- Помню, - разулыбался гном, - и хорошо, что Бард пришел!

- Она вся окаменела. А я не сразу сообразила. У нее глаза становятся испуганные, и она замирает. Кили ей как-то говорил, он сам сказал: «Будь моей», и она ему: «Я не знаю, что это значит», и тоже окаменевшая стала…

- Они прощались как раз у озера, я там был, - подтвердил Фили.

- У эльфов столько предрассудков! – тяжко вздохнула молодая гномка, - и мне так нравится Тауриэль, но так жалко ее, и Кили тоже жалко!

-Да, им непросто… - Фили нахмурился, вспомнив не к месту то, что эльфийка пережила в Лесу накануне их встречи.

- Как хорошо, что ты гном, - сказала вдруг Ори, приближаясь к нему и легко целуя его губы, и щекоча его веки пушком на своем остром личике, - я не устаю радоваться. Как нам хорошо и просто. Раньше я не так ценила тебя.

- Ты? Всегда ценила, - возразил Фили, сжимая чуть ее грудь, и ощущая приближающееся вновь желание, - всегда заботилась. И обо мне, и о Кили. А теперь и о Тауриэль.

- А может случиться так, что они не смогут быть вместе? И что тогда останется? – прошептала едва слышно Ори.

Фили не ответил. Это был тот самый вопрос, на который он не хотел знать ответа. Все может быть. Не желая рушить минуты сладкого единения, Фили потянулся к Ори, прильнувшей к нему, и поцеловал уже глубже, со всей страстью, которую испытывал.

- Мы, Ори. У нас есть мы. И мы будем вместе всегда.

Она тяжело задышала, потянулась к нему, прижала его руки к груди, потерлась о него, и с легкостью оседлала, поглаживая его восставший член левой рукой. Правой в том же ритме ласкала себя. Фили не мог спокойно смотреть на нее, когда она так делала.

Их мир. Только их. Где нет места тайнам и неизвестности. Где есть только кристальная чистота и честность. Где Ори говорит, что думает, а может и не говорить – Фили слышит и знает все равно. Где все оговорено и обсуждено так давно, что не нуждается в словах. Где ее горячее тело принимает его на всю длину, и она горит под большими сильными руками своего мужчины, любя и отдаваясь.

Где Фили чувствует ее влажные спазмы и гортанные крики, которые делаются все чаще и все ниже. И от этого совершенно срывает границы контроля: запрокинутая голова и хлещущие по спине мокрые волосы, пот возбуждения на груди, каждый раз новая грань удовольствия – огранка этого алмаза не закончится никогда, и он совершенен, он бесконечно идеален.

С каждым прикосновением тела к телу. С каждым порывистым судорожным движением навстречу. С невероятным блаженством, с которым Фили выплескивается в ее горячую глубину, и остается в Ори – навечно. Больше, чем любовь. Больше, чем покой.

Больше, чем сама жизнь.

…

С того дня, когда Торин признал в Тауриэль часть своей семьи, прошло почти три месяца. Холодное и отрешенное отношение сменилось на гневливое, и он часто срывался при ней. Хлопал ладонью по столу. Ругался, и заковыристо, бывало, ругался. Но для эльфийки его эмоциональность служила показателем изменившегося отношения всех наугрим, и являлась добрым знаком.

Хотя их немыслимая откровенность в некоторых темах продолжала смущать до сих пор, закрытость в других пугала и удручала. Даже Кили, любимый Кили, с трудом переносил рассказы о Валиноре – ему начинало тут же казаться, что его любимая туда собралась немедленно, разве что сумки за порог не выставила. От этих разговоров он мрачнел и превращался в того самого гнома, который, очевидно, готов был запирать свою жену на замок в покоях и не выпускать годами.

А теперь еще и вопрос о детях. Тауриэль терялась. Особенно, когда от Ори она узнала, что гномы в самом деле способны производить потомство сразу, не осознавая и не планируя момента зачатия. Достаточно было просто спать вместе – и все. И, что пугало больше, именно этого от нее и ждали. Гномки, раньше избегавшие ее в купальнях и коридорах, все чаще заводили ничего не значащие светские беседы, в которых то и дело мелькали их мнения и рассказы о мужьях, детях, сексе – это, оказывается, так они именовали супружеское ложе, - и всем этом, земном и животном. Тауриэль множество сотен раз видела в Лесу беременных белочек, лосей в гоне, и маток кабанов с потомством. Но на то есть звери, чтобы не путать размножение с чем-то духовным. А у них с Кили все гораздо выше.

Почему тогда между ними по-прежнему не хватает чего-то, если уж они пообещали друг другу души? Если их сердца полны самой чистой, искренней любви?

С одной стороны, Тауриэль нравилась природная естественность гномов. Их отношение к плотским простым радостям. Их готовность слиться с природой и последовать за ее зовом, ничуть не меньшая, чем у народа Леса. С другой стороны, ее пугала гномья страсть. Казалось, только Кили был способен сдерживаться. Неужели ради нее? За это она любила его больше, но все чаще с тоской понимала, что души их, может, и едины, а вот телесно им вместе быть очень сложно. И удовольствие повседневное и живое приходится выторговывать у самой сути жизни, у судьбы, разделившей народы.

И дело было не в плетении волос, странной одежде, не в том, что гномы радостно ели, пили и сношались – как и предсказывал Трандуил. Возможно, с грустью признавалась себе Тауриэль, одной любви было недостаточно.

Предательская мысль о Валиноре почти обрела реальность, когда чудесный случай все изменил в одночасье: Тауриэль увлеклась идеей оранжереи в Горе. Может, причиной ее увлечения стала банальная скука. В библиотеке она нашла книгу о выращивании лимонов и апельсинов в теплицах, схемы теплиц, а Ори сообщила, что построить такую не сложно. Кили, услышав об этой идее, ухватился за нее, как за спасательный трос, и бросился участвовать в реализации.

- По-моему, вы тратите время зря, - высказался Гимли, скептически глядя на деревянный каркас будущей теплицы, - чем освещать, думали?

- Не порти дело, – пыхтя, ответствовал Финси, тоже принимающий участие в строительстве, - Дори уже хочет такую же для трав и каких-то кустов. И твой дядя Оин считает, что мы делаем полезную штуку. Кили, подай молоток! И стамеску!

Тауриэль с восхищением наблюдала за слаженной работой гномов над ее проектом. Она не успела его обдумать как следует – а они уже наполовину собрали основу и принялись за крышу. В плотницком зале стало жарковато. То и дело появлялись новые визитеры, советовали что-то, бегали вокруг, критиковали, спорили, эмоционально жестикулируя и то ли ругаясь, то ли восторгаясь.

А Кили, как гордый первооткрыватель, суетился на самом верху, где у теплицы должна была быть крыша. То и дело раздавал указания, взор его горел, в руках появлялись и исчезали инструменты и чертежи. Он снял рубашку, закатал до колен штаны, собрал кое-как в неопрятный кривой хвост волосы, и в пылу работы был дивно хорош собой. Тауриэль, забыв о присутствии едва ли не двух десятков посторонних мужчин-гномов, смотрела на него – и насмотреться не могла.

Она уже забыла, как выглядит его тело. Как он двигается. Видела его лишь однажды, раненным и умирающим. В темноте, наощупь, она знала о Кили все. Но никогда не наблюдала за ним, почти обнаженным, днем. Не могла никак совместить жаркую кожу и завитки волос под своими руками с тем, что пряталось под одеждой. Не представляла, как играют мускулы на его крепких руках, как струится пот по его широкой спине, как ловко он находит ногами опору, даже не глядя вниз – шагает по тонким стропилам уверенно, словно водомерка по поверхности стоячего пруда.