Выпивка, правда, была ограничена. И еще Двалин заметил такую особенность: на сей раз среди эльфов не было женщин. Ни одной. Он не обратил бы внимания на это, но Леголас Трандуилион, возглавлявший лично рейд разведчиков, несколько раз это особо подчеркнул в разговоре с Торином.

Может, это что-то и значило. Может, ничего. Месяц пролетел быстро — в свете костров, пении песен, обсуждении местности и рассказах занимательных историй. Двалин едва успел отсчитать недели — и уже они двигались назад, к Горе.

«Как там моя Дис? Здорова ли? — непривычно волновался он, видя перед собой ее образ и тоскуя по ней уже привычно, — как там парни наши? Как нерожденный?». За месяц он так и не поговорил с Торином. Начинал разговор десяток раз, и все время что-то мешало. Шутить о таком не будешь, да и отвлекать узбада было как-то совестно: тот явно считал поход мероприятием важным. Негоже беспокоить его думами о Дис. Может, вернется, и сам все увидит и поймет. Уже издали Двалин разглядел ее фигуру на стене у ворот, и поджал губы. На ветру, застывшая, как статуя, Дис высматривала отряды. Нехорошо и неправильно в любом случае, а уж для беременной гномки вовсе недопустимо — кто знает этот коварный солнечный свет и вездесущий сквозняк.

Когда они въехали, ее уже не было. Двалин, даже не ополоснув руки, прямиком отправился к ней, оставив встречать воинов старшему брату и Фили. Дис уже ждала его в дверях.

— Меня всего месяц не было, а ты вон какая… — изумлялся Двалин. Женщина млела в его руках, вдыхая его запах, и искренне надеясь, что он не отпустит ее — колени слабели. То ли от общего нездоровья, то ли от его присутствия, то ли от того, что последние два дня она не могла найти себе места, высматривая брата и любимого со стен, и почти не спала и не ела.

Но Двалин и не собирался ее отпускать.

— А груди-то, груди, — приговаривал он восхищенно, и, пожалуй, слишком даже громко, — вот это я понимаю…

— Торин вернулся?

— Нет. Через день или два. Может, вечером. Ты что-то бледна. Иди-ка сюда…

Он отнес ее на кровать, уселся рядом, заставив заскрипеть пружинный матрас, и ласково осмотрел свою женщину внимательным взглядом воина. Дис уже не носила платьев с талией или поясом; покидать покои старалась как можно реже, но все так же скрывала положение от своих подруг и ровесниц. Двалин прекрасно знал или догадывался, чего это может ей стоить. Гномки не особо ценили уединение, и вряд ли новые привычки сестры короля могли остаться незамеченными.

Но до чего же она была хороша! Даже с бледностью и чуть уставшими глазами. Фигуристая, пышнобедрая, она поправилась еще сильнее, ее грудь уже не помещалась в огромные ладони мужчины, и он затаил дыхание, проводя по ее телу и зачарованно рассматривая ее новые формы. Давно уже не видел гном ее такой.

Первый раз он стал близок ей, когда она заканчивала кормить грудью Кили. Недавнее вдовство сделало ее тогда такой же бледной, и она часто плакала, даже не утирая слез. Сидела у огня в своем расшитом красивом платье, укачивала ребенка на коленях, и смотрела в никуда. Двалин хорошо помнил тот миг. Держался до него крепко, отворачивался, никогда не приходил к ней, когда Дис была одна. И выпивал, бывало, через силу, лишь бы иметь перед самим собой отговорку не видеть ее, не стоять лицом к лицу с ней.

Все в ней было неправильно, в Дис, дочери Траина. Умные и внимательные глаза без тени тепла — точь-в-точь как у ее брата Торина. Манеры и жесты — не стремясь никому понравиться, она была тем более прекрасна. Даже то, как принцесса обращалась с детьми — ни сюсюканья, ни умиления, спокойное уважение, как к равному существу, даже если это существо сопело носом у ее пышной налитой груди, и еще едва могло сфокусировать взгляд.

Вот и тогда, маленький трехмесячный Кили засыпал, крохотными ручками уцепившись за приспущенный воротник, а Дис, приподняв колено, придерживала его на руках, отрешенно глядя куда-то в свои мысли. Не ко времени пришел тогда Двалин, совсем не ко времени — привык считать себя частью семьи, не стал стучать.

Первое, что бросилось в глаза — ее белая грудь с темным соском, и совсем уже по-гномски похрапывающий рядом Кили. И отсутствие нижней юбки под задранным до колен синим платьем. Шкура под ее босыми ногами. Пальчики на обнаженной ножке, выпростанной из низкого кресла.

Двалин не сказал ни слова. У него пересохло во рту. Вообще-то зашел по какой-то мелочной надобности, но все вылетело из головы. Лишь протянул руки к ней, и назвал по имени, словно умоляя — о чем, не знал, не смел думать.

— Подойди, — кивнула ему Дис, и он, с трудом переставляя ноги, приблизился, сел у ее ног, не смея отрывать от нее взгляда. Вздохнув, она уложила ребенка в колыбель, прикрыла ее от света очага, медленными завораживающими движениями — безо всякого намерения заворожить и привлечь! — стянула платье, под которым не нашлось ровным счетом ничего, и опустилась на шкуру, провела рукой по месту рядом с собой, устало глядя на Двалина.

У него, помнится, дрожали руки, когда он сдирал с себя одежду, перевязь для оружия, когда застрял носком в сапоге и чуть не рехнулся от минутной задержки. Подперев голову локтем, Дис сонно наблюдала за ним. Ни единого слова. Ни единого намека на предстоящую близость.

Ее словно и не предполагалось: гномка повернулась к нему спиной, подложила его руку себе под голову и тихо засопела в ожидании. А Двалин, пристроившись, овладел ей тогда первый раз, и почти до утра мял и гладил ее невыразимо желанное тело, неловко и в полном отрешении, не понимая, за что удостоился столь роскошного дара, и что будет дальше.

Только теперь, спустя долгие десятилетия их непростой связи, начинал по-настоящему понимать ее, тогдашнюю: понимал отчаяние и усталость, одиночество, что не с кем было разделить, невозможность существования одной после смерти мужа. Все понимал Двалин, но легче не было от этого. Понимал — и сквозь время видел прошлое, делая порой болезненные для себя выводы: в Дис никогда и никто, даже Торин, не видел живую женщину кхазад, простую девушку со своими мечтами и желаниями. К ним всегда прилагались честь и долг. И эти самые честь-и-долг навсегда отняли у нее простое женское счастье любить и быть любимой, не мысля категориями «наследник», «династия», «обязанность».

Муж? Что муж; Двалин, а не он, резвился с ее мальчишками, был им другом, отцом, наставником и воспитателем. Только ее мужчиной не был, держался много лет, не сокращая дистанцию. Пока ее постель не остыла до той степени, за которой лишь ледник. Сколько раз она была с тем своим первым? Наберется ли сто раз, а может, много меньше? Бедный Фор, как бы ни ревновал Двалин к давно почившему гному, жизнь сама вырвала у него всякое счастье из рук, как и у Дис.

Кили родной отец и вовсе не увидел. Это Двалин с самого его рождения был рядом. Подносил малыша к груди матери. Снимал с горшка. Посадил на пони. Держал за руку во время первой татуировки. Отвечал на сотни детских вопросов — впрочем, эту святую обязанность они делили с Торином, особенно, когда Двалин лет на шесть хорошо так запил. Они как раз расставались в первый раз. И пил бы и дальше, и до сих пор бы не просох, если бы не Дис, снова позвавшая его к себе. Но все в прошлом — она от него носит ребенка, и его любовь — источник новой жизни. Столько десятков лет бесполезных терзаний!

Сейчас она принадлежит Двалину. Пусть притворяется, что не чувствует ничего. Стояла же на стене, смотрела вдаль, высматривала.