Руки. Все дело в руках. Обдумав это, Кили изменил тактику. Ее надо было ласкать руками, и ее руками — ласкать себя. Ее следовало приручить. Поцелуи не смущали эльфийку так же, как прикосновения. Кили не хотел искать причин тому, но на периферии все равно мелькало понимание: насильники не целуют своих жертв. Вот и вся простая разгадка.

В последний раз все начиналось вполне сносно, не считая того, что, дотронувшись своими тонкими прохладными пальчиками до его члена, она пискнула и вдруг отпрянула, как будто что-то резко осознав и испугавшись. Кили не догадался, что именно.

— Я не буду, не буду, — неловко постарался он утешить, поглаживая ее нежные соски и осыпая ее грудь поцелуями, — что не так?

— Ты ведь… большой, — задыхаясь, прошептала Тауриэль гному в ухо, и Кили ощутил мокрую дорожку слезы на ее щеке, — не смогу принять…

— То, что он стоит, не значит, что я тебя тут же буду им иметь! — разъярился Кили: слова сорвались с языка раньше, чем он успел осознать их значение.

А зря.

Упавшая между ними ледяная тишина раздавила собой всю с трудом завоеванную близость. Молча Тауриэль притянула к груди одеяло, повернулась к нему спиной и тихо-тихо соскользнула с постели. Скрипнула дверь. Куда она ушла, знала только тьма.

Оставшись один, Кили уже не в первый раз за последние месяцы горько разрыдался.

…

Услышав за стеной сдавленный рык, Тауриэль, припав пылающим лицом к каменной кладке, выдохнула. Сейчас она себя ненавидела. За неопытность, за глупость, за все еще пронзающий душу страх. За то, что больше всего на свете ей хотелось соединиться с Кили, но сделать это она боялась.

Боль, испытанная однажды, напоминала о себе, то и дело руша мягкую истому от прикосновений любимого. Ей хотелось доставить ему удовольствие. Это было нетрудно. Если бы только он не чувствовал ее так же хорошо, как она его. Если бы только она могла победить то и дело прорывающиеся слезы. В самые важные, самые пикантные и самые сладкие моменты слезы все портили.

Иногда хотелось, чтобы Кили взял ее силой — от этого неправильного желания делалось еще страшнее. По крайней мере, бояться будет уже нечего. Он не будет прерывать ласки своего горячего языка, не будет останавливаться и спрашивать ее о том, хорошо ли ей… просто возьмет своё. Да пусть сделает с ней что угодно. Только не рыдает так надсадно, виня себя за слова, в которых виноват не был.

Тауриэль тихо скользнула в комнату обратно, метнулась на кровать, и прижала лохматую голову Кили к груди. Прирожденное чутье лесной охотницы помогло ей ни разу не промахнуться и не оступиться в темноте.

— Я люблю тебя, — прошептала она, и поцеловала его в волосы, — люблю, — поцеловала в нос, — люблю, — в искусанные соленые губы, — я твоя. Ты мой единственный. Прости меня за мой страх. Я боюсь, но я устала бояться. Устала закрываться от твоей любви. Устала быть пустой без тебя. Устала…

И прошептала ему в самое ухо: «Мне так нужно, чтобы ты наполнил меня».

Внезапно его руки стали жесткими и сильными, он отстранил ее, глубоко вздохнул, потерся лицом о ее живот, и немедленно развел ладонями ее бедра. Тауриэль дрогнула, но Кили вернулся к ее лицу и губам, долго ее целовал, ласково шепча что-то на кхуздуле — больше, наверное, для себя. В это же время его большие руки оказались у нее между ног. Всласть нацеловавшись, он нырнул вниз, принявшись обстоятельно вылизывать ее вход, весьма умело балансируя между продлением ее удовольствия — и тем, что пика она не достигала.

— Я знаю, как мы сделаем это сейчас, — проговорил он, нависая над ней, — я придумал.

Она была уже мокрой и истекала влагой, но внутренне сжалась, когда в ее тело попытался вторгнуться его палец. Для двух было уже слишком тесно. Но вот второй оглаживает шелковистый тугой вход, тугой и нераскрытый, а вот и третий. Тауриэль, распахнув глаза, задышала чаще — не зная, что и думать, чего ждать…

А пальцы Кили, едва проникнув на глубину одной фаланги, вдруг напряглись, и он сделал короткий и резкий выпад ими вперед, разводя в стороны. В глазах у девушки на мгновение мелькнули искры.

— Ай! Ай, — визгнула она, кусая губы, — больно же, Кили!

— Да, — шепнул он ей в губы, — знаю. Потерпи чуть-чуть…. Пройдет.

Его рука снова замерла, пальцы внутри ее тела не двигались. Тауриэль глотала слезы, но, что удивительно, ощущения были вполне терпимы. В воздухе повис слабый запах крови. Тело девушки перестало судорожно сжиматься, отвечая на внезапное вторжение. Гном и эльфийка, тяжело дыша, вынырнули из только что испытанного, и Кили выдохнул первый, убирая руку и обтирая ее о простынь.

— Вот и всё, — пробормотал он, и упал девушке на плечо лицом, — всё…

Дыхание его было хриплым и частым. Тауриэль обняла юношу за плечи, прижала к себе, зарылась лицом в его волосы, наконец расслабляясь.

— Я тоже умею бояться. Потому что люблю тебя, — сказал Кили, целуя ее в шею.

— Шмель страшнее кусается, — ответила она тихо, — ты очень хорошо придумал.

Тихо полежали, отдышались. Наконец, снова целовались, и казалось, все преграды наконец-то пали. Чуть придя в себя, Кили хотел что-то спросить, наверное, и что-то еще сказать — но Тауриэль уже спала, как будто их странное примирение отобрало у нее все силы.

Проснувшись с утра, Тауриэль впервые увидела Кили все еще глубоко спящим. Обычно он успевал уже переделать кучу дел и вернуться к ней бодрым и свежим. Но сейчас спал. Эльфийка осторожно отвела прядку его волос за ухо, и тихо поцеловала его.

— Любовь моя, — пробормотал хрипло сквозь сон Кили.

Тауриэль скользнула из постели, прикрыла постель одеялом, постояла минутку над сонным супругом, разглядывая его. Его широкая грудь мирно вздымалась, чуть приоткрыв рот, он спал, закинув руки за голову. На кончиках пальцев правой засохли капли ее крови, и пятно виднелось около подушки. Все-таки он нашел способ… в голову ей не пришедший отчего-то.

В купальне было пусто, и долго Тауриэль там не задержалась. Телу стало легко и пусто, и она поспешила вернуться в спальню. Кили все так же сопел, подвинулся, обнял, не открывая глаз, Тауриэль, и произнес:

— Что-то я простуженный. Я тут поболею, ладно?

— Болей, — великодушно согласилась эльфийка, — я буду лечить.

— Ага, — кашлянул Кили, не открывая глаз, — только ничем горьким, ладно?

— Ацелас был не горький.

— Нет! Нет, горький! — он нахмурился, отворачивая лицо от света, — тогда лучше не лечи…

Тауриэль улыбнулась. Вот он, ее любимый Кили. Ее муж. Ее истинная любовь. Без прикрас. И, может, все у них совсем не так просто, как было в мечтах — даже очень непросто — но зато по-настоящему.

…

Поиски врагов в Лесу и вокруг не дали результата. Почти месяц не было Торина Дубощита в Эреборе. Почти месяц он и его воины — лучшие из разведчиков кхазад — следовали за призрачным следом, который неведомый Враг должен был оставить в Лихолесье. С высоты птичьего полета это выглядело довольно интересно: эльфы прочесывали Лес, гномы — луга и опушку леса.

Двалин, приведший первый отряд домой, утешал себя тем, что, по крайней мере, они устрашили опасных противников, и те еще долго не посмеют показаться, боясь совместных действий эльфов и гномов. О причинах внезапного рвения Торина сотрудничать с Трандуилом он не знал, да и не горел желанием узнавать. Важным было то, что это им удалось в любом случае. Настороженные, эльфы слегка пообвыклись, гномы тоже, пусть и не сразу, приняли остроухих союзников в их общем рутинном задании, и всего спустя несколько дней разведка принесла много и приятных открытий.