- Видишь, там внизу, пустошь? Там раньше были рощи. Дракон сжег их, остатки потом люди вырубили. Хотелось бы восстановить.

Тауриэль, кутаясь в шубу, мерзла на высоте, но с любопытством оглядывалась вокруг.

- А там? – она кивнула на высокогорье, - там тоже что-то растет?

- Росло, - откликнулся гном, - и сейчас есть немного. Сосны. Здесь лучше всего будут расти сосны. Для елей слишком бедная почва: пески и супесь. Если подняться на ту гряду, там будет очень красивое плато, идеально подойдет для сосновых посадок. Хочешь, поднимемся?

- Неужели ты тоже сажал деревья? – удивилась Тауриэль. Кили пожал плечами.

- Было дело. Вишню. Грушу. И орех. А ты думала, я совсем безрукий? – он с хитринкой посмотрел на нее, и тут же обеспокоился, - не мерзнешь? Перчатки тонкие. Нужны рукавицы, я не подумал.

- Подожди с рукавицами, расскажи еще! Ты хочешь здесь посадить лес?

- Почему нет? Горы растут, на горах растут леса, все как надо.

Когда им не приходилось думать о презренном мире материи и телесности, все было легко. Гармонично. Когда вокруг не было никого, и они сами не принадлежали ни народам, ни телам, ни именам. Две души в высокогорье, наедине с небом, бескрайним и одинаково щедрым ко всем. Можно было легко говорить обо всем на свете, делиться мечтами и ошибками, спорить, советоваться, смеяться.

- Ты говоришь, горы растут? – недоверчиво поинтересовалась Тауриэль.

- Конечно! Знаешь, как? – Кили был горд своей осведомленностью, - сначала из земли появляется меловой зуб. Его размывает дождем, он освобождает путь для камня. Потом кое-где прорезываются более тяжелые породы. Землю смывает с крутых скал. А на террасах она остается. Когда гора дышит, бывает, встряхивается – тогда с нее сыплются осколки и ненужные куски. Гора как бы линяет.

- А что тогда такое землетрясение?

- Ссора корней гор, - не задумываясь, ответил Кили, - они простираются далеко под землей, даже на плоскости, где мы их не видим и не ощущаем. Они плывут по огненному морю, по крови земли. Но мы никогда их не достигнем, они слишком глубоко. Их видно только там, где вулканы выходят на поверхность.

- Вулканы? Плюющиеся огнем? Что может быть хорошего в огнедышащих горах?

- У них просто тяжелый характер…

Тауриэль засмеялась. Кили просиял: давно он не слышал ее смеха.

В остальном это был самый обычный день. С утра Тауриэль помогала Ори в библиотеке – они обе нашли для себя занятие с книгами. Кили был занят своими планами по восстановлению кедровых сосен на клонах Горы. После обеда он и эльфийка любовались Пустошью, планируя посадку нового леса. Тауриэль вслух мечтала об обустройстве в своей оранжерее, которую Кили закончил за четыре дня. Вечером их ждал ужин в кругу друзей и родственников – Гимли, Финси, Фили, которые добились больших успехов на четвертом жилом ярусе, и смогли верно рассчитать расход материалов для пятого.

В общем, хороший день. Кили не ожидал, что вечер окажется ему под стать. Обычно к ночи он забывал о дневных успехах. Воздух вокруг густел и темнел, а привычная обстановка спальни становилась давящей – в последнее время он и Тауриэль засыпали в разное время, и с закатом, словно два государства в состоянии холодного недружелюбного перемирия, прекращали всякие отношения. Кили это по-своему устраивало. Точнее, не устраивало никак, но хотя бы не заставляло их обоих лишний раз страдать.

Или же просто к страданиям оба привыкли. Больше не надо прикосновений и ласки, обещающих то, чему не бывать. Тепло желанного тела рядом не волнует и не тревожит дух. Тихая и привычная боль невозможности быть вместе стала частью повседневности. Обычаи, традиции, насмешки окружающих, вопросительные и снисходительные взгляды близких, намеки перестали беспокоить. С ними, оказывается, тоже можно сжиться и смириться. Это можно вытерпеть.

Как и с тем, что однажды приходится просто сдаться и перестать пытаться соединиться через силу. Ласки и поцелуи больше не кажутся прелюдией к чему-то большему и необходимому. Они просто есть, как есть пожелания доброго утра или вопросы о здоровье друг друга. Чего-то не хватает, конечно – Кили хорошо успел понять, чего именно – зато страха больше нет. Тауриэль больше не сжимается под одеялом, неосознанно избегая прикосновений его рук, он не пытается скрыть от нее собственный дискомфорт от отсутствия физической разрядки. Со временем вырабатывается режим: три раза в неделю они ласкают друг друга, как научились, и большего от близости не ищут.

Мирный договор лежит между ними на постели, подписанный и принятый спустя долгие месяцы безуспешных попыток преодолеть выстроенную природой границу. Никто не плачет и не жалуется. Нет извинений и ссор. Что есть, сложно описать: зарождающаяся привычка, быть может. А где же любовь? Куда она делась? Где потерялась страсть? Под подушкой? Под рубашкой? В штанах? Куда она исчезает после заката с наступлением ночи и где прячется до утра?

Поэтому Кили был очень удивлен началом этого вечера. И прежде всего, тем, что Тауриэль не спала, когда он осторожно вполз под одеяло – теперь их в постели было два. Еще больше его удивило, что она лежала на его половине. И свет. Никогда раньше света к его приходу в спальне не горело.

- Привет, - тихо сказала она, и протянула руку к его лицу, - я скучала. А ты?

Ее губы сладки и пахнут сладким харадримским лимоном. Кили мычит, пытаясь вырваться из поцелуя первым – ничего привычного в нем нет. Вопреки намерению, тело тут же реагирует на ее прикосновения. Совсем другие, незнакомо смелые.

- Дразнишь меня? – спросил гном, обнимая ее и прижимая к себе.

- Да, - улыбку он видит, а не чувствует. При свете у них это впервые, и новизна невозможно обостряет переживания. Но Тауриэль не выглядит смущенной. Мягко отстранив его руки, она зарывается в волосы на его груди, трется всем телом, как горная кошка о камни, о его живот, и пристально смотрит на Кили из-под рыжих волос, падающих на лицо.

- Ты очень красивый, - признается она, сглатывая, словно с неохотой, - ты самое красивое существо, которое можно найти в Средиземье. Ты прекрасен, и… - эльфийка задыхается, краснеет, возбуждается от своих же слов, но взгляда не отводит, - я хочу быть с тобой, хочу быть твоей, хочу тебя в себе.

Кили тоже тяжело дышит, ему сложно представить, что это не он говорит ей о красоте – а она. Ему сложно это принять, но это завораживает, это волнует. Особенно, когда она опускается ниже, трется лицом о его член, забирает его в рот, как любит это делать, только теперь глядит мутным взором своих ярких глаз, и Кили не может не смотреть в ответ. При свете все это невероятно красиво и неприлично открыто.

Его трясет. Ему хочется зарычать и вбиться в ее рот глубже, до глотки, но ее касания легки и нежны лишь поначалу. Она и сама хочет страсти. Боясь раньше времени кончить, Кили останавливается почти на краю, на самом пике удовольствия, притягивает Тауриэль к себе, роняет ее голову на плечо себе, целует снова и снова, наслаждаясь лаской ее рта, как будто припадая к целительному источнику после вековой жажды.

Лицом к лицу они лежат близко, так близко, как никогда раньше – а может, как всегда, но теперь они видят и чувствуют одновременно. Длинная, гладкая нога Тауриэль закинута высоко на его тело, и Кили стискивает пальцами ее бедро, удивляясь тому, как мало весит возлюбленная, как она тонка и слаба рядом с ним.

- Длинноногая такая, - хрипло бормочет он, улыбаясь и поглаживая ее двумя пальцами между ног.