-новому. В одно прекрасное утро она встала с постели с твердым намерением изменить кое-что в их с Кили распорядке быта. Прежде всего, это касалось обстановки. Ей не нравились тяжелые ткани и занавеси в спальне, и не нравилась грубая посуда. Нужно было больше стекла, фарфора. Может быть, даже хрусталя. На такие мелочи и перемены в них гном внимания не обращал, и очень скоро Тауриэль многое поменяла по своему вкусу, о котором раньше отчего-то мало задумывалась – в Лесу все решали за нее.
